Елизавета Петровна поспешно прочла его, и ее взгляд, засверкавший безграничной радостью при словах Столбина, теперь опять померк.
– Да не могу я подписать это, Петр Андреевич, – чуть не плача ответила она, – не могу! Ну как же ты, русский дворянин, сам этого не понимаешь! Мой отец собственным потом и кровью завоевывал Ингерманландию и Ливонию, а я возьми да и отдай все это шведам?.. Да как ты мог, как ты смел прийти ко мне с этим? – почти крикнула она, сразу загораясь внезапным гневом.
– Как же мог бы я служить моей царевне иначе? – ответил Столбин, с обожанием поднимая взор на пылавшее гневом лицо Елизаветы. – Они, эти иноземцы, думают, что я продался им душой и телом; если бы они заметили, насколько я весь принадлежу вашему высочеству, они заменили бы меня другим. А другой не сказал бы, пожалуй, того, что скажу сейчас я… Ваше высочество не хочет подписать это условие? И слава богу! Агент послов Швеции и Франции сказал все, что ему было приказано. Теперь настал черед говорить дворянину Столбину!
– Так говори же, голубчик, говори! – с лихорадочным нетерпением крикнула царевна Елизавета.
– Маркиз Шетарди просил меня не говорить вашему высочеству, на чем основаны его надежды на возможность переворота, а между тем эти надежды таковы, что не во власти французского посла остановить ход событий. Шведское правительство предписало барону Нолькену во что бы то ни стало осуществить переворот, так как шведам не стало житья от России, и они надеются, что ваше высочество, вступив на российский престол, не станет так теснить их. И вот Нолькену пришлось случайно свидеться с Минихом в такую минуту, когда фельдмаршал был вне себя от злобы на Бирона и родителей императора. Барону стоило немногого, чтобы убедить Миниха вступиться за попранные права дочери Великого Петра. Сегодня ночью Миних именем царевны поведет преображенцев арестовывать все правительство! Нолькен уже переговорил обо всем с фельдмаршалом, и Шетарди просто пытается в последнюю минуту кое-что выговорить!
– Столбин! – воскликнула царевна, хватаясь обеими руками за бурно бившееся сердце. – Проси у меня какой угодно милости за преданность!
– Матушка-царевна! – с низким поклоном ответил Петр Андреевич. – Если уж будет такая твоя милость, то прикажи отправить меня отсюда в крытом возке, а то по дороге за мной сыщик увязался, еле-еле я от него укрылся!
– Но какая же это милость! – рассмеялась царевна. – Я должна это сделать, чтобы не терять верного слуги! Нет, проси у меня настоящей милости!
– В таком случае припадаю к ногам вашего высочества: ежели удастся мне найти мою невесту, с которой нас разлучили злые люди, так возьмите ее под покровительство вашего высочества!
– От души обещаю тебе это… Но только вот что, Петр Андреевич: можно ли положиться на Миниха?
– Ему обещана крупная сумма денег…
– О, за деньги Миних все сделает!.. Господи, хотя бы удалось!.. Но как я боюсь, как я боюсь… Знаешь что, Столбин? Поеду-ка я сейчас в казармы да шепну солдатикам, чтобы они слепо повиновались Миниху…
– Это будет очень хорошо, ваше высочество!.. – сказал Столбин, но, заслышав вдали чьи-то частые шаги, заглянул в открытую дверь и, увидев спешащего Лестока, шепнул: – Только, бога ради, ваше высочество, лекарю ни слова! А то он меня с головой послам выдаст!
– Хорошо! Но что же ты скажешь Шетарди?
– Что ваше высочество решили обдумать…
– Ба! Кого я вижу! – воскликнул Лесток, входя в будуар. – Привет заговорщику! Ну что у вас тут?
– Да вот все пристают ко мне с обязательством земельных уступок! – пожав плечами, ответила Елизавета Петровна.
– Ну и что же вы решили?
– Но я не могу так сразу решиться! – ответила царевна. – Я должна подумать…
– А по мне, так и думать нечего! – безапелляционным тоном отрезал Лесток. – Лучше урезанное царство, чем монашеский клобук! Впрочем, недаром какой-то философ сказал, что мужчина состоит из души и тела, а женщина – из тела и капризов…
– Мне пора, ваше высочество! – произнес Столбин, потупляя взор, чтобы не выдать, насколько оскорбляли его грубые, пренебрежительные манеры проходимца-врача. – Осмелюсь ли напомнить о моей просьбице дать мне крытый возок?
– Да, да, – заторопилась царевна. – Я сейчас распоряжусь! Кстати прикажу, чтобы и мне тоже заложили карету…
– А вы куда собрались? – спросил Лесток, тяжело опускаясь в кресло и закидывая ногу за ногу. – Опять какая-нибудь оргия! Но неужели без меня?
– Это скучно наконец, Лесток! – вспыхнула царевна. – Вы положительно забываетесь!
Она резко встала и вышла из комнаты. Лесток проводил ее грубым смехом.
Через несколько минут Столбин уже сидел в возке, и тот быстро доставил его до набережной Васильевского острова. Там Столбин слез, пешком дошел до известной уже читателю каменной ограды и подземным ходом добрался до потаенной комнаты. Там «купец Алексеев» опять преобразился в переводчика Шмидта.
Тогда он вернулся в убого обставленную комнату, осторожно отпер дверь, позвонил и сказал явившемуся на его звонок лакею:
– Доложите его высокопревосходительству, что я переписал документ и желал бы вручить лично его высокопревосходительству!
Лакей скоро вернулся с сообщением, что его высокопревосходительство просит господина Шмидта к себе.
Когда Шмидт ушел, Жан Брульяр (так звали лакея) торопливо подбежал к столу и осмотрел чернильницу.
– Гм! – буркнул он. – Хотя я умышленно забыл налить чернил в чернильницу, этот господин уверяет, будто он скопировал документ! Я был прав – тут что-то не так! Ну, держи ухо востро, Жан! Дипломатические тайны – это такой капитал, который приносит чудовищные проценты! В этой комнате что-то кроется, а что – это я должен открыть.
V. В своей сфере
Отправив Шмидта-Алексеева-Столбина к царевне Елизавете, Шетарди погрузился в глубокую задумчивость. Он впервые чувствовал себя выбитым из седла, выброшенным за пределы своей сферы.
Сферой хитроумного французского дипломата были мелкие придворные интриги, ряд изящных обманов, тонко нанизанных друг на друга, сплетни, игра в политические бирюльки… А тут ему пришлось столкнуться лицом к лицу с реальной политикой, к которой он, несмотря на всю свою самоуверенность, сам чувствовал себя мало пригодным.
Заигрывать с Минихом, с принцессой Анной Леопольдовной, с герцогом Бироном, царевной Елизаветой и с послами других держав; ловким словцом или удачным подходцем разрушать нити, сотканные другими, – вот это было его сферой, вот тут он чувствовал себя великим и искусным! Но твердо взять определенный курс, руководствуясь только действительной картиной положения и истинными выгодами своего отечества, – нет, это было ему не по силам!
К тому же, по привычке к интригам, он зарвался, и осуществление переворота сегодня дорого стоило бы ему.
«Франция все равно добьется всего, что ей нужно, – думал он, – добьется через Швецию, которая станет госпожой положения в России, будучи, в свою очередь, кругом обязана правительству Людовика Пятнадцатого. И вот это-то и поспешат поставить мне на вид. Вот, дескать, какой молодец этот Нолькен – все устроил, а он, Шетарди, не сумел же! И без того Амело в одном из ответов на мои депеши назвал требования территориальных уступок «преувеличенными», с неудовольствием замечая, что нельзя требовать от дочери разрушения дела отца и что дело пошло бы скорее на лад, если бы я поставил более приемлемые условия и требовал уступки не всех завоеванных Петром земель, а только умеренной части их. Нет, что-нибудь одно: или царевна подпишет посланные ей со Шмидтом условия, или замысел Нолькена будет разрушен! Но удастся ли мне это? Сейчас еще ничего нельзя достаточно отчетливо представить себе. Вот вернется Шмидт, приедет Нолькен…»
Шетарди вдруг прервал свои мысли и с широко раскрытыми от удивления глазами подбежал к окну, в которое машинально смотрел до этого. Да верить ли ему своим глазам?
Но сомнений быть не могло: действительно, в ворота въезжала, направляясь к подъезду флигеля, сама Любочка Оленина, очаровательная, далеко не строгая и очень болтливая фрейлина ее высочества принцессы Анны Леопольдовны.
Шетарди поспешил позвонить камердинеру и сказал ему:
– Пьер, бегите к подъезду и впустите даму, которая только что подъехала. Проведите ее в мой частный кабинет и постарайтесь, чтобы ее видело как можно меньше глаз!
Распорядившись, он поспешил сам пройти в свой частный кабинет и вошел в него как раз в тот момент, когда из противоположных дверей показалось раскрасневшееся от мороза, задорное, смеющееся личико фрейлины.
– Любочка! – воскликнул Шетарди, как только за девушкой захлопнулась дверь. – Но, боже мой, какая неосторожность! Средь бела дня, сюда, ко мне, чуть ли не в придворном экипаже!
– Бррр! Какой мороз! – дрожа от холода и подбегая прямо к печке, ответила Оленина. – Нет, моя шубейка окончательно отказывается служить, и с этой точки зрения я действительно совершила подвиг, приехав к такому неблагодарному кавалеру, который с удовольствием уступает свои права печке!
– Но, Любочка, – все еще не приходя в себя от неожиданности, сказал посол, – что скажет принцесса, если узнает, что ты приезжала сюда?
– Поблагодарит меня за самоотверженность, потому что я отправилась к вам по просьбе ее высочества! – улыбаясь, ответила Любочка.
– Да что ты говоришь? Но как это могло случиться? – хватаясь за голову, вскрикнул маркиз.
– Ха! Вот теперь хорошо! – сказала Любочка, потягиваясь, словно ласковая кошечка, перед горячей печкой. – Так это вас заинтересовало, сударь? Но я не скажу ни слова, если вы будете и далее холоднее петербургской зимы! Ну-с, милостивый государь, – повелительно кивнула она, подходя к нему и протягивая пухленькие розовые губы, – я жду!
Шетарди кинулся к ней, обхватил ее обеими руками и несколько раз с непритворной страстью поцеловал ее.
– Иди сюда, дорогая! – сказал он потом, не выпуская ее из объятий и увлекая к большому дивану, стоявшему вблизи печки. – Садись вот так… – он усадил девушку к себе на колени, – и рассказывай!