Возможно, свою роль в примирении сыграл его твердый характер, или его жизнелюбие и четкое желание нести ответственность за любимую женщину. Как бы там ни было, но бабушка стала с удовольствием навещать дочь с зятем и вскоре появившуюся на свет внучку Людочку Гурченко.
Став взрослой, Людмила Марковна однажды припомнит забавный эпизод, связанный с ее суровой бабушкой:
– «Раньше – целовали сраку генеральше» – единственная вульгарность, которую позволила себе однажды моя дворянская бабушка, Татьяна Ивановна Симонова. Она сидела перед самоваром. В чеховской прическе. С блюдцем в руках. Пила чай с солью. Это было в голод. Она произнесла это слово с «достоинством», как и все, что говорила и делала. Все с достоинством. И вдруг такое слово! «Ого! Даже мой папа такого слова не говорил!» Я точно помню, что об этом тогда подумала. И запомнила это ее выражение и теперь часто его повторяю.
А еще Людмила Марковна вспоминала:
– Бабушка, мамина мама, была религиозной. С утра до вечера молилась Боженьке и меня учила молитвам.
Без сомнений, многие качества строгой дворянки, не простившей измену мужу, от которого родила восемь детей, передались ее внучке. Людмила Марковна признавалась, что расставалась с мужьями по причине их измен, хотя по натуре она настоящий однолюб. И словцо могла бросить крепкое, не скабрезное, а – в лоб, правдивое, честное, и оттого обидное тому, кто имел неосторожность причинить ей боль, пытаясь завуалировать свой неблаговидный поступок под «обстоятельства»…
Глава 3. Марк Гурченко: «Артист выйшов на сцену, и люди усе завлыбалися, притулилися…»
Людмила Марковна, когда вспоминала об отце, всегда старалась передать его неповторимый говор, полный местечковых, сочных украинизмов, появившихся в его речи в годы проживания на территории Украины. Не только в теле– и радиоинтервью, но и на страницах своих книг артистичная дочь передавала странные словечки из простонародного лексикона отца:
– Я теперь иногда думаю, а правильно ли мне с раннего детства внушал мой папа: «Усё людя-ам, людя-ам, ничегенька себе»? «Артист выйшов на сцену, вдарив у зал. И люди усе завлыбалися, заплакали, притулилися ближий друг до друга и разомлявилися. Не, дочурка, главное ето люди. Усе людя-ам».
В другой раз она вспоминала:
– Такой же снег шел в родном Харькове под Новый год. Впереди папа с баяном, и рядом мы с мамой. Идем на праздник. Идем нести «радысть усем людя-ам». «Ето ж люди, дочурка, они нас з Лёлюю ждуть».
Несмотря на такую любовь к просторечью, Марк Гаврилович Гурченко владел чистым русским языком и при случае даже употреблял характерный московский говор. Это часто сбивало с толку его собеседников. Ведь далеко не все знали, что он родился в Смоленской области, в русской глубинке. А пройдя столько испытаний, постоянно пребывая среди простого народа, и сам хотел оставаться самым простым и малозаметным. Возможно, именно так, совершенно неосознанно, он просто мимикрировал под советскую – новую народную власть? Как знать… Вот ведь и его любимая дочь Люся как-то признается:
– С детства я страдала тайно, что папа так неграмотно говорил. Был даже в моей жизни позорный период, когда я его стеснялась. Правда, это длилось недолго. Как мне теперь стыдно за тот период!
Малышка Люся с отцом.
Да, его говор мог вызывать улыбки и насмешки, но житейская мудрость помогала близким сосуществовать:
– Мама никогда не копировала папу. Он мог обидеться и заплакать.
Так, значит, он жил органично в своем простонародном мироощущении…
Марк Гаврилович родился в деревне Дунаевщина Рославльского района Смоленской области. Мальчик появился на свет 23 апреля, в день святого Марка – вот и получил от родителей имя своего небесного покровителя. Родился Марк в 1898 году, а всем всегда говорил, что в 1899-м. Объясняя свой «каприз» тем, что те, кто родился в 1898 году, служили в царской армии, а кто младше – уже не попали под последний призыв. А так как он не служил, то, значит, и родился в 1899 году.
Деревенская жизнь у мальчишки была нелегкой, с девяти лет он уже работал – пас помещичьих лошадей. А тут еще и отец его был самодуром – бил смертным боем, перепадало не только ему, но другим детям их семьи, и матери. Однажды, когда паренек решил дать сдачи, грозный отец схватил ружье и чуть не пристрелил сына. К счастью, ружье дало осечку. Как ни странно, но Марк на отца зла не держал – ни в детстве, ни став взрослым.
Его юность припала на годы Первой мировой, на большевистскую революцию и Гражданскую войну, в которой ему самому довелось участвовать. После этих бурных событий Марк уехал в Кривой Рог работать на шахтах забойщиком, а в 1932 году очутился в Харькове. На память от шахт остались ему на всю жизнь сухой кашель да «неубиваемая» грыжа, которую он ежедневно сдавливал плотных корсажем.
В Харьков молодой человек попал по направлению – в те годы многих способных рабочих отправляли получать образование, а он был известен как музыкант – сам освоил гармонь и баян, играл на всех праздниках. Но профессионального музыканта из него не вышло, Марк Гаврилович признавал, что «не по его образованию был этот институт – два года он «вгрызался» в науку, пытался понять теорию, гармонию, а заодно и политэкономию, без которой в то время ни одна специальность не обходилась – и все, терпение его иссякло».
Вот как колоритно о том периоде «интеллигентства» рассказывал сам виновник:
«А дальший – у тридцать втором году – меня высунули в «интеллигенцию»… Тада много способных хлопцев послали на высшее образование. Меня у Харькивский муздраминститут. Он тада вокурат стояв на Бурсацким спуски. Выдержав я етый институт усего два года. Вот где, братва, испытав я исключительный позор и голод… А голод у етых 32-33 году был ужас какой, та што там, мамыньки родныи… Ну, образование у меня што? – четыре класса поповський школы, ну, немнога техникума у Кривом Рагу. А тут тебе и политэкономия, и «Капитал» Маркса… Куда мне усё ета…
– Да-а, вволю тогда надо мной посмеялися городские хлопцы. За что, правда, неоднократно были христосованы мною, пока усе не попритихли… Та я и сам чую – ну куда мне за ими, отстаю. Да я ноты одни полгода вчил. А там и теория, и гармония… Выйду до доски – лицом стану, путаюся, усе смеются; спиною стану – усе штаны у латках, смеются. На мне усе трусится, еле здержуюсь… Стипендия гроши, кишки трищать, одеть нема чего… Хоть караул кричи… Да-а…
…И тут вокурат устроился я ув одной школи детям на переменках играть. У раз – десять рублей! А?? Ага! – вижу дело пошло чуковней»[5].
А вскоре он познакомился с утонченной девицей, о которой еще несколько лет назад бы точно знал: не своего круга, и доступа к ней нет. Но годы революции изменили общество, да и девица жила не в полатях, и училась не в Институте благородных девиц. А вскоре и то советское учебное заведение, где училась Елена, ей пришлось оставить, ведь она встретила серьезного мужчину, прошедшего горнило войны, влюбилась и забеременела.
И ведь познакомился как раз с ученицей-комсомолкой той самой школы, где он устроился с ощутимой материальной пользой играть на баяне. Можно указать, что Марк Гаврилович всегда слыл (то ли так было на самом деле, то ли он себе приписывал подвиги) любвеобильным кавалером. О своем знакомстве с будущей супругой Марк рассказывал буквально следующее[6]:
«И тут смотрю – секретарь комсомольский организации, такая крепкая, здоровая, цыцохи большие, глаза прия-а-тныи… Ну, я ей и говорю: «Будь ласка, барышня, помогите мне детей организувать». Так нежно ей говорю, ну, словум, подлажу до ней…
«Ну, конечно, пожалуйста, дядя Гриша», – так интеллигентно отвечаить. А меня тогда «Гришую» звали. А то, говорить што ета у тебя за имя – Марк? Нерусское ета имя… Ну як же не русское? Як же не русское, если я родився 23 апреля, на день святого Марка. Так меня Маркую и назвали… Да у меня усе братья: Иван. Мишка, Егор, батька Гаврила Семенович, мать Федора Ивановна – усе русские, да уся деревня русские… У нас других зроду и не було…
…Да-а, так вот ета самая комсомольский секретарь говорить мне: «Дядя Гриша, с удовольствием помогу вам, только расскажите, научите, пожалуйста»…
…Вот я и навчив на свою голову. Вже тридцать лет вчу… Ета ж и была Лялюша. Ну, Леля… Елена Александровна Симонова. Люсина мать…»
Харьковская областная филармония, основанная в октябре 1929 г., в довоенное время размещалась по адресу пл. Тевелёва, 24, в здании бывшего Волжско-Камского банка. Здесь работал М.Г. Гурченко, отец будущей звезды экрана.
Как пишет Е. Мишаненкова: «Вот так и состоялось его знакомство с Еленой Симоновой. Она в то время училась в девятом классе, была младше него на девятнадцать лет и, конечно, смотрела на него как на взрослого дядю. Синеглазый, темноволосый, с ослепительной улыбкой, музыкальный и пластичный, танцующий лучше всех вокруг – он был словно живым воплощением того праздника, о котором она в родном доме уже и забыла. «Может, тогда и надо было мне от него отойти, но куда? – вспоминала она о том, как он сделал ей предложение. – У мамы моей мрак. А ко мне никто в жизни так не относился, а я уже привыкла, что есть Марк. Потом изучила его характер, обходила углы, чуяла, откуда ветер. Всю жизнь как на бочке с порохом. А мама с тетей Лидой еще ничего тогда не знали. Потом узнали: в школу ходить перестала».
Татьяна Ивановна зятя-батрака, конечно, не приняла, но Елена обошлась и без ее согласия – просто расписалась в загсе и ушла жить к Марку. Ее сестре Лиде было строго-настрого запрещено с ней общаться. Но куда там! Марк Гаврилович же кормил Лиду конфетами, которых она в родном доме не видела, наверное, с тех пор, как сослали отца. Конечно, она была на стороне его и Елены…»
Школу Елена Симонова-Гурченко так и не окончила, вместо уроков она вместе с мужем ходила на работ