Мне кажется, эта проблема во многом вела Александра Бурдонского к такой, именно такой трактовке пьесы Алехандро Касоны. Не случайно режиссер предпослал спектаклю эпиграф из Поля Верлена: «Как святы замыслы твои, Господь, — и как непостижимы!» Весь замысел Александра Бурдонского подчинен был жесткой логике этих слов.
Ведь именно так происходит в простой деревенской семье, где четыре года назад утонула старшая дочь Анжелика, едва успевшая выйти замуж. Жизнь словно закончилась в тот момент для всей ее семьи — Мать думает только о погибшей дочери, не позволяя троим оставшимся детям ходить в школу, потому что для этого надо переходить реку. Она сидит, глядя на горящие свечи, и рассуждать способна только о том, как страшно, когда у человека нет могилы в земле и нельзя прийти и поплакать на ней — ведь тело девушки так и не нашли в воде возле омута. Дед пытается хоть как-то наладить жизнь в доме, но тоже не способен забыть и не предаваться постоянной скорби. Муж Анжелики Мартин молчалив и агрессивен, словно скрывает какую-то тайну (позже мы узнаем, что так оно и есть). Служанка Тельба изо всех сил пытается заставить Мать жить, напоминая ей о своем собственном неизбывном горе — в шахте засыпало семерых ее сыновей…
В этом доме никто не живет — все подчинено памяти и скорби; за четыре прошедших года Анжелика не только для своей семьи, но и для всех жителей деревни превратилась в ангела: о ней помнят все только самое доброе и светлое. Все, кроме Мартина: он один знает, что его молодая жена не утонула, а сбежала через три дня после свадьбы с человеком, с которым познакомилась незадолго до того в городе. А потому его память иная — она окрашена болью и обидой, преодолеть которые он не в силах.
И вот в одну прекрасную (или ужасную) ночь Мартин спасает утопающую девушку, решившую свести счеты с жизнью. Для медленно и мучительно погибающей в непроходимых зарослях памяти семьи Адела оказывается подлинным спасением. Спустя несколько месяцев она чувствует себя здесь дочерью, внучкой, сестрой, она влюблена в Мартина, по приказу Матери, словно очнувшейся от своего горя, носит наряды Анжелы… Аделу полюбила вся деревня, жизнь в доме стала совершенно иной, но… лишь Дед знает, что в день праздника Иоанна Крестителя за девушкой придет Смерть, чтобы увести ее за собой.
Одна из важнейших особенностей, подчеркнутая и особо выделенная в трактовке Александра Бурдонского, заключалась в том, что Смерть — это отнюдь не безучастная ко всему и всем старуха с косой, а Странница, ведающая все тайны Жизни — ее сладость, ее счастье, ее краткость.
Людмила Чурсина создавала этот мистический образ очень скупыми выразительными средствами, но предельно захватывающе и напряженно. Смерть справедлива (недаром зовется Странницей — обошла весь свет, повидала всего, умеет различить мнимое от истинного, твердо знает, что в какой-то момент необходимо расстаться с иллюзиями), она не косит всех без разбора. Именно она знает тайну Анжелики и окажется одна в доме в тот самый момент, когда погибшая четыре года назад девушка, многое пережив, вернется домой и захочет все восстановить.
Одна из самых сложных, философских и напряженных сцен спектакля для Людмилы Чурсиной — этот диалог с Анжеликой, безукоризненно пережитый и прочувствованный актрисой. Странница-Смерть говорит с «ожившей» просто, спокойно, раскрывая перед Анжеликой то таинство жизни, которое, как учит нас православие, человек постигает первые сорок дней после смерти, находясь уже по другую сторону бытия. Постигает, как правило, мучительно и очень трудно, потому что именно в эти дни перед ним раскрывается все то, о чем не думалось прежде, что виделось искаженно. Здесь же, перед нами, это таинство раскрывается перед живой молодой женщиной, как раскрывается и непонятая ею сила совершенного греха.
Странница-Смерть объясняет Анжелике, что ей нет уже места в этой жизни, вернуться невозможно, как нельзя вернуться туда, куда возврата нет, где ты уже заменена для всех другой дочерью, внучкой, сестрой, пережившей все то, что было уготовано Судьбой Анжелике. И, прикрыв ее плечи своим просторным серым рукавом, Смерть уводит девушку за собой туда, к омуту…
И восстанавливается гармония. И память перестает тревожить и мучить окружающих, превратившись для них в светлое и неистребляющее чувство. И Матери прибегают сообщить, что тело Анжелики найдено возле омута таким, словно она не пролежала четыре года в воде. И уходит из этого дома Смерть, потому что ей есть, с кем вернуться туда, в далекую обитель, где не люди из плоти и крови, а души существуют в своем мире. И мы уходим из театра с ощущением, что жизнь продолжается, несмотря на наши потери, что Смерть примиряет самое непримиримое, восстанавливая такую жестокую, но такую необходимую гармонию.
Не случайно критик Ольга Смирнова отметила: «…эта Странница представлена отнюдь не мрачной потусторонней сущностью. Здесь главное — парадоксальное сосуществование в одном лице существа, уносящего жизнь, и Женщины, эту жизнь дающей. И вторая ипостась на сцене, кажется, побеждает».
Эта работа Людмилы Чурсиной не для меня одной стала неким новым явлением, новой гранью в даровании актрисы, казалось бы, хорошо известной по ее киноролям и работам в театре. Трудно, очень трудно воплотить на подмостках мистический и глубоко философский образ, сотканный не просто из текста, но и обязательно из собственной личностной глубины так, что он, этот образ, становится не просто достоверным, а естественным. Мало того — раскрывающим перед тобой очень важные, необходимые истины.
В не раз уже цитированном интервью с Татьяной Москвиной Людмила Чурсина говорила об этой работе: «В пьесе Алехандро Касоны „Та, которую не ждут“ роль действительно очень опасная. Ее величество госпожа Смерть. Но там настолько потрясающие монологи, когда она говорит: „Вы меня удивляете. Я слышу, как все вы жалуетесь на жизнь, почему же так боитесь лишиться ее?“ Мудро. Дети так часто, не ведая того, играют со смертью. В общем, мы все ходим на острие жизни и смерти, но забываем о том, что мы смертны. И слава богу! Хотя, как говорил Толстой, день, прожитый без смертной памяти, — напрасно прожитый день. Но к этому приходишь только с годами. Мало кому с юности дается это ощущение конечности земного пути. Нужно ценить каждый день, нужно ценить живых при жизни — в общем, целая философия.
Я брала благословение, пошла к батюшке, сказала, что предложили такую работу, и он меня как-то убедил. А вообще я давно уже интересовалась этим явлением, не менее великим, чем рождение. Оно до сих пор для нас закрыто, непостижимо… Спектакль может помочь людям мудрее, спокойнее, естественнее относиться к неизбежному, принимать его достойно».
Легенда, благодаря Александру Бурдонскому и Людмиле Чурсиной, обернулась смыслом вечным, тревожным, но в какой-то степени и исцеляющим. Ведь память не должна убивать, не должна прекращать течение жизни — она может озарить ее неярким светом, который будет помогать жить дальше даже после самых горьких потерь, а не звать в небытие. И, может быть, не надо бояться смерти, если своим уходом мы заслоняем кого-то?..
Спектакль «Та, которую не ждут» получился мучительным и едва ли не самым эмоционально захватывающим в «послужном списке» Александра Бурдонского. А для Людмилы Чурсиной он обозначил, как представляется, важное новое качество, существенно обогатившее не только перечень ее ролей, но и личный опыт.
В одной из рецензий на спектакль говорилось: «Людмила Чурсина — актриса сильнейшего трагического дара, великолепно исполнила главную роль в спектакле, правдиво показав всю боль своей героини, силу духа и благородное сердце… Этот спектакль, как возвышенная, полная романтики легенда, пронизанная верой, заставляет нас задуматься о смысле жизни, о сущности смерти».
Несмотря на искренне положительное отношение к спектаклю и работе актрисы, нельзя не отметить несколько облегченного, адаптированного к массовому восприятию тона рецензента: дело ведь не в правдивости отображения боли, силы духа и благородстве — речь идет о существе нематериальном, в этом, на мой взгляд, и была вся сложность для актрисы и режиссера. Странница не ведает боли и благородства — она знает великие три таинства: таинство рождения, таинство жизни и таинство смерти. И в этом, на мой взгляд, заключалась одна из главных трудностей для Людмилы Чурсиной.
А вот та незримая «пропорция» между двумя полюсами существования, мистическим, нереальным и вполне реальным — найдена совершенно точно. Помните, как отвечает на вопрос Берлиоза на Патриарших прудах, один ли он приехал в Москву, Воланд: «Я один, я всегда один…»? Ни в коей мере не сравнивая Странницу Касоны с персонажем романа Михаила Булгакова, пытаюсь вдуматься в несомненную общность: Господь окружен сонмом ангелов, а Смерть, исполняя волю Его, всегда существует сама по себе и тем самым как бы получает право вносить некоторые коррективы. Здесь и кроется, на мой взгляд, открытие драматурга и точно вычитанное режиссером и воплощенное актрисой мудрое противоречие Странницы…
В интервью Галине Смоленской Людмила Чурсина спустя много лет после премьеры говорила: «Все мы приблизительно верующие. Если бы мы были истинно верующими, то мы бы смерти не боялись, приближения ее не боялись, понимая, что это переход в иное существование. В иное состояние. Но поскольку мы все привязаны к этой жизни корнями и всем, всем, всем вгрызаемся в нее, держимся за нее, делим ее на кусочки… Не случайно Странница отвечает Старику: „Жизнь? Ты думаешь, мы так различны, что могли бы существовать друг без друга?“ „Если мы были бы вечными и не умирали, не уступали дорогу следующим — что бы творилось на этом шарике?..“ Что делать, мы никогда не знаем, какие нас ждут испытания, как мы будем завершать эту жизнь… Но, если бы думали о том, помнили, что не мы первые, не мы последние… Значит, что-то в этом мироустройстве прихода-ухода есть некий высший смысл.
Я не боялась этой роли, мало того, она мне очень помогает в жизни. Очень! И я советую своим друзьям, знакомым: „Сходите на спектакль, посмотрите! Может быть, потом перестанете так бояться…“. Ведь страх — это самое ужасное состояние, которое в человеке подавляет даже самые его маленькие возможности. А ведь многие уже после 50–60 лет живут под страхом ухода, кончины, кончаемости этого бытия… У каждого из нас есть своя программа, своя миссия на этой земле. Плюс-минус какие-то рокировки в сторону, и все равно мы идем по тому пути… Да, хаоса много в этой жизни, в мире, особенно сейчас, но все равно — мы этот хаос творим. Создаем сами».