ен, которая славилась прежде своими любовными похождениями, а теперь устраивает чужие. Тансен, как поставщица возлюбленных старухе Бледекур, сейчас же передаст это маркизе, а последняя, верный агент кардинала, доложит самому Флери!
– Какой вы милый, Анри! Всегда-то у вас найдется совет, выход, путь!
– Ну, я вмешался в это дело далеко не бескорыстно. Однако я все сказал и теперь лечу. Поручаю себя вашим святым молитвам, будущая виконтесса де Вентимиль!
– Да куда вы летите, Анри? Вот чудак! Сорвется с места и бежит, точно его гонят! Посидите минуточку, расскажите мне, были ли у Жанны, сообщали ли ей про Шуази, что она сказала, как ваши дела?
– У Жанны был, все ей рассказал, она осталась очень довольна. До свидания, Полетт, некогда!
– Ну, бог с вами! Спасибо вам, милый Анри, за все! – сказала Полина, протягивая маркизу обе руки. – Но какой у вас свежий, довольный вид, Анри! Я уже давно не видела вас таким!
– Ах, Полетт, Полетт! – вскрикнул Анри, хватая девушку за обе руки и принимаясь весело кружить ее по комнате. – Я так счастлив, так доволен, я точно снова на свет родился!
– Да пустите меня, сумасшедший! – пищала Полетт. – У меня голова кружится, я не могу больше!
Анри докружил Полину до кушетки и отпустил там девушку, которая, словно сноп, упала на подушки. Тогда, весело напевая что-то, Суврэ бросился к дверям, чуть не сшиб с ног входившую в комнату де Майльи, даже не извинился перед ней, не заметив ее, стремглав вылетел во двор, вскочил на лошадь, которую держал наготове конюх, и помчался по направлению к Парижу.
– Да что он, взбесился, что ли? – спросила Луиза, подозрительно посматривая на сестру.
– Нет, я думаю, что Жанна сменила гнев на милость, вот он и безумствует! – охая, ответила Полина. – Но что за сумасшедший! Можешь себе представить, Луизетт, я только назвала Жанну по имени, как он от восторга принялся крутить меня по комнате до тех пор, пока я не упала!
XI«Варись, каша, покруче!»
Прошло около месяца. День уже начинал склоняться к вечеру, и невыносимый жар, томивший парижан с самого утра, понемногу спадал, когда к очкасовскому садику в Клиши подъехала стройная амазонка, великолепно сидевшая в седле и мастерски правившая породистой гнедой лошадью. Трудно было признать в этой амазонке, в этой пышной, нарядной, гордой женщине прежнюю скромненькую Полетт. Она на редкость похорошела, как хорошеет даже дурнушка в первые месяцы счастливой, удовлетворенной любви. Придворные парфюмеры пустили в ход весь арсенал своих чудодейственных средств, чтобы загладить, исправить и смягчить некоторые недостатки лица Полины. Костюм, над которым потрудились первые артисты портняжного цеха, счастливо подчеркивал грациозную округлость ее форм, а выдающееся положение, которое она занимала при дворе, придало ее манерам изящную развязность и величие.
Подъехав к решетке сада, Полина услыхала доносившиеся оттуда голоса. Как будто кто-то учился. Ученик неуверенным голосом произносил слова, а старческий голос учителя ворчливо поправлял его. Полина даже приподнялась на стременах, чтобы посмотреть, в чем там дело. Но деревья, посаженные вдоль решетки, которые в начале этого рассказа мы застали почти обнаженными, теперь покрылись густой, непроницаемой для взоров листвой, а внизу пышно разрослись цветочные кусты.
Отдав поводья выбежавшему к ней со двора слуге, Полина толкнула калитку и вошла в сад.
Ей представилась довольно комическая картина. Старик Очкасов, нацепив громадные очки, водил пальцем по раскрытой перед ним французской книге, а долговязый Столбин с робким видом читал вслух, вздрагивая каждый раз, когда Николай Петрович за малейшую ошибку обрушивался на него добродушно-грозной воркотней.
– Что я вижу! – весело воскликнула Полина. – Месье Столбин учится французскому языку, а месье Николя с добросовестностью, которая равна разве только его нетерпеливости, посвящает его в эту премудрость!
– А, стрекоза-трещотка! – весело заворчал старик. – Что давно не бывали? Мне без вас как-то скучно! Ну совсем как однажды в моем петербургском доме сверчок завелся. Сначала из себя трескотней выводил, а потом, когда я попривык, даже скучно стало от его молчания!
– О, у вас для меня всегда найдется какое-нибудь лестное сравнение! – засмеялась Полетт. – Учитесь-ка вы поскорее французскому языку, месье Столбин, тогда хоть вы меня в этом доме защитите!
– Учусь! Стараюсь! – не без некоторого усилия выговорил Столбин.
– И успехов не делаю! – ворчливо договорил старик. – Тоже, защита вам понадобилась! Это от вас всякому защищаться надо!
– А Жанна дома? – спросила Полетт. – Да не у вас ли маркиз Суврэ?
При этом вопросе лицо старика сразу омрачилось, седые брови угрюмо опустились, в углах старческого рта появилась скорбная, мрачная складка.
– Там! – сердито, почти невежливо ответил он, показывая рукой на дом, и сейчас же накинулся на Столбина: – Ну а вы чего уши развесили? Рады, что можно поротозейничать? Беритесь за книжку, месье лентяй! Учиться надо!
– Будем учиться! – с милой улыбкой ответил по-французски же Столбин.
Полина с недоуменной улыбкой прошла в комнату Жанны. Действительно, маркиз Суврэ был тут.
– А, прелестная виконтесса де Вентимиль! – воскликнул Анри.
– Милочка! Но как ты дивно похорошела! – удивилась Жанна, бросаясь целовать подругу.
– Ладно уж, ладно! – засмеялась в ответ Полина. – Нечего мне комплименты говорить! Все равно вижу, что сидели и нежничали! Вот что весна-то значит! То, бывало, прежде моя Жанна все нет да нет, и слышать об Анри не хотела, а теперь – на-ко поди! Кстати, – продолжала неугомонная болтушка, – какую трогательную картину застала я в саду! Этот Столбин, такой долговязый и такой покорный да тихонький…
– Да, – сказала Жанна, – он удивительно старателен и делает поразительные успехи. Просто на глазах видишь, как он все свободнее начинает говорить!
– Хотя ваш батюшка делает все, чтобы затруднить ему усвоение предмета! – насмешливо заметил Суврэ.
– Да, – согласилась Полина, – месье Николя уж чересчур ворчит на него. Но скажи, Жанна, это он сам захотел?
– И сам захотел, да и нужно это по некоторым соображениям…
– По каким?
– Да неужели тебе никогда не приходило в голову, Полина, что Столбин будет нам крайне полезен в России?
– Ну конечно, приходило, но при чем в России французский язык?
– А разве может он вернуться в Россию под своим именем? – спросила Жанна.
– Ну конечно, нет, но и за француза ему тоже не удастся выдать себя…
– Да это и не нужно…
– Особенно, – продолжала виконтесса, – при таком учителе, который в произношении и сам-то не очень силен. Кстати, Жанна, что это значит: когда я спросила твоего отца, где ты и не здесь ли Анри, то он сначала посмотрел на меня свирепыми глазами, а потом сразу стал сердитым и хмурым!
Жанна и Анри переглянулись, но молчали.
– Э, господа, но у вас что-то не все ладно? – продолжала Полина. – Да полно, уж и вправду ли нежничали вы перед моим приходом? Анри взволнован, Жанна грустна! Дорогие мои! Вы ведь знаете, что я…
– Страшно любопытна! – договорил Суврэ.
– Фу, какой вы гадкий, Анри! Вы знаете, что я очень люблю вас обоих и что, в сущности, я не такая пустая болтушка, какой кажусь. Поделитесь со мной своим горем. Может быть, и я что-нибудь дельное придумаю!
Жанна опустила голову.
– Ну что же, рассудите нас, Полина, – сказал Суврэ, – если только Жанна ничего не имеет против.
– Пусть! – сквозь зубы кинула Жанна.
– Так видите ли, Полина, – продолжал Анри, – у нас действительно разногласие, и немалое, на мой взгляд. Вы были поверенной моих сердечных тайн, Полетт, вы знаете, как долго и как нежно я люблю Жанну. Знаете вы и то, что мне удалось пробудить к счастью мою принцессу-ледышку. Но я хотел бы сделать ее окончательно счастливой, а разве может быть счастье – я разумею прочное, открытое, полное счастье, – если отношения между двумя людьми не урегулированы! А кто мы сейчас друг другу? Как смотрит на нас свет? Да и каково нам самим? Встречаться урывками, украдкой, воровать свое счастье у самих себя! А когда я говорю Жанне, что нам надо повенчаться, она начинает говорить о своем прошлом, уверять, что она опозорена и недостойна носить мое имя. Но какое мне дело до ее прошлого? Твое настоящее, твое будущее – вот что беру я, Жанна, а прошлое похоронено и забыто в далекой России. И как можно говорить о позоре! Разве в насилии позор?
– Нет, Анри, – грустно ответила Жанна, – я говорила не только это, да и не совсем так. Я говорила только, что если твоя любовь пройдет, то что бы ты ни говорил теперь, а тогда не утерпишь, чтобы не укорить меня прошлым. Но это не остановило бы меня. Гораздо большим препятствием в моих глазах является то, что, став твоей женой, я делаюсь французской подданной, а между тем у меня имеются нравственные обязанности перед родиной…
– А перед отцом у тебя нет обязанностей, Жанна? – с жаром произнес Анри. – Разве тебе не жаль этого достойного старца, который не может примириться с совершающимся на его глазах? Пусть он закоснел в своих понятиях, но ведь нельзя же не уважать старости!
– Если отец не может отрешиться от ложных взглядов, тем хуже для него. Но он стар, Анри, а я молода, тогда как Россия вечно юна. Нельзя жертвовать молодым старому – это противоестественно! Наконец, ты не имеешь права требовать этого от меня, Анри. Вспомни, что я сказала тебе в первый день нашей любви: «Я буду любить тебя до тех пор, пока любится и пока твоя любовь не станет поперек моему долгу». Берегись, Анри!.. Настаивая на своем желании, ты подвергаешься опасности второго «пока»!
– Однако мы продолжаем пререкаться и сами судим себя, – заметил Анри, – а ведь мы пригласили, с обоюдного согласия, судьей Полетт…
– Которая скажет, что вы не правы, Анри! – с жаром подхватила виконтесса.
– Вот видишь! – с торжеством заметила Жанна.
– Я не прав? Но что вы говорите, Полина! – воскликнул пораженный Суврэ, уверенный, что Полина встанет на его сторону.