– Я сто раз объяснил журналистам: никакого перелома шейки бедра – все равно написали: перелом шейки! – изумляется Сергей Сенин.
Домой он теперь пробирался через черный ход: у парадного беспробудно дежурили репортеры. Они успели проинтервьюировать соседей и теперь охотились за сенсационными фото.
– Я уж не говорю о том, сколько засланных казачков я просто с лестницы спускал, – рассказывает Сенин. – Да и у больницы тоже караулили с видеокамерами наперевес – хватали в кадр всех, кто выходил. Но главное для них было – проникнуть в палату. Актриса больна, перенесла травму, ее мучают боли, лица на ней нет – но им важно ее снять именно в таком состоянии! Мол, народ вправе видеть истинное лицо своих кумиров.
Гурченко невозмутимо пододвигает мне новый эклер. Я невозмутимо пододвигаю к ней диктофон. Она понимающе кивает.
– Рассказываю. Значит, в палату бочком-бочком проникает молоденькая девушка, по одежде – вроде бы хирург. Задает первые вопросы – ну, сразу видно: никакой не хирург! Сергей вмешался, стал выяснять, кто и откуда, а потом и врачи подошли, подтверждают: не знаем такого хирурга! Сергей вывел ее из палаты, потребовал показать сумку – и действительно: там и камера, и микрофоны, и даже запись, которую накануне сделал какой-то молодой человек в таком же вот хирургическом прикиде. Тогда как раз готовились к операции, и было много врачей – вот ему и удалось затесаться, каким-то образом снять материал, и уже вечером все было в эфире! Вот так же они снимали и больную Гундареву: залезали на дерево, фотографировали через окно…
Я тоже помню эту историю: «Ненавижу ваших собратьев! – призналась мне тогда в своем последнем в жизни интервью Наталья Гундарева. – Любое добро обращают во зло. Нельзя распоряжаться чужой жизнью. Они ужасные, ужасные! Подглядывают, подслушивают, вынюхивают, звонят – ну что за профессия такая! Стоит приоткрыть форточку – как они влезают и разрушают твою жизнь. Это ведь так легко – разрушить то, что не тобой создано!» Гундареву точно так же задолго до смерти много раз хоронили, смаковали подробности ее болезни, скорбно удивлялись, что еще жива, пока наконец не дождались. И тогда уж вволю поплакали в некрологах: ушла великая, великая актриса!
Только эти слезы уже ничего не стоили: они просто были частью коммерчески эффективного ритуала по имени Сенсация.
– А знаете, что самое удивительное? Ведь этим людям правда и не нужна, – говорит Сергей Сенин. – Когда вранье наконец было разоблачено, они звонить перестали вообще: им ведь чем хуже – тем лучше! Актриса уже может самостоятельно ходить, начала тренироваться, она поправляется – но такая новость никому не интересна. Знаете, что девушка-«хирург» ответила, когда я попробовал ее пристыдить? «Мне тоже кушать хочется!» За фото, где Гурченко в больничной палате, обещали кругленькую сумму! Судя по всему, между некоторыми больничными служащими и желтой прессой давно сложились такие коммерческие отношения: все, что связано с несчастьями известных людей, хорошо продается. Пытаюсь убедить редактора одной газеты в том, какой ущерб он наносит – даже чисто материальный: «Ведь если перелом шейки – значит, актриса полгода не сможет двигаться – так? Все планы, значит, летят, ее работе наносится серьезный урон». Но убеждать бессмысленно: они просто делают бизнес за счет других. Хирурга, который оперировал Люсю, замучили звонками, печатали «интервью», которых он не давал. Хуже всего, что эти папарацци и своих читателей приучают зарабатывать на беде. Теперь в случае аварии люди бегут не помочь человеку, а снять происшествие на мобильник. Помните теракт в Домодедово: раненые просят о помощи, а их фотографируют и бегут дальше – снимать новые жертвы!
«Кажется, все только и ждут момента, когда ты умрешь!» – эту фразу я слышал от Натальи Гундаревой, от Александра Абдулова, от Людмилы Гурченко… И рубцы на сердце накапливались. Свои нервы Люсе теперь представлялись «жалким пучком желтоватых ниток, которые хозяйка мотает туда-сюда на стиральной доске» – это из ее последней книги с вещим названием «Люся, стоп!».
Оказалось, что любовь зрителей, если на ней делать бизнес, способна убивать. Обошедшее обложки фото Люси – народной артистки СССР Людмилы Гурченко – в гробу, вероятно, должно было стать апофеозом этой всепожирающей любви. Смотреть на него было жутко: сквозь отчужденные смертью черты актрисы ясно виднелись лица тех, кто это снимал. В этих лицах не было скорби – в них шевелилась тупая страсть охотников за гонорарами.
Но фотография на обложках делала свое дело: возле киосков скапливались любопытные, рассматривали, судили-рядили, покупали. Все идеально сходилось в этом мире бесстыжего гламура: «Люди, люди, порождение крокодилов! Ваши слезы – вода, ваши сердца – твердый булат, поцелуи – кинжалы в грудь!» – говорилось в таких случаях у Шиллера.
«Титаник» идет к айсбергу
Товарищи, миленькие, родненькие, посмотрите, это же я! У меня была тонкая талия. У меня было милое доброе лицо, и я вам пела про хорошее настроение. Вспомнили? Нет? Не узнаете? Как же, ведь это правда я…
Прошла четверть века с той поры, когда я готовился написать свою первую книжку о Гурченко. Все изменилось за эти годы – время, страна, техника, приоритеты, нравы.
Тогда, чтобы пересмотреть ее фильмы, я ездил в подмосковный киноархив – рабочие снимали с дальних полок банки с пленкой, везли их в аппаратную, и терпеливый киномеханик крутил их для меня в пустом зале с перерывом на обед.
Теперь просто лезу в Интернет – и смотрю все, что мне нужно.
Тогда я заготовил сотни карточек, где записывал нужные факты, цитаты и мысли по их поводу. Карточки тасовались, систематизировались, потом из них составилась книга.
Теперь вместо карточек – файлы, а для цитат – просто нажимаю кнопку copy.
Правда, писать стало еще труднее: тянет все оценивать с позиций того, утраченного времени. А это так похоже на ностальгию. Ностальгия хороша, но бесплодна: утекшей воды не вернуть, даже если вместо нее река времени приносит тину или, хуже, нечистоты.
Но сравнивать полезно.
Конечно, мы снова живем в мире сплошных мифов, даже истину принимая за пропаганду, и убедить людей в том, что до их рождения тоже было кое-что дельное, все труднее. Но тем важнее об этом напоминать. И тем более – в рассказе о Гурченко, которая напоминала об этом всей жизнью. Страдала от людского беспамятства. Пока не почувствовала себя танцующей в пустоте. Как признавался Феллини: «Я напоминаю себе самолет, который взлетел – а сесть некуда: аэродрома уже нет. Моя публика умерла».
От этого чувства страдал каждый, кто внес в свое время сколько-нибудь существенный вклад, – а легкокрылое время его обогнуло, как речка камень, и укатило дальше. И только потом сообразило, что этот камень, оказывается, поменял весь ток воды и все направление речного русла.
Так вот. Когда я писал ту старую книгу, актер для публики был безусловным авторитетом. Его любили: он нес нам радость и мудрость. Ему верили, его уважали, к нему прислушивались, газеты трепетно рассказывали о его «творческой лаборатории». Правда, в подробности личной жизни не вникали: позиция у замочной скважины хоть и была для многих весьма соблазнительной, но считалась малопочетной – постыдной.
С той поры разверзлись шлюзы: актеры и актрисы написали огромное количество мемуаров, где подробно рассказали, с кем, когда, как и зачем они спали, кому, где и с кем изменяли, заодно изливая на товарищей по искусству тонны желчи или чего похуже. Позиция у замочной скважины узаконена в самых рейтинговых программах телевидения и стала излюбленной позой толпы, суды и пересуды на виртуальной электронной завалинке заполнили всемирную Сеть. Если с ушами погрузиться в эту субстанцию, можно констатировать: людей, которых уважают, к мнению которых прислушиваются, в стране практически не осталось.
Десакрализация актера ударила по ролям, которым он отдавал жизнь, – им тоже больше не верят: ложь, пропаганда, «мы врали – а вы, дураки, слушали!». Врали про добро, заложенное в человеке. Про героев, которым хочется подражать. Про то, «что такое хорошо и что такое плохо». Про Золушек, обратившихся в принцесс, и про ткачих, ставших членами правительства. Про Маресьева, который дополз до своих и без ног вернулся в авиацию, стал летать. «Мы врали» – а вы, мол, и сами обманываться рады!
Отреклись от всего, чем жили: «совок»! Верить стало нечему.
В сущности, разрушение доверия к искусству и его оракулам ничем не лучше уничтожения столпов и шедевров культуры. Это такой же акт вандализма: он оставляет после себя пустыню, где строить что-то новое, умное, рассчитанное на ответное доверие, не просто трудно – невозможно.
Поэтому когда в ролях, сыгранных уже в это новое время, Гурченко с той же мерой откровенности открывала людям душу, заставляя отождествлять своих героинь с собою, в ответ она получала уже не аплодисменты понимания и благодарности, а гнусность: люди состязались в остроумии по поводу ее возраста, живучести, упрямого нежелания стареть. Вскормленная на таблоидах публика знала теперь один импульс: «Давай подробности!» Гармония между искусством и его аудиторией была разрушена безжалостно и грубо, актрису все чаще мучила тоска одиночества.
За эти четверть века опрокинулись приоритеты: о том, чем гордились, стараются не упоминать, тем, чего стыдились, бравируют. А Гурченко меняла роли, но не жизненные установки, и многое происходящее в стране считала предательством по отношению к ее истории и ее героям. Она еще долго верила, что это лишь временное отклонение от нормального курса. Но «Титаник» шел прямо на айсберг, и дороги назад не было – она это тоже понимала. Вокруг теперь расстилалось, суетясь под публикой, другое искусство, даже самые сильные режиссеры ее поколения в растерянности молчали, а самые прыткие легко отрекались от себя вчерашних. И то, что ее работы последних лет уже не шли ни в какое сравнение с ее главными, сыгранными в СССР ролями, говорит о деградации не актрисы, а самого искусства. Кино уже не пыталось анализировать жизнь и дарить людям, высоким штилем выражаясь, катарсисы понимания и сочувствия. Ему теперь не были нужны актеры-личности. Новых актеров жаль: они востребованы либо как манекены с гладкой кожей – для гламурных комедий и торжественных «байопиков», либо как испитые до дна человеческие сморчки – для артхаусно-фестивальной «чернухи». Исключений очень мало, и они только подтверждают правило. Герои и сюжеты «из жизни» с экранов почти исчезли, их заменили или жанровые маски (мент, красавчик, крутой, мафиозо и его деваха, бой-баба, бизнесвумен…), или унылые рупоры авторских идей: меланхолии, нигилизма, пофигизма, мизантропии – типовые изделия поточного производства. Фирменная наблю