– Да позвольте, милый друг, – ответил Ванька, – как же я могу тебе выложить на стол деньги, когда даже не знаю, что именно ты собираешься мне рассказать? Может быть, я сам это давно знаю, да и так может быть, что ты просто выдумал свои новости… Ты не обижайся, мне на всякий народ напарываться приходилось!
– Так и ты не обижайся, – в тон ему ответил лакей, – но мне тоже на всяких сыщиков напарываться приходилось. Иному откроешь по глупости важный секрет, а потом ищи ветра в поле!
– Ну, ближе к делу, паря! Ты сколько хочешь?
– Десять червонцев в задаток, а когда мое сообщение подтвердится, еще пятьдесят!
– А ты, часом, здоров, паря? Коли хочешь дело со мной делать, так говори толком! Хочешь – уж от доброты даю – червонец в задаток сейчас и десять потом, если твое сообщение подтвердится.
– Брось, милый мой!.. – небрежно ответил Жан. – Да мне наш посол дороже даст, лишь бы я секрета не раскрывал…
– А хочешь, я сейчас «слово и дело» крикну? – обозлившись, пригрозил Каин. – Небось под пыткой все задаром скажешь!
– Милый мой, я – французский подданный.
– На это мне наплевать! Ворон твоих костей не сыщет, жаловаться-то некому будет!
– А потом, это тебе же будет невыгодно. Ну, узнаешь ты мой секрет задаром. А дальше? От кого ты все следующее узнаешь?
– Ну вот что: хочешь два червонца сейчас, а если твое сообщение стоит того и подтвердится, еще от десяти до пятнадцати, смотря по важности.
– Деньги на стол! – ответил Жан.
Ванька выложил перед ним два червонца, Брульяр проворно спрятал их и принялся рассказывать:
– Мне с самого начала показалось подозрительным, что переводчик шведского посольства Шмидт часто приходит к нашему маркизу и потом уединяется якобы для работы в отдаленной и запущенной комнате посольства. Однажды я по небрежности забыл налить чернил в чернильницу. Шмидт проработал в комнате часа четыре, но по выходе оттуда не сказал ни слова. В следующий раз я уже нарочно не налил чернил, и опять Шмидт не заметил этого. «Эге! – подумал я. – Тут дело нечисто! Как же он переписывает бумаги, раз даже не нуждается в чернилах?» И вот я решил подглядеть за Шмидтом. Ключ от комнаты хранится постоянно у камердинера маркиза, но такой пустяк меня не остановил: я сейчас же сделал слепок с ключа, ночью пробрался в комнату, все там осмотрел, но ничего подозрительного не увидел. Сегодня счастливая случайность дала мне возможность пробраться в комнату перед Шмидтом и запрятаться там в складки широкой портьеры. Шмидт не заметил меня, так что мне удалось подглядеть за ним. Оказалось, что посредством системы рычагов самый невинный на первый взгляд шкаф опускается вниз, открывая проход в потайную комнату. Подождав часик, я повернул тот же рычаг и сам пробрался в эту вторую комнату. Я убедился, что в полу имеется люк, ведущий в какое-то подземелье. Пока я еще не решился спуститься туда, это я сделаю в следующий раз, когда будет безопаснее.
– Но что же было в потайной комнате?
– Там стоят шкафы со всевозможным платьем для переодевания и шкафчики с разными пузырьками, баночками и скляночками для притиранья. Ясно, что Шмидт переодевается в этой комнате и через люк куда-то ходит…
– Э! – воскликнул Ванька под влиянием мелькнувшего у него подозрения. – Да нет! – упавшим голосом ответил он себе на явившуюся мысль. – Не похоже…
– Что не похоже? – спросил Жан.
– Да так… У меня свои мысли… – ответил Ванька.
– Ну так что скажешь? Разве не стоит мой секрет хороших денег? – хвастливо осведомился Брульяр.
– Пока что он, милый друг, даже тех двух червонцев, которые я дал тебе, не стоит! Что я от тебя узнал? Что во французском посольстве какая-то тайна имеется? Так в каком же посольстве ее нет?..
– Но, идя указанным мною путем, можно разгадать эту тайну!
– Так вот ты и разгадай ее. Разузнай, куда ведет подземный ход, в какое обличье наряжается этот Шмидт. Кстати, я десять червонцев не пожалел бы, если бы ты мог узнать, кто такой этот Шмидт, потому что мне кажется, что он только выдает себя за Шмидта.
– Это мне тоже казалось, только Шмидт – самый заправский франкфуртец Шмидт. Я уже давно навел справки: ведь у меня везде имеются друзья… Отец Шмидта – доктор, был когда-то при дворе Петра Первого, но бежал, так как похитил у Меншикова его крепостную девку, в которую влюбился. За границей они обвенчались, и от матери-то Шмидт и научился русскому языку…
Поговорили еще о том о сем; наконец Ванька простился с Жаном и, еще раз поручив ему во что бы то ни стало досконально разведать представившуюся тайну, отправился к Кривому, чтобы доложить ему о результатах этого дня. Ванька шел гоголем, теперь он был уверен, что Кривой откажется от обычного иронично-снисходительного отношения к его докладам.
Действительно, рассказ о том, как монах, по показаниям Алены, оказался Столбиным, произвел большое впечатление на Семена. Итак, теперь уже можно было считать совершенно бесспорным, что Столбин здесь и интригует в пользу царевны! Одна эта уверенность представляла собою нечто положительное!
Кривой вполне одобрил расправу Ваньки с женой – по его мнению, было бы небезопасно терпеть подле себя женщину, которая способна таить самую подлую измену. Конечно, всякую другую можно было бы заставить заманить Столбина в западню, но Алена представляла собой сущую змею, которая тридцать раз перекинется из стороны в сторону. Ну и отлично – «баба с возу, кобыле легче»!
Немалое впечатление произвела на Семена передача рассказа Жана. Он тоже заподозрил в Шмидте Столбина, но наведенная Брульяром справка уничтожила это подозрение.
– Конечно, очень возможно, что твой малый ошибается, – сказал он. – Там, в посольстве-то, тоже не дураки сидят, и если они дали Столбину ложное имя, то не выдумали его, а взяли заимообразно. Я постараюсь сам повидать Шмидта и тогда распознаю, не Столбин ли он. Но сейчас это нам совершенно неважно. Столбин для нас тьфу. Самое важное – держать в своих руках нити заговора, который сплетется вокруг Брауншвейгского дома. Наше дело очень трудное: принц Антон, которому постоянно пишут из-за границы, чтобы он опасался цесаревны, лишен всякой власти, а правительница только отмахивается – она верить не хочет, чтобы что-нибудь затевалось…
– Да может, и правда, что у них одни глупости идут?
– Нет, брат, эти глупости нам же с тобой могут дорого стоить! Если мы недосмотрим, так мы же в первую голову пострадаем. Правда, говорят, на миру и смерть красна, а компания у нас будет большущая. Да только нам с тобой, чай, до других особливо дела нет – свои бы головы сносить, и то ладно!
– Это уж как есть! – согласился Ванька.
– Вот видишь! А потому мы должны зорко смотреть. Я тебе повторяю: денег еще мало у царевны, а как только получит она деньги, так ее дело совсем на другую ногу станет.
– Да не свалятся же на нее деньги с неба!
– Эх, Ванька, Ванька! Хорошо ты мелких жуликов ловишь, а как дойдет дело до чего повыше, так ни синь-пороха ты не понимаешь! Что же, ты думаешь, Шмидт этот самый куда из шведского посольства через потайной ход французского ходит? К царевне, простофиля, только к ней! А зачем? Да затем, что торгуются они, а как сторгуются, так и крышка! Вот за чем нам следить надо…
«Так-с, выходит, что, служа правительнице, я своей головой гораздо более рискую, чем заговорщики?» – подумал Ванька, а затем сказал вслух:
– Вот какое дело еще. Я дал лакею за рассказ задаток… пять червонцев…
– Это хорошо, – одобрительно кивнул головой Кривой. – За всякую малость платить надо, иначе ничего доносить не будут!
– Да обещал еще потом пятнадцать червонцев.
– Дорогонько… Очень дорогонько!..
– Так вот заплатить бы надо…
– А как же не заплатить? Раз обещал, платить надо!
– Так вот деньжонок мне пожалуйте…
– Каких деньжонок?
– Тех самых, что, по-вашему, платить надо.
– Чудак! Да разве мне надо платить? Кто обещал, тот пусть и платит!
– Да не из своих же я на государские дела тратиться буду! – с отчаянием воскликнул Ванька.
– И не траться: зачем свои тратить? Вот поживился за счет Алены, так и удели малую толику…
– Ну уж нет! – крикнул озлобленный Каин. – Этак у нас, Семен Никанорович, дела не пойдут, этак я служить не буду! Кому охота даром служить, да еще свои кровные деньги тратить?..
– Да, брат, – выразительно сказал Кривой, – с «кровными» деньгами вообще шутки плохи, а у тебя деньги уж очень кровные… Ежели тебя сейчас на дыбу вздернуть да плетями пощекотать, много чего ты расскажешь: о купце Тюфяеве, которого ты убил и ограбил, об отставном полковнике Черкасове, об Алене, которую убил да сжег…
Ванька мрачно исподлобья посмотрел на Кривого и с угрозой в голосе ответил:
– Ты меня этим лучше не пугай, Семен!.. Ведь на дыбе-то я много чего другого сказать могу, от чего, пожалуй, кое-кому другому не поздоровится!
– Дурашка! – ласково ответил Семен. – Да ежели тебя пытать я буду, так уж не мне ли ты на меня жаловаться будешь? Нет, брат, ты со мной не фордыбачься! Зла я тебе не желаю, без нужды под плети подводить не буду, и ты пойми, что у меня не монетный двор. Ты у меня много денег перебрал, а толку не было. Устроишь настоящее дело, я тебя прямо к принцу сведу, тогда сразу за все с лихвой получишь, а теперь пока делись!
Ванька, у которого внутри все кипело и бушевало, постарался сверхчеловеческим усилием совладать с собой и наружно повеселеть.
– Да ты бы так и сказал сразу, Семен Никанорович! – совсем веселым голосом ответил он. – А то ты страсть какие заковырки загибаешь! Конечно, ежели потом мне все мои расходы вернут, так отчего бы мне сейчас и своих не выложить?
– Как только Столбина изловишь, так двести червонцев в руки не в счет!
– Ну так чего же лучше? А пока, Семен Никанорович, попрошу я тебя мне одно дельце устроить. Осталось после Алены заемное письмо – она, вишь, еврею Липману свои деньги на проценты положила; так в этом заемном письме все на ее имя писано. Сделай милость, похлопочи, чтобы Липман мне без задержки деньги выдал!