— Адрес этой новгородской «Зыкиной» у тебя есть? — спрашиваю.
— Конечно, есть.
— Может, она и поет, как Людмила Георгиевна?
— А вот такой информации нет.
Но вскоре пришло еще одно письмо из Новгорода, в котором сообщалось, что и по возрасту местная «Зыкина» близка к настоящей.
Сама Людмила Георгиевна не очень удивилась двойняшке.
— Так в природе бывает, и нередко.
— Как сказать, — возразил я. — На снимке абсолютно ваше лицо. Даже прическа как у вас. Не хватает только ваших сережек в ушах. Наверное, ей не потянуть на те, что у вас с изумрудом в середине.
— Почему? Если деньги есть, можно заказать — ювелиры сделают какие угодно, только плати.
— Когда вошь в кармане, блоха на аркане, как говорили нищие бурлаки на Волге, тут не до ювелиров.
— Да, может, у нее карманы оттопыриваются от денег, откуда ты знаешь?
— Тогда давайте напишем ей письмо с адресом ювелиров, которые сделают сережки, как ваши, или копию.
Одна из редких встреч с Муслимом Магомаевым. 2001 г.
— Не выдумывай. Скоро Пасха, может, ее поздравить с праздником?
На этом разговор закончился.
Получила ли новгородская «Зыкина» поздравления от Зыкиной московской, не знаю. В апреле, перед самым праздником, меня в Москве не было.
Летом 1992 года Гридин привез из Тулы новый баян, изготовленный на заказ местными мастерами, положил его на стул в кабинете Зыкиной, доложил ей о результатах поездки и ушел на репетицию.
Я взял в руки изделие тульских умельцев, вспомнив, что нечто похожее видел по телевидению в руках B. C. Черномырдина, извлекавшего из него на даче чрезвычайно печальные звуки.
— Людмила Георгиевна, — говорю, — я недавно видел по телику Виктора Степановича Черномырдина, игравшего на баяне. Как, на ваш взгляд, он играет, наш председатель правительства? Музыкант из него получился бы?
— Для любителя играет неплохо, — отвечала Зыкина, — а может, даже и вовсе неплохо. А вот получился бы из него хороший исполнитель — это вопрос, потому что уровень профессионализма, я имею в виду игру на баянах, сегодня очень высок.
— А Гридин? Он баянист какой? Звезда первой величины или таких у нас много?
— Если брать страну в целом, то в первой десятке точно.
— А Черномырдин? — допытывался я.
Зыкина задумалась.
— Хорошо. Его в оркестр Осипова или ансамбль Александрова, пусть не на первые роли, взяли бы?
— Ну ты замахнулся! Конечно, нет. Чтобы попасть туда, в эти коллективы, нужно пройти суровый отбор. Вряд ли Виктор Степанович, по нынешним меркам, его прошел бы.
— Так кто же все-таки у нас в стране баянист номер один?
— Первым не только в стране, но и в мире был победитель мирового конкурса баянистов в Нью-Йорке В. Петров из оркестра имени Осипова. Его в Америке так и окрестили — «чемпион мира».
— Значит, Черномырдину ничего не светит?
— Светит, светит… Только в другом месте.
Как-то в разговоре с Виктором Гридиным сказал ему, что за все время сотрудничества с его супругой я обнаружил у нее редкое качество — умение слушать, не перебивая, и очень внимательно.
«Ты плохо знаешь Людмилу Георгиевну, — сказал он, — если что-нибудь не по ее вкусу — может тут же перебить без всяких извинений». И Гридин рассказал один эпизод, где Зыкина «перебила мягко».
В декабре 1979 года они приехали с Зыкиной в Ташкент на декаду литературы и искусства России в Узбекистане. В номере отеля «Узбекистан» был приготовлен для Зыкиной сюрприз — новая песня Виктора Темнова на слова поэта Олега Милявского «Горят закаты».
Темнов запел:
Поклоном низким в пояс поклонилась,
А слов прощания так и не нашла.
И тут Зыкина в самой резкой форме перебивает репликой:
— Каких еще ослов не нашла?!
Автор текста Милявский побледнел, нервно закричал на Темнова: «Что ты спел?!». Зыкина молча смотрела то на одного, то на другого. Оказалось, все дело в разнице между словами написанными и произнесенными — отдельное напечатанное «а слов», будучи спетым, превращается в «ослов», которых и выловили из контекста чуткие зыкинские уши. Зыкина успокоила поэта, предложив вместо «а слов» поставить «слова». Все единодушно согласились, и песня на годы вошла в репертуар певицы.
В конце 1988 года в газете «Правда» готовилось большое — целая полоса — мое интервью с Зыкиной «В песне — душа народа». И я приехал к ней домой, чтобы завизировать текст (в редакциях газет тех лет такой был порядок). Дверь открыл муж, Виктор Гридин. Думаю, не случилось ли чего, обычно она сама меня встречала.
— А где Людмила Георгиевна? — спрашиваю.
— Дурака валяет.
Слышу из дальней комнаты ее голос:
— Юраш, проходи, обувь можешь не снимать.
Я иду на голос и вижу: плотно прислонясь к стене спиной, приподняв подбородок и упершись затылком в стену, стоит навытяжку Зыкина.
— Что за представление, Людмила Георгиевна?
— Я худею по рекомендации йогов.
— И долго вы так стоите?
— Сорок минут.
— Сколько еще стоять?
— Двадцать.
— И давно вы занимаетесь этой процедурой?
— Неделю. Каждый день по часу.
— И на сколько похудели?
— На полкило.
— Всего на полкило? Бросьте вы заниматься чепухой. Вот пусть тот йог, что дал вам совет так худеть, сам встанет к стенке.
— В том-то и дело, что человек, который мне это посоветовал, худеет по-другому: он меньше ест.
— Вот и вы бы меньше ели свою «синеглазку» с маслом и все то, что увеличивает вес.
Как мне потом «доложил» Гридин, после этого разговора у стены Зыкина больше не стояла. Впрочем, Гридин и сам был против таких методов похудения.
Дуэт с Виктором Черномырдиным.
Зыкина, конечно, с годами стала полнеть. Ее утягивали и затягивали в поясе всеми доступными способами. Художницы-модельеры шили платья, чтобы скрыть недостатки фигуры, что и делается для всех женщин во всем мире. А тут еще пришла мода — платья и юбки стали носить выше колен.
Вот в таком черном вечернем наряде Людмила Георгиевна отправилась поздравлять с 80-летним юбилеем И. А. Моисеева, легендарного нашего хореографа (его чествовали на утопающей в цветах и подарках сцене зала Чайковского, там, где находится база его ансамбля).
Где-то дней через пять-шесть после юбилея мы с Игорем Александровичем играли в шахматы в его рабочем кабинете. «Малышка (так он звал меня за мой высокий рост), — обратился ко мне Моисеев, делая очередной ход, — передай нашей русской мадонне, которую я искренне уважаю и считаю великой певицей, что короткая юбка портит ее образ. В длинных и красивых платьях она выглядит как творение Бога, а в коротком чересчур платье — как черт знает кто».
Я передал певице слова Моисеева в точности, за исключением последних трех, заменив их одним словом — «безобразие». Реакции никакой не последовало, посмотрела на меня молча, словно задумалась. Через некоторое время услышал, как Зыкина говорила кому-то по телефону: «Я чувствовала, что юбка слишком коротка. И только Моисеев сказал правду, а другие промолчали».
С тех пор коротких юбок и платьев Зыкина не носила.
При обсуждении моделей платья или примерке требовала от костюмерши, чтобы на ткани не было ни пятнышка, ни соринки. Иногда ссорилась с портнихой, если что-то ей где-то было не по фигуре, не соответствовало ее вкусу или ощущению.
Одевалась просто, долго причесывала волосы и без соответствующих процедур перед зеркалом на люди не появлялась. При проведении макияжа меня не стеснялась. Когда ее взгляд задерживался на одежде артистки ансамбля или просто женщине, идущей по улице, и она начинала хвалить, например, манжету или клапан кармана, задумываясь над тем, что и ей следовало бы сделать такие же детали кроя и пошива, я говорил: «Людмила Георгиевна, может, вам вовсе не подойдет то, что вы увидели. Каждая женщина неповторима, и вы не должны следовать принципу, если кому-то что-то идет, так и мне это будет хорошо. Вы — Зыкина. С вас должны брать пример. Надо слушать Пьера Кардена, Славу Зайцева, наконец, известного художника-модельера, модельера-конструктора, что к вашему образу, фигуре будет подходить лучше всего». Нарядов у нее было много разных и отличного качества. Концертные платья меняла довольно часто. С ними иногда бывали и проколы. Перед отлетом в Канаду заказала Вячеславу Зайцеву платье сине-белых цветов и оттенков, достаточно, по мнению Зайцева, лаконичное и стильное. В Канаде до выступления на сцене она решила это платье усовершенствовать и расшила его какими-то аляповатыми узорами. По возвращении в Москву показала модельеру.
«Я был в шоке от увиденного, но промолчал, — вспоминал Зайцев, — украсила „по-своему“. Сказал ей: „Хорошо, ладно, все хорошо, слава богу“. Не захотелось ее огорчать».
В зените всенародной популярности попасть на концерт Зыкиной было совсем непросто. Цены на билеты были смехотворными по сравнению с нынешними, особенно когда певица выступала на стадионах. Поклонники изобретали всевозможные способы услышать или увидеть любимую певицу. Один из таких способов оказался поистине уникальным в своем роде.
В июне 1976 года на Лубянку из Воронежа пришло письмо. Автор его сообщал, что он — сын русского эмигранта, по заданию ЦРУ был заброшен на территорию СССР. Ему удалось собрать материал о дислокации ракетных баз на Сахалине. Однако он готов явиться с повинной в КГБ. Но не желает провести остаток жизни в советских лагерях. КГБ, в случае согласия предоставить ему прощение, должен подать знак: организовать на телевидении трансляцию концерта Людмилы Зыкиной. В письме устанавливались точная дата и время.
Похоже, переполох в известном ведомстве поднялся огромный, автору письма даже кличку присвоили — Меломан. В конце июня, вечером, диктор телевидения сообщил, что намеченная ранее трансляция футбольного матча отменяется. А вместо него будет показан концерт Зыкиной.