Смерть шведского короля вывела Миниха из неприятного положения осла Буридана[50] и заставила предложить свои услуги России. Но на первых порах его надежды не оправдались. Сначала он был в небрежении, потом ему поручили надзор за прорытием Ладожского канала.
При Петре II Миних был назначен губернатором Ингрии и Финляндии с командованием расположенными там войсками. Ко дню коронования юного царя Ладожский канал был кончен, и Миниха назначили губернатором С.-Петербурга с пожалованием ему графского титула.
Честолюбивые замыслы Миниха стали осуществляться только тогда, когда он женился на вдове великого маршала двора Салтыковой, урожденной Мальцан. Жена пустила в ход все свои связи, и Миниха назначили президентом военной коллегии. Тут Миних проявил энергичную и плодотворную деятельность. Он сформировал Измайловский и конногвардейский полки, выделил военно-инженерный корпус в отдельное от артиллерии ведомство, основал шляхетский кадетский корпус и заслужил большую популярность тем, что уравнял в армии иностранцев, получавших прежде двойное жалованье, с русскими.
Бирон, сильно опасавшийся Остермана, рассчитывал найти в Минихе опору себе против лукавого канцлера. Будущее показало, насколько временщик ошибался в продажном немецком проходимце.
В дальнейшем Миниху пришлось не раз поддержать славу русского оружия. Он отличился при взятии Данцига, а затем — в кампании против турок 1737-39 годов, которая доставила ему сан фельдмаршала.
После смерти Анны Иоанновны Миних, имевший право сказать про регентство Бирона, что и "моего тут капля меду есть", сильно разочаровался в своих надеждах на герцога: Бирон не был расположен давать особенный ход честолюбивому фельдмаршалу и сумел даже ударить его по самому больному месту — скупости. Это заставило Миниха бросаться во все стороны, предлагая свои услуги принцессе, Анне Леопольдовне, царевне Елизавете, послам — всем, кто был расположен достаточно дорого оценить его содействие.
Шетарди был отчасти прав, когда объяснил себе переговоры фельдмаршала с принцессой Анной Леопольдовной военной хитростью, желанием "отвести глаза", но только отчасти — Миних считался с возможностью арестовать Бирона для торжества Анны Леопольдовны на случай, если шведский посол не оправдает своих обещаний. Вот почему он "про запас" выговорил себе у принцессы ряд условий.
Теперь, когда ему доложили о прибытии французского посла, Миних был в самом отвратительном расположении духа. Сначала его напугал Бирон. Миних обедал у него со всем своим семейством; герцог был очень рассеян, молчалив и вдруг обратился к фельдмаршалу со странным вопросом: приходилось ли ему, Миниху, участвовать в ночных предприятиях военного характера?
Фельдмаршал вскоре убедился, что Бирон даже не думает подозревать что-либо, но все-таки этот вопрос внушил ему дурные предчувствия. А тут еще записка Нолькена… Черт знает что! Вдруг Нолькен самым спокойным образом обманет его? Он откроет царевне Елизавете дорогу к престолу, а вместо обещанной суммы Нолькен с Елизаветой Петровной отправят его в Сибирь?
И Миних не знал, на что решиться. Рискнуть или нет? Ведь положиться на Анну Леопольдовну тоже нельзя! Но с другой стороны, почему Нолькен вдруг уклонился от присылки задатка? Может быть, Бирон действительно осведомлен обо всем, и ему, Миниху, попросту готовят ловушку?
Под влиянием всех этих тревожных дум Миних принял французского посла очень неохотно и почти невежливо. Но Шетарди сделал вид, будто ничего не замечает.
— Простите, дорогой фельдмаршал, — сказал он, отвешивая Миниху изысканный поклон, — простите, что я тревожу вас в такой поздний час. Но меня задержали, а мне хотелось непременно сегодня же передать вашему высокопревосходительству слова моего августейшего повелителя, который глубоко ценит ваше благосклонное отношение к Франции и просит вас принять в залог своей признательности эту безделушку.
Маркиз изящным жестом раскрыл футляр и с грациозной улыбкой протянул фельдмаршалу табакерку, ловко повернув ее перед жирандолью так, чтобы засверкали драгоценные камни.
— Какая прелесть! — воскликнул Миних, жадно впиваясь в крупные бриллианты и прикидывая в уме стоимость табакерки. — Но присядьте, дорогой маркиз! Сделайте честь моему скромному дому! Какая прелесть, какая прелесть! — повторил он, любуясь игрой камней. — Я очень-очень тронут, но и смущен тоже — за что мне такая милость?!
— Но помилуйте, господин фельдмаршал, — с негодованием вскричал посол, — я нахожу, что это — пустяк, который совершенно не способен оплатить вашу известную во всем мире лояльность. Я надеюсь, что вскоре буду иметь честь более существенно доказать вам этот пустячок. Я еще утром хотел ехать к вам, но сначала задержали спешные депеши, а потом приехал Нолькен, который продержал меня чуть ли не три часа; хотя я и не мог исполнить его просьбу, но он все не отставал.
— Какую просьбу? — поспешно спросил Миних.
— Я, кажется, совершил нескромность… — с отлично разыгранным смущением ответил Шетарди. — Но мы ведь — друзья, дорогой фельдмаршал, и вы не выдадите меня?
— Может ли быть и речь об этом!
— Так вот: этот чудак приезжал ко мне с просьбой ссудить ему довольно значительную сумму. Кому-то он что-то обещал — уж, наверное, здесь женщина замешана! Но ведь обещать легко, а как достать денег, когда касса безвозвратно пуста? У Нолькена не только нет денег сейчас, но я знаю, что у него не скоро еще будет мало-мальски приличная сумма!
— И что же, вы отказали ему? — с нескрываемым интересом спросил Миних.
— Ну, конечно! — с видом глубочайшего убеждения ответил Шетарди. — Я не настолько богат, чтобы кидать такие суммы по-пустому. Ведь Швеция окончательно разорена и живет мелкими займами…
— Так вот оно что! — злобно вскрикнул Миних, но сейчас же спохватился. — Так, так! Это очень интересно… — Он замолчал и некоторое время молча смотрел на посла, не зная, как приступить к интересовавшему его предмету. — Как вы чувствуете в России? — спросил он наконец.
— Благодарю вас, я вполне сроднился с этой очаровательной страной! — ответил Шетарди.
— Но мне кажется, что положение иностранного министра в России теперь вообще очень трудно?
— Но почему?
— Время неспокойное… Во всех углах родятся заговоры.
— Дорогой фельдмаршал, какое дело иностранному послу до заговорщиков? Он аккредитован к законному правительству и считается только с ним одним.
— Но не все считают настоящее правительство законным. Находятся люди, которые утверждают, будто законные права на стороне цесаревны Елизаветы…
— Что касается этого… — сказал Шетарди, делая небрежный жест рукой. — Можно ли серьезно говорить о правах царевны? Ведь закон Петра Великого не признает прав, а предоставляет монарху самому избирать себе наследника. Да и мне кажется, что нельзя говорить о заговоре в пользу царевны Елизаветы, так как она первая и в мыслях не держит короны…
— Вы плохо осведомлены, маркиз!
— О, нет! Мне много приходилось по-дружески болтать с царевной. Она сама сказала мне, что все ее претензии — просто вымысел. Мало того, она находит, что при настоящем положении вещей вступление на престол — очень неблагодарная задача. "Без людей, — сказала она, — править нельзя, а все теперешние годятся только на виселицу!" Я спросил ее, что она сделала бы, если бы роковая случайность устранила всех прочих лиц и ей волей-неволей пришлось вступить на трон. "Прежде всего, — ответила она мне смеясь, — я поручила бы теперешних министров, генералов, президентов, фельдмаршалов и т. п. заботам палача!"
— Так вот как? — с еле сдерживаемой злобой повторил Миних. — Всех нас, значит, к палачу?
— Но, дорогой фельдмаршал, царевна не называла имен.
— А к чему имена? Всех нас — и делу конец! Так, так! Слава Богу только, что царевна не думает о престоле, как вы говорите, а если и думает, так ей придется наткнуться на людей, которым вовсе не желательно свести близкое знакомство с палачом… Так, так…
— Ну, а теперь, дорогой фельдмаршал, позвольте мне откланяться и пожелать вам всего хорошего! — сказал Шетарди, видевший, что все брошенные им семена тут же дали желаемые ростки.
Миних для вида удерживал его, но был даже рад, когда посол ушел.
— Так, так! — в десятый раз повторил Миних, оставшись один. — Хорошо, что я узнал все это заблаговременно! Ну, погоди же ты! Я разыграю тебе хорошенькую комедию!
Он приказал заложить лошадь и направился к Преображенским казармам, чтобы подобрать соответствующий состав людей для караульного наряда, которому предстояло около одиннадцати часов вечера сменить измайловцев. Он знал приблизительно, кто из солдат тяготеет в сторону Елизаветы Петровны, а кто — в сторону Анны Леопольдовны. К Летнему дворцу, где жил с семьей герцог, он решил назначить первых, к Зимнему — вторых!
И всю дорогу старый фельдмаршал шептал сквозь зубы полные раздражения угрозы…
А Бирон точно предчувствовал, что над его головой собираются тучи. Весь день он был задумчив и мрачен и, чем ближе время подходило к вечеру, тем более усиливалась его непонятная тревога.
— Болен я, что ли? — спрашивал он себя. — Ведь ничего мне не грозит, и еще несколько дней…
Несколько дней! Иногда и час один, а не то что несколько дней, способен изменить всю человеческую судьбу!
Назойливая мысль нашептывала:
"Что было бы со мной, если бы императрица Анна умерла на несколько дней раньше? Сложил бы давно на плахе голову! Вот что такое несколько дней… Но ведь опасности ниоткуда не видать? Положим, она всегда была, но ведь сегодня ее не больше, чем в любой другой день? Так откуда же эта тревога, откуда эта подавленность?"
За обедом, на котором присутствовало много посторонних, Бирон был настолько молчалив и рассеян, что гостям было очень не по себе, и они в первый удобный момент стали прощаться.
Герцог не удерживал их. Только одного графа Головкина он крепко ухватил за рукав и шепнул: