Итак, короли династии Капетингов способствовали развитию монархического государства под эгидой феодализма и религии. Это особенно справедливо в отношении Людовика Святого. При нем государство вызревало под маской, под маской святости. Что это — знамение времени или «макиавеллизм» суверена?[1327]
В поведении Людовика Святого присутствует редкостная и такая удивительная черта, что невольно задаешься вопросом, не было ли у него «секрета». Повинуясь религиозным и моральным императивам, выступая за то, чтобы ни в чем не принижать интересы Бога и религии, он в то же время не переставал служить интересам королевской власти и Франции. Это оценил Вольтер[1328], равно как и Фюстель де Куланж, написав: «То, на что он был способен, — это быть справедливым»[1329].
Воплощая, как никто другой из его предшественников, модель «христианнейшего» (christianissimus) короля, он еще прочнее закрепил этот эпитет как естественный атрибут короля Франции, возвышающий его над всеми христианскими монархами. Он оправдал слова англичанина Мэтью Пэриса, назвавшего короля Франции «высочайшим и достойнейшим среди земных королей»[1330].
Когда 4 декабря 1259 года Людовик получал во дворце Сите оммаж от короля Англии, не соединились ли в этом жесте величайший политический успех и выражение христианнейшего примирения?
Когда в 1247 году Людовик назначает ревизоров для сбора жалоб на злоупотребления и отказ в правосудии королевских служащих, это тоже насаждение и утверждение королевской справедливости. Когда королевские бальи разоблачали фискальную политику буржуа, которые управляли городами, возлагая на народ основную тяжесть налогов, когда они обвиняли в несправедливости «богатых людей», именно власть вмешивалась в управление «добрыми городами».
В частности, то, что правосудие отправлялось, а мир устанавливался исключительно по религиозно-нравственным мотивам, способствовало упрочению власти и авторитета суверена и укреплению создаваемого государства.
Перечитаем известный отрывок из Жуанвиля, в котором описано, как Людовик Святой отправлял правосудие в королевском Венсеннском лесу:
Не раз случалось так, что летом он шел посидеть в Венсеннском лесу перед мессой и садился, прислонившись к дубу, а мы рассаживались вокруг него. И все, у кого были дела, приходили поговорить с ним, и им не препятствовали ни стража и никто другой. И тогда он спрашивал их сам: «Есть ли у кого какое дело?» И те, у кого оно было, вставали. И тогда он говорил: «Замолчите все, дойдет очередь и до вас», — и вызывал монсеньера Пьера де Фонтена и монсеньера Жоффруа де Вийета и говорил одному из них: «Разберитесь с этим делом»[1331].
То же самое происходило и в саду королевского дворца в Париже.
И он велел расстелить ковер, чтобы мы расселись вокруг него; и все люди, у кого было к нему дело, оставались стоять вокруг него. И тогда он велел разобраться так, как я уже говорил выше, повествуя о Венсеннском лесе.
Жуанвиль, писавший свои воспоминания спустя почти сорок лет после этих событий и не любивший правящего короля Филиппа Красивого (которому было два года, когда умер дед), равно как и правительство, в котором преобладали юристы и служащие, которых можно было бы назвать бюрократами, с удовольствием подчеркивал доступность короля для жалобщиков и то, что король сам, напрямую вершил правосудие[1332]. Но если Людовик Святой допускал к себе жалобщиков и выслушивал их, то для вынесения решения он направлял их к специалистам из своего окружения — знаменитому юристу Пьеру де Фонтену и известному бальи Жоффруа де Вийету. Фактически под эгидой этого личного правосудия Людовик Святой учреждал королевскую юстицию, тем самым способствуя административно-политическому развитию своего королевства, вводя обращение с апелляциями к королю, то есть королевской юстиции, в обход юстиций сеньориальных — подчиненных, местных, частных. Монтескье написал: «Людовик Святой ввел в употребление апелляцию дел без поединка («fausser sans combattre»), и перемена эта была своего рода переворотом»[1333]. Это привело к накоплению дел, требующих судебного разбирательства, а для этого прежде всего требовались специалисты в области юстиции; для самых важных дел при королевском дворе все чаще стали обращаться к парламенту. Людовик Святой — все еще переезжающий с места на место король, но королевское правосудие осуществляется в Париже[1334].
Было высказано мнение: «Увеличение количества процессов, разбираемых в королевском суде, вероятно, объясняется моральным влиянием Людовика Святого». Не могу не согласиться. Не было двух разных процессов, из которых один служил институциональному развитию королевской юстиции, а другой отвечал нравственным заботам Людовика Святого. Нельзя назвать Людовика Святого и расчетливым, поскольку если у него и был политический расчет, то он неотделим от его религиозных мотивов. Людовик Святой одновременно и христианин — поборник справедливости, и созидатель королевской юстиции, ибо она для него не что иное, как орудие нравственного действия. Несомненно, «секрет» Людовика Святого в том, что он не отделял политику от этики.
В этом его великая сила. Далее несмотря на то, что крестовый поход, который он вывел за границы его исторического момента, но который был еще значимым, уже начиная казаться анахроничным, дважды закончился катастрофой, королевский образ стал ярче и послужил авторитету Французского королевства. Прежде чем превратиться в утопию, крестовый поход был воплощением героики. И так же, как приключения рыцарей короля Артура, перестав отвечать духу времени, могли закончиться только смертью Артура, так и крестовый поход, утративший присущую эпохе ментальность, мог закончиться только героической смертью Людовика Святого.
Глава шестаяЛюдовик Святой в семейном кругу
Отец. — Дед. — Мать. — Братья и сестры. — Сестра. — Супруга. — Дети. — Челядь и окружение.
Люди не живут в одиночку, а тем более люди Средневековья, и семейные и родственные связи на вершине социальной пирамиды у них так же прочны, как и у самого основания. Семья кровных родственников — это и семья, связанная узами, семья, где великим мира сего более других надлежит обеспечить воспроизводство, гарантировать взаимопомощь и сделать все возможное для сохранения положения и возвышения династии. Человеческие узы и связанные с ними обязанности сильнее всего, принудительнее всего там, где глава семьи должен через свой род, и прежде всего через него, укрепить «королевское сословие». Ибо этот род занимает особое положение, возвышаясь над всеми. Это династия, «раса», как говорили в былые времена, священный род. Любовь, с какой Людовик Святой должен был относиться к членам своего рода, окружена ореолом его сакральности[1335].
Прежде всего любовь обращена к истокам, к родителям. Нам неизвестно, что говорил Людовик Святой о своем отце. В королевском ордонансе, изданном в 1230 году в Мелене против ростовщиков-евреев, содержится стереотипная фраза: «В память о славном короле Людовике, отце нашем, и о наших предках»; это не слова юного короля, а формула королевской канцелярии. В дальнейшем в ордонансах Людовика IX останутся только «наши предки». Правда, Людовик VIII правил всего три года, и у него просто не было времени на издание многих ордонансов, которые умножились лишь при Людовике Святом. Церковь хранила особую память о его отце, будучи признательной ему за поход на альбигойцев, и, возможно, в этой памяти таился упрек сыну за то, что он не проявляет такого же рвения в борьбе с еретиками.
Многочисленные тексты конца XIII века довольствуются тем, что приводят общее место: «Каков отец, таков и сын», которое политическая идеология особенно относит к королям. Так Людовика восхваляют как «преемника достоинств своего отца», «его набожности и его веры»[1336]. Разумеется, он почти не знал своего отца; тот умер, когда сыну было двенадцать лет. Как правило, до семи лет ребенок из знатной семьи находился на попечении женщин, и мужчины, которых он в то время видел, были в основном духовными лицами. Между прочим, Людовик VIII часто уходил на войну. Он был прежде всего воином, а Людовик Святой, хотя и доблестно играл свою роль рыцаря и военачальника, все же предпочитал общаться не с героями, а с безупречными людьми.
Зато он сберег живую, восторженную память о своем деде, Филиппе Августе, скончавшемся, когда внуку было девять лет. Людовик Святой был первым королем Франции, знавшим своего деда. Он застал его в апогее славы, после Бувина, когда сорокадевятилетний король вызвал всеобщее восхищение своим участием в самой гуще битвы, где он к тому же рисковал жизнью. В Средние века пятидесятилетний мужчина — уже старик. Филипп Август, еще выезжавший на охоту, больше не воевал, предоставив это своему сыну-наследнику. После смерти Агнессы Меранской (ум. 1201) он помирился с Церковью и в 1213 году освободил из заточения в монастыре свою вторую законную супругу Ингеборгу Датскую.
Папа Иннокентий III признал законными детей Филиппа Августа от Агнессы Меранской, одним из которых был Филипп Строптивый, которому отец после Бувина пожаловал графство Булонь. Бланка Кастильская (и Людовик) пощадили Филиппа Строптивого, не примкнувшего к мятежным знатным вассалам в период несовершеннолетия Людовика IХ