«Житию Людовика Святого», написанному до канонизации, больше соответствовало бы название «Vita et Gesta». Первое относится преимущественно к житию святых и в известных случаях лиц, близких к ним по своим функциям, на которых лежит отпечаток некоего сакрального характера (например, королей), особенно если они официально или неофициально окружены ореолом святости. Своеобразие этого «Жития» в том, что, хотя оно было написано до канонизации, его автор не был лично знаком с королем. Он пишет, что просто присутствовал, будучи, совсем молодым монахом, при погребении его костей в Сен-Дени. Термин Gesta означает «деяния» героя, а это уже история. Гийом присутствовал при этом как простой монах, далекий от письменной культуры (чрезмерное уничижение), и известно, что он получил информацию из вторых рук. Отмечалось, что, в отличие от большинства биографов своего времени, он не называет себя очевидцем того, о чем повествует. Он не лукавит: vidi («я видел»). Это объясняется тем, что он, несомненно, не знал Людовика Святого, но в то же время своим отношением к факту проявлял себя как «историк», а не как «мемуарист». Он компилирует, организует текст и пытается его объяснить. В его распоряжении два основных источника: «Житие» Жоффруа де Болье и не дошедшее до нас «Житие» Людовика IX, автором которого был Жилон Реймсский. Если установлено, что в первом случае Гийом де Сен-Патю не отступает от источника, то можно предположить, что он был верен и второму, сохранив, таким образом, его суть. Но компилятор (Б. Гене настойчиво проводит эту мысль) остается в Средневековье автором в смысле организации своих источников и предлагаемых им толкований.
Гийом различает главные события, образующие канву «Жития» и «Истории» Людовика IX, и события второстепенные, имеющие к этому лишь косвенное отношение, называя их incidentia(«отступления»).
Его текст наполнен деталями о тревожном времени несовершеннолетия, о военных операциях (его Людовик Святой — воитель, a militia[583] — одна из главных сил королевства, он подчеркивает, что, по слухам, даже татары говорят, что «французы на редкость доблестные ратники»), о рождении сыновей короля, способных обеспечить престолонаследие (и ему понятна логика их имен: старшему дали имя короля-отца, младшему — деда, отчего перворожденный, умерший в 1260 году, получил имя Людовика, а второй — Филиппа; это будущий Филипп III). Он подробно останавливается на крестовых походах, особенно на более близком к нему по времени Тунисском. Он уделяет особое внимание Карлу Анжуйскому, сначала как графу Прованса, но более всего — как королю Неаполитанскому и Сицилийскому, ибо одним из главных мотивов, если не самым главным, его как историка является превозношение французов. Благодаря своей блестящей политической и военной карьере Карл по праву занимает место рядом с братом. Впрочем, перед сражением в Тальякоццо (1268) Гийом вкладывает в его уста слова, взывающие к честолюбию французов: «Сеньоры рыцари, рожденные во Франции, чьи сила и доблесть известны…»[584]
Разумеется, историей правит Бог. Бароны, восставшие против юного Людовика, прекращают бунт, поняв, что с ним «десница Божия». В 1239 году король видит, что Господь наконец избавил его от происков врагов. Но когда Гийом удивляется легкости, с какой Людовик, попавший в плен к мусульманам, был вскоре выкуплен за скромную сумму, то он считает это заслугой как Бога, сотворившего «чудо», так и «доброго короля», который этого достоин. В этой истории, где большое место занимают конфликты и войны, основной причиной их оказывается психология вельмож. Это гордыня (superbia) того или иного вельможи, нарушающего мир и спокойствие[585]. Изо всех проявлений гордыни, «надменности» (граф Бретонский и граф де ла Марш, самые неверные из владетельных вассалов короля, характеризуются так: первый — «гордый и надменный», второй — «исполненный тщеславия и отвратительного высокомерия») наихудшее то, что обращено против короля. Гийом усматривает причины этого в характерах, ибо не вполне понимает, что эти действия следует в основном оценивать исходя из соблюдения кодекса, которым регулируются отношения между королем и вассалами. Он плохо владеет юридическим лексиконом, впрочем, понятия общественного права, относящиеся, в частности, к королевской власти, во второй половине XIII века переживали процесс становления. Похоже, он не слишком-то разбирается, что такое королевская majestas, эта таинственная и верховная сакральность, и что такое potestas, власть государя. Он и о Людовике Святом судит исходя из психологических понятий и плохо различает в его поведении, правда неоднозначном, что тяготеет к чувствам, а что к институциональной политике. Он тоже замечает, что после своего первого крестового похода Людовик Святой изменился, и видит, что король, терзаемый угрызениями совести и обуреваемый мрачными мыслями, не только вступает в жизнь, более покаянную и более аскетичную, но и что власть его становится более жесткой, как бы не замечая, что реальные угрызения совести короля толкают его на ужесточение власти по политическим причинам. «Великий ордонанс» 1254 года, одну из версий которого приводит Гийом, восстанавливает нравственный порядок:
Бароны, и рыцари, и все остальные, великие и малые, увидев, узнав и поняв, что божественная мудрость неизменно вела короля Людовика во всех деяниях при отправлении правосудия, день ото дня все больше боялись и почитали его, ибо видели и знали, что он был святым и безупречным человеком (prud’homme); и отныне не было в его королевстве никого, кто бы осмелился перечить ему, и любой бунтарь бывал незамедлительно казнен (с. 401).
Мир, который благодаря ему воцарился во Франции и за ее рубежами (это время Людовика-«миротворца»), Богу угодно было распространить по заслугам отца на все правление его сына Филиппа (III). «И рядом со всеми прочими королевствами престол Французского королевства во время короля Людовика сиял, как Солнце, льющее свои лучи повсюду» (там же)[586].
Итак, Людовик Святой аббатства Сен-Дени — это король-Солнце. Вернее, Солнце — трон, расточающий лучи и благодеяния. Король исчез за королевскими инсигниями: на печати — корона, в историографии — трон. Метаморфоза Людовика Святого после возвращения из Святой земли дает Гийому де Сен-Патю повод включить в свои «Gesta» значительную часть «Vita» Жоффруа де Болье, ибо в ней содержится доказательство его святости. Под сенью короля-Солнца является король нищенствующих орденов, и Гийом вносит свою лепту в близящуюся канонизацию своего героя. Он говорит о его достоинствах, повествует о первых чудесах. Монахи Сен-Дени с особым усердием прославляли своих королей, а тем самым и Францию.
В лице Людовика Святого выступает святой, который смог, подобно нищенствующим монахам, дестабилизировать христианское общество, возвысив в нем бедность, уничижение и то спокойствие, которое есть эсхатологическая справедливость. И в то же время хронисты Сен-Дени видят в нем короля-христианина, способствующего стабилизации христианского мира путем соединения веры, силы и порядка. Святой двуликий король. Но университетские магистры, монахи нищенствующих орденов нашли компромиссный способ примирения этих двух тенденций и избавили Людовика Святого от шизофрении, а монахи Сен-Дени вывели нищенствующего короля на траекторию королевской власти и национального чувства.
В том синтезе христианской монархии, который осуществил Гийом де Сен-Патю, создав портрет Людовика IX, в первый период правления государя как исполненного благих намерений короля-Солнца, появлялись и благополучно сосуществовали и другие его образы. Ибо король конца XIII века — не абсолютный монарх. Согласно феодальным взаимным обязательствам между сеньором и вассалом он исполнял свой долг и стоял на защите своих подданных, требуя от них за это преданности. С начала своего правления Людовик Святой «в глубине души верил в преданность подданных своему сеньору» (Гийом смешивает понятия самодержавия — «подданный» — с феодальными понятиями — «сеньор»), «эта преданность требует помощи, сопоставимой с помощью, оказываемой сеньором подданному»[587]. Он уже «добрейший и благороднейший» король, живший «святою жизнью», и именно поэтому Господь даровал «благоденствие» ему и его королевству. Он являет собою антитезу модели плохих правителей, вроде восстающих против него баронов или даже императора Фридриха II, который, хотя и не плох в буквальном смысле этого слова, но «подозрителен». Но существует и противоположная модель, порожденная «дьяволом, вечно ревнующим ко всему благому» (с. 325).
Как в «Житии», так и в «Хронике», Гийом обнаруживает большой интерес к Востоку — тому основному измерению, о котором не следует забывать, когда речь идет о жизни и делах Людовика Святого. Именно на Востоке Гийом отыскал антидоброго короля, анти-Людовика Святого. Это не мусульманский, сарацинский или турецкий, султан, а Старец Горы, лидер одной экстремистской шиитской секты — ассасинов[588], с которым Людовик Святой общался в Святой земле. Этот «очень плохой и очень злой» человек, внимавший дьяволу, исправляется после божественного вмешательства[589]. Хотел ли Гийом де Сен-Патю таким образом оправдать дипломатические отношения Людовика Святого с правителями неверных? Если такова была его интенция, то он и в этом подобен монахам нищенствующих орденов, привилегированным посредникам короля на Востоке. Историописание как нищенствующих орденов, так и Сен-Дени, делает особый упор на восточной политике Людовика.