С этого «сделала так, как считала нужным, как видела» для нее начались открытия в самой себе. Такое и называют «новым дыханием». Она не захочет больше быть воском в руках режиссера, взбунтуется и станет диктовать свои условия. Она будет делать себя сама. И свою судьбу – сама. И свои роли.
Это причинит ей массу неприятностей, доставит множество горьких минут самобичевания: ну зачем лезу на конфликт?
– Меня, по-моему, режиссеры инстинктивно боялись.
– И вы что, это постоянно чувствовали?
– Еще как! Каждый раз, когда шла на репетицию, старалась заранее себя приструнить: ну все, буду сидеть тихо, ни слова поперек, только «да», «хорошо», «конечно».
Я это много раз видел: она умела напустить на себя кроткий вид существа покладистого, молчаливого и беззащитного. Так выглядит ежик, когда отправляется за грибами.
– И долго удавалось вот так просидеть?
– Сидела. Пока могла. А потом все равно прорывало, и все вокруг думали: «Гос-споди, да что же это такое, как джинна из бутылки выпустили!»
– А что вы тогда открыли такого, чего не могли понять режиссеры?
– Ну, во-первых, не все режиссеры – были и такие, кто этого и сами хотели. И это, конечно, не мое открытие. А суть в том, что мне стало неинтересно играть то состояние, которое, по идее, надо в этот момент играть: горе – значит горе, счастье – так уж рот до ушей. Просто неинтересно! Я поняла, что гораздо интереснее играть «от противного». Настоящее, сокровенное, – оно ведь потому и сокровенно, что закрыто от людей. Оно где-то в глубине, и к нему надо пробираться.
«Конфликтная актриса». Конечно, удобнее с послушной. Которая не перечит, не лезет со своими идеями и не защищает их так, что потом два дня никто никого не хочет видеть. Обеим сторонам тут спокойней, и самому актеру, между прочим, тоже. Есть прекрасные мастера, которые решили «сидеть смирно» и честно выполняют свой зарок. И выходят картины, где выдающийся актер работает вполсилы, горит вполнакала, подстраиваясь под принятый тут уровень. Это не проходит бесследно, и каждый из нас, особенно в век скороспелых сериалов, припомнит не одно актерское имя, когда-то сиявшее вполнеба, а потом стершееся от случайных ролей и привычки приспосабливаться к чужим уровням, принципам и представлениям.
Чтобы сохранить себя, нужно уметь спорить. Люся умела спорить, она научилась и ссориться. Это трудно: вчерашние друзья отворачиваются, и снова кажется, что ты одинока.
– Это каждый раз очень трудно. Потом картина выйдет, и я смогу лишний раз убедиться, что была права. А все равно осадок остается, и на студии косо смотрят. И те, кто вчера тебе улыбались, стараются при встрече не заметить.
Еще были интриги – куда же без них в кино! Однажды на каком-то юбилее Эльдара Рязанова Гурченко вспомнила, как на неудавшихся пробах к «Гусарской балладе» кто-то в съемочной группе пустил о ней подловатый слушок – мол, что-то такое сказала о режиссере, ай-яй-яй! А ей нашептал про режиссера – мол, та-акое о тебе сказал! И два талантливых человека разошлись на многие годы.
Но через двадцать лет Рязанов пригласит ее на главную роль в «Вокзале для двоих». И вот как определит ее стиль работы:
– Люся из тех, кто отдает себя своей роли целиком. Из жизни исключается все, что может помешать, отвлечь, отнять силы, которые нужны для съемки. В гримерную она приходила уже совершенно готовая – потому что накануне продумала, а главное, прочувствовала, «прожила» весь эпизод, который предстоит снимать. Она уже знала, в чем его зерно и смысл, знала его место во всей картине, и какие качества героини ей надо здесь проявить, и где в тексте правда, а где ложь. Такой наполненности, такой самоотдачи, такого проникновения в суть персонажа я не встречал ни у кого другого. Актерская работа – это ее религия, ее фетиш, ее нерв, ее жизнь. Ничего более дорогого, более святого, более любимого для нее не существует. Она живет этим и ради этого. И другого отношения к делу никому не простит. Бездарей не терпит, равнодушия не переносит – лепит правду прямо в глаза. Имеет право: она владеет профессией безупречно и все тонкости кинопроизводства знает лучше иного специалиста. Понятно, что идут разговоры о несносном характере. Мол, звездная болезнь. А я не встречал актрисы более послушной и дисциплинированной. Она в работе безотказна и всегда готова к бою. Она настоящий фанатик, в самом высоком значении этого слова.
…Рязанов прав: фанатик! Переспорить Люсю мало кому удавалось, многие предпочитали уступить. Отношения неизбежно портились, но варианты, предложенные актрисой, теперь кажутся единственно возможными, и только легенды хранят следы невидимых миру битв на съемочных площадках.
А кроме того, не забудем: она была нетипично ответственна. Для артистической «богемы» это качество не просто редкое, но и враждебное. Художники, небожители, кумиры – ну какую дисциплину они потерпят! Киностудия – чудное место, чтобы обсудить скандальную новость, покалякать, покурить, посплетничать, блеснуть остроумием. Ясное дело: ненормированный рабочий день, ночные съемки, в перерыве можно и прикорнуть на топчане в углу, пока не позовут в гримерку. Неподготовленному человеку студия покажется огромным курятником, бестолковым и галдящим. Сберечь в этом гвалте рабочий тонус удается только такому фанатику, как Люся.
…Она несколько дней готовилась к трудной сцене. Пришла собранная, села в студийную машину, чтобы ехать за сотню километров на место натурной съемки; она молчала все два часа дороги, чтобы не спугнуть накопленное, она была готова к главному бою, ради которого все в кино только и существует, – к короткому моменту, для которого аккумулируются в кино все силы. Она была вполне готова к нему, вышла из машины под свет дигов, подошла к гримеру поправить грим – и тут узнала, что все напрасно, потому что кто-то забыл на студии необходимый для роли костюм.
Безалаберность «иллюзиона», рожденного на ярмарке, в шантанах, в балаганах, не ушла вместе с веселым детством кинематографа, ее и сегодня предостаточно. Отдохнуть душой в настоящей работе можно у режиссеров, которые уже сняли фильм в своем воображении и знают, как добиться задуманного. Вокруг таких все кипит. Здесь собираются высокие профи – иные просто не вынесут ни этой сосредоточенности, ни требований, которые такой режиссер предъявляет каждому. Да и он не найдет с ними общий язык.
Редкие минуты счастья. Гурченко их знала, грех жаловаться. Но все действительно должно было прийти в свое время.
Картина-невидимка
Можно прожить на экране драму, трагедию человека только тогда, когда ты сам пережил в жизни что-то похожее, хоть приблизительно.
И еще одна роль, сыгранная тогда Гурченко, ясно говорила о том, что «поющая актриса», «лирическая героиня комедийных фильмов» сформировалась в большого и самобытного мастера. Сегодня, когда смотришь эту ее работу, даже непонятно, как все не разглядели, что в жизни и творчестве Гурченко начался новый взлет, на этот раз уверенный, победный, решающий.
Тогда не разглядели. Не разглядят и теперь: фильм давно канул в Лету, его никто уже не увидит – ушел вместе с эпохой. Картина-невидимка, смытые водой следы гения на песке времени.
«Открытая книга» по роману Вениамина Каверина. Ее поставил на «Ленфильме» Владимир Фетин, и она даже тогда прошла незамеченной, почти без прессы и без зрительского ажиотажа. Были тому причины: огромный роман плохо втискивался в отведенный метраж, и сценаристы предложили построить картину как цепь ретроспекций, пересекающихся и перебивающих друг друга. Фильм стал компактней, но и без того сложная фабула окончательно перепуталась. Когда через несколько лет телевидение снова обратилось к «Открытой книге», подробнейшим образом «перечитав» его в многосерийной ленте, уже сама романная форма приковала зрителей к экранам, и телесериал заметили.
Сюжет – история доктора Власенковой, борьба за судьбу открытого ею крустазина – чудодейственного снадобья, подобного пенициллину. Эта история начиналась до революции и заканчивалась уже после войны, вобрав огромный отрезок времени. Понятно, кинофильм отсекал многие мотивы романа и концентрировался на схватке Власенковой и Крамова – директора НИИ, демагога и карьериста. Крамов сознавал свою посредственность и был озабочен только тем, чтобы никто его не обскакал, чтобы на этом фоне не обнаружилась полная его бездарность. Он и стал поперек дороги Власенковой, высмеяв ее «детское увлечение плесенью».
Власенкову играла Людмила Чурсина – слишком стандартно для того, чтобы образ запал в душу. Запомнился Крамов в умном и тактичном исполнении Владислава Стржельчика. Гурченко здесь была Глафирой. Глафира – второй главный женский образ фильма – тоже переходила из десятилетия в десятилетие, превращаясь из юной, морозно свежей купеческой дочки, в которую пылко влюблен молодой ученый Митя Львов, в деловитую супругу Крамова – «светскую львицу», вдохновительницу самых темных его помыслов.
Однажды предав любовь, променяв нищего, но талантливого Митю на банкирского сынка, она уже никогда не узнает, что такое счастье. И всегда будет завидовать тем, кто это счастье отвоевал – талантом, трудом, честностью. Она кружит вокруг Власенковой и братьев Львовых, подобно коршуну, то угрожающе пикируя, то растворяясь в пространстве, не в силах покинуть пепелище былых надежд. Ее мучит неправедность собственной жизни. Ей снятся похороны и тяжелый глазетовый гроб, роскошный, как и подобает жене крупного ученого. Она интригует и казнится, она меняет обличья. Словно это нехитрое актерство поможет ей стать другим человеком – и тогда эти недоступные ее пониманию люди примут ее как свою…
Когда все роли сыграны, а счастье и даже простое достоинство кажутся все такими же недосягаемыми, она бросается в пролет лестницы: «Яркого мне хотелось, необычного. Ну а что получилось? Моя жизнь – одна суета…»
В этом чуточку театральном, напоминающем хорошую старую пьесу фильме, с его диалогами, несущими благородный оттенок настоящей литературы, Гурченко впервые сыграла большую, в классических традициях роль, где уже очень ясно сформулировала особенности своего актерского метода.