Хотя двор перед караульными помещениями и находился в стороне, так что звуки оттуда с трудом могли дойти до внутренних покоев, но Миниху и Манштейну пришлось сейчас же испуганно сдержать восторг преображенцев, которые так и рвались покончить скорее с ненавистным герцогом, тем более что, как они поняли, дело шло о царевне Елизавете[47].
– Кто из господ офицеров находится здесь? – спросил Манштейна фельдмаршал.
– Поручики Ханыков и Мельников, ваше высокопревосходительство! – ответил адъютант.
– А! Отлично! Поручик Ханыков! – скомандовал Миних. – Возьми двадцать человек и отправляйся к дому генерала Бирона[48]. Не предпринимайте ничего до прибытия адъютанта Манштейна, который примет над вами начальствование. А пока ваше дело будет только оцепить все выходы и не пропускать никого ни в дом, ни из дома! Ступайте, и да благословит вас Бог!
Ханыков поспешил исполнить приказание.
– Поручик Мельников! – продолжал затем фельдмаршал. – Возьмите двадцать человек и помогите адъютанту Манштейну арестовать вора Бирона! Старайтесь справиться как можно быстрее и бесшумнее! С Богом, ребята! Помните – за русским Богом молитва, а за русским царем служба не пропадает!
Манштейн повел свой отряд наверх, в покои герцога. Люди шли крадучись, на цыпочках, придерживая оружие, чтобы не спугнуть преждевременно хищного ворога, залетевшего в орлиное гнездо.
Было жутко в этих больших, низких, темных залах. Казалось, что в углах дворца скорбно роятся оскорбленные тени русского прошлого. Но разве эти тени вступятся призрачным боем за дерзкого узурпатора? Так вперед же, вперед!..
И «все дальше, все так же таинственно и бесшумно крались в ночной тьме солдаты. Только по временам слышался стук неосторожного каблука или звякало оружие… «Эй, тише вы!.. Вперед!.. Вперед!..»
А вот и дверь… Отряд остановился и замер. У всех взволнованно бились сердца… Неудача – смерть! Это чувствовал каждый.
«А удача – Наденька!» – радостно думал Мельников.
Манштейн подал наконец знак рукой, и Мельников с треском распахнул дверь, вводя в герцогскую спальню солдат.
От шума Бирон сразу проснулся и поднял голову.
– Как вы смели войти сюда! – крикнул он солдатам, стараясь быть грозным, но всем своим видом выдавая охвативший его ужас.
– Поручик Мельников! – скомандовал Манштейн, выходя из-за солдатских рядов. – Делайте свое дело и арестуйте изменника и вора!
– Это что еще такое? – крикнул Бирон, вскакивая с постели и озираясь в поисках оружия. – Эй, караульные, сюда! – завопил он пронзительным, говорящим о паническом ужасе голосом. – На помощь! Караульные!
– Молчи, немецкая дубина! – грубо крикнул ему Мельников, подходя к кровати. – Мы и есть караульные! Эй, Бирюков, заткни его светлости рот платком!
Солдат накинул на лицо регента платок.
– А-а-а! – завыл Бирон, отбиваясь.
Несколько солдат навалилось на него.
Вдруг один из них, тот, который старался заткнуть рот герцогу, пронзительно вскрикнул и отскочил в сторону: Бирон больно укусил его за руку.
Это заставило нападавших на мгновение остановиться, никто не понимал, в чем дело.
С энергией утопающего герцог хотел использовать благоприятный момент. Одного из солдат он ударил кулаком по переносице, другого оттолкнул в сторону ударом в грудь, а сам кинулся к стоявшему в углу спальни столику, где лежали шпаги и пистоли.
Манштейн не на шутку перепугался. Если бы герцогу удалось овладеть оружием, исход предприятия мог бы стать сомнительным. Весь успех их замысла покоился на внезапности, неожиданности и быстроте. Шум, крики, звуки выстрелов могли привлечь дворцовую челядь. Кроме того, во дворце находилось еще около полутораста человек, ничего не знавших о происходящем; не известно было, на чью сторону встанут они!
– Хватайте его! – закричал адъютант. – Не допускайте его до оружия! Да берите же его, трусы!
Но Бирон уже успел схватить шпагу, и солдаты заколебались. Слишком страшен, фантастичен был вид этого худого, высокого человека, одетого в ночной колпак и нижнее белье, с искаженным злобой и ужасом лицом и метавшими молнии глазами.
– Прочь оружие, негодяи! – завопил он. – Кто не положит оружия сейчас же, тот…
Он не успел договорить. Что-то мягкое, круглое неожиданно подкатилось ему под ноги, и он тяжело упал на пол.
Этим комочком был поручик Мельников. Сообразив психологическую важность момента, он решил все поставить на карту, кубарем подкатился под ноги регента и сшиб его таким образом на пол.
Но он не дал герцогу оправиться от неожиданности падения. Маленький, толстый, но очень сильный и ловкий, он оглушил Бирона ударом кулака, схватил его за горло и быстро подмял под себя. Подскочившие солдаты накинулись на герцога. Через несколько минут все было кончено. Избитого, спеленатого, словно младенца, герцога вытащили, как он был, в разорванной рубашке на мороз. Миних, потирая от радости руки, приказал отвести арестованного на офицерскую гауптвахту при Зимнем дворце.
– Спасибо, Манштейн! – радостно сказал фельдмаршал. – Я очень доволен вами!
– Осмелюсь доложить вашему высокопревосходительству, – отрапортовал адъютант, – что успешностью предприятия мы всецело обязаны ловкости, храбрости и неустрашимости поручика Мельникова. Солдаты выпустили герцога и дали ему возможность овладеть оружием. Если бы не поручик, борьба могла бы затянуться, и тогда… неизвестно…
– Поручик Мельников! – сказал Миних. – Явись завтра ко мне утром, мы поговорим о награде! А теперь, в виде особенного доверия, поручаю тебе отвести арестованного в Зимний дворец. А вы, Манштейн, отправляйтесь к Ханыкову и арестуйте генерала Бирона. Мне еще надо обезопасить Бестужева…
В следующие дни весть об аресте и отдаче под суд бывшего регента вызвала большую сенсацию и весьма разнородные ощущения. Принц Брауншвейгский, назначенный теперь генералиссимусом, с радостным недоумением таращил свои глуповатые глаза и в сотый раз повторял:
– Ловкая, черт возьми, штука вышла! Но как это они все устроили – не понимаю!
Принцесса Анна Леопольдовна с торжеством объявила себя правительницей и с нескрываемой гордостью присутствовала при принесении присяги царевной Елизаветой, первыми чинами государства и военными. Это был тот недолгий момент, когда она чувствовала себя спокойной за будущее…
Граф Остерман уже обдумывал в душе, как подставить ногу Миниху. Ведь «виновник торжества», будучи коренным военным, облек себя чисто гражданской должностью первого министра, милостиво назначив поседевшего в «гражданских боях» Остермана генерал-адмиралом…
Князь Черкасский, князь Куракин, адмирал Головин, Нарышкин, Ушаков, барон Менгден, Стрешнев и многие другие, получившие неожиданные награды, торжествовали. Приверженцы Бирона трепетали.
Шведский посол барон Нолькен приезжал к французскому министру Шетарди, чтобы благодарить его за радение о благе Швеции, сказавшееся в своевременном предупреждении. А Шетарди с пренебрежительно-иронической улыбкой написал донесение своему правительству, заканчивающееся так:
«Из всего вышеприведенного, Ваше Превосходительство, можете усмотреть, что моя точка зрения оказалась самой правильной и что только благодаря мне шведский посол не поставил себя в унизительно-смешное положение» и т. д.
Преображенцы, участвовавшие в перевороте, с воплями прибежали к царевне Елизавете, говоря, что они приняли участие в этом акте только потому, что думали работать на пользу ее, царевны. А Елизавета Петровна, грустно разводя руками и успокаивая возмущенных солдат, думала о том, что придется, видно, вступить в специальное соглашение с Францией, так как во всем происшедшем была ясно видна рука маркиза де ла Шетарди…
Но кто был всецело, совершенно доволен происшедшим, так это Мельников и Наденька. Сам Миних был их сватом, и гордый граф Головкин, попытавшийся сначала протестовать, волей-неволей должен был смолкнуть, когда фельдмаршал внушительно сказал ему:
– Вот что, граф Михаил Гаврилович! Хотя о готовящемся низвержении регента вам заранее ведомо было и вы были последним лицом, оставшимся около Бирона, но, как явствует из хода событий, его ни о чем не упредили. Это так, и за это вам много прошлых вин простится. Но «много» не значит «все». И если мне, как кабинет-министру, придет в голову порыться в прошлом, то… берегитесь! По моему настоянию ее высочество изволили назначить вас вице-канцлером. Но мне не в пример легче будет настоять, чтобы вас отдали под суд!
Головкин нахмурился, сдвинул брови, засопел. Тогда к нему подошел Мельников и сказал:
– Ваше сиятельство! Когда я в первый раз явился просить у вас руки вашей племянницы, то вы сказали мне, что это дерзость, так как я хочу породниться со столь знатным родом, как род вашего сиятельства. Но осмелюсь сказать вам, что дворяне Мельниковы уже при Владимире Мономахе считались старым боярским родом; мы обеднели, но худороднее не стали, а потому мне не к чему втираться в знатную родню. Нет, граф, никогда без вашего на то желания я ни словом, ни делом не сошлюсь на родство с вами и только тогда вспомню, что вы – дядя моей Наденьки, когда понадобится прийти к вам на помощь!
Головкин окинул Мельникова пренебрежительным взглядом.
– Какую помощь можешь оказать ты, мальчишка, графу Головкину? – надменно сказал он. – Какой-то поручик…
– Я уже произведен в капитаны, граф, – почтительно и спокойно возразил Мельников, – и неизвестно, кем я стану еще через год. Наши судьбы идут странными путями, и в один год, в один месяц, в один день даже малые становятся великими, а великие – меньше малых. «Какой-то поручик и граф Головкин!» – сказали вы… Но, – он понизил голос до еле слышного шепота, – герцог Бирон был больше и могущественнее, чем граф Головкин, а между тем он погиб… Почему? Только потому, ваше сиятельство, что возле него не было своего поручика Мельникова, который предупредил бы его…