Единственный настоящий царь — это Яхве. Земной царь должен быть выбран им, быть преданным его слугой и до какой-то степени быть подобным ему. Именно помазание придает царю законность и освящает его функцию и власть. На втором месте после служения Богу стоят обязанности царя по отношению к подданным: он должен быть законопослушным, защищать своих подданных и, самое главное, установить справедливость и мир. Среди царей должен в конце концов появиться тот, кто будет править целым миром, — царь-мессия.
Таковы характерные черты, которым по Ветхому Завету должны были удовлетворять короли средневековой Западной Европы. Но ведь бывают хорошие и плохие цари. Как явствует из Библии, плохие — это цари-чужеземцы, идолопоклонники, гонители иудеев. Самые известные из них: безымянный Фараон Египетский и поименованный Навуходоносор Вавилонский. Но и среди иудейских царей Ветхого Завета встречаются хорошие и плохие. Примером хорошего царя, неизменно верного Яхве, является Давид, который, впрочем, не был совершенством. Еще более неоднозначен образ Соломона. В Ветхом Завете многое говорит в его пользу, но налицо уже и признаки враждебного к нему отношения[638]. Итак, в Средние века «царь Соломон был избран как прототип злого монарха»[639]. Легенда, окутавшая его и приблизившая к
Александру Великому, превратила мудрого царя и создателя Храма в монарха, погрязшего в роскоши, идолопоклонника и кудесника. Пав жертвой плотского вожделения, Соломон закончил тем, что оказался во власти демонов, которые прежде при строительстве Храма были подвластны ему. Согласно традиции Талмуда один из них, Асмодей, просто издевался над ним. Оказавшись на распутье между белой и черной магией, Соломон в конце концов стал клевретом дьявола. Он — Фауст Средневековья[640].
В средневековых «Зерцалах государей» и в официальных королевских церемониях как образец явно выступает Давид. Сначала о нем вспомнили на Востоке, когда император Маркиан был провозглашен на Халкидонском соборе 451 года как novus David, «новый Давид»; на Западе такая инвокация произошла лишь в 626–627 годах в отношении Хлотаря II[641]. Но жанр собственно «Зерцал государей» получил особое развитие при Каролингах[642]. Ссылка на Давида как на идеальный образец или на инспиратора реального монарха, предстающего как «новый Давид», кажется на первый взгляд самой важной[643]. Понятно, что это было на пользу Карлу Великому[644], который слыл Давидом в кругу своих приближенных. Но, вероятно, такое сравнение стало особенно распространенным при Людовике Благочестивом. При помазании на царство этот титул служил созданию впечатления второго рождения или, скорее, второго крещения государя. В целом такое уподобление монарха Давиду коренится в широком привлечении Библии и особенно Ветхого Завета политической идеологией Средневековья[645]. Такая позиция встречается главным образом в период Высокого Средневековья и, в частности, в Каролингскую эпоху. Мы увидим, что эта традиция не увядала и была, можно сказать, вполне жива в XIII веке. Вне всякого сомнения, из всех библейских царей самой большой популярностью пользовался Давид. В одном из известнейших каролингских «Зерцал государей» «Via Regia» («Королевский путь»), написанном между 819 и 830 годами, Смарагд предлагал христианским государям в качестве образцов Иисуса Навина, Давида, Иезекииля, Соломона и Осию[646]. В этих библейских царях Смарагд находит почти все добродетели, необходимые королю: timor domine, sapientia, prudentiay simplicitas, patientia, iustitia, iudicium, misericordia, humilitas, zelum rectitu-dinisy clementia, consilium[647].
Случалось, что ветхозаветной моделью средневекового монарха являлся даже не царь, а патриарх или пророк. В одной немецкой хронике Фридрих Барбаросса, выступавший в 1188 году в крестовый поход, назван quasi alter Moyses («словно второй Моисей»)[648]. Вот и Гийом Шартрский сравнивает Людовика с Моисеем:
И, как Господь сказал Моисею: «Сделай по тому образцу, какой показан тебе на горе», точно так же и каждому из нас указано и явлено, что следует делать на этой высокой горе, то есть превосходство достоинства и благородства этого славного короля, свидетельство его доброты и превосходство его жизни[649].
А Жоффруа де Болье сравнивает Людовика с Авраамом, при этом намного возвышая его над патриархом:
Если Авраама хвалили за его справедливость, ибо однажды по воле Божией он едва не принес в жертву единственного сына, так неужели Господь не признает этого верного ему короля более достойным за то, что он был неизменно справедлив и карал по заслугам, его, кто не единожды, но дважды с верой в Бога шел на смерть вместе с братьями и цветом рыцарства своего королевства ради служения Спасителю; и особенно в этом последнем благочестивом и несчастном Тунисском крестовом походе, в котором он вместе с сыновьями и всем войском за ревностное возвышение веры христианской удостоился чести стать жертвой во Христе и в котором как мученик и неустанный ратник Божий он счастливо почил в Бозе[650].
Назвав Людовика жертвой и мучеником, Жоффруа превращает его в «сверх-Авраама» («super Abraham»). Бонифаций VIII отверг эти крайности, но все же сделал из Людовика «сверхчеловека». В проповеди, прочитанной в день канонизации Людовика Святого, в воскресенье 11 августа 1297 года, Бонифаций VIII сравнивает святого короля с Самуилом, имя которого означает obediens Dei «послушный Богу», ибо Людовик «был послушен Богу до самой смерти»[651].
Но основным материалом для создания образа идеального или идеализируемого короля являются библейские цари. В «Житии Роберта Благочестивого», написанном, вероятно, сразу после смерти короля в 1031–1033 годах, бенедиктинец Эльго из Флёри восемь раз упоминает Давида и в самом начале сочинения утверждает, а потом повторяет в конце, что ни один король не был воплощением стольких добродетелей и не совершил столько благодеяний со времени «святого царя и пророка Давида»[652]. В ХII веке библейских царей все чаще сравнивают с современными королями. Речь идет о том, чтобы найти место в священной истории для монархии, которая формируется прежде всего в Англии, Испании и еще во Франции. Новое готическое искусство, искусство королевское, порождает и разрабатывает две великие иконографические темы во славу королевской власти: королевские врата и древо Иессея[653]. Выдающийся идеолог и слуга французской готической королевской власти Сугерий выводит в скульптуре и витражах две темы, представляющие собой два выражения все той же монархической идеологии. Типологический символизм, который находит каждому действующему лицу или событию Нового Завета или современного мира соответствие в виде образцового действующего лица или события Ветхого Завета, содействовали этой идеологической программе. Библейские цари и царицы выступали вместе с королями и королевами Средневековья. А нить, связующая Иессея с Давидом, а затем — с Марией и Иисусом, наделила монархию священной генеалогией именно тогда, когда неколебимо утвердились ценности и образ мышления генеалогической культуры[654]. Наконец, король — это не только избранник и помазанник Бога, но и его подобие. Rex imago Dei — «Король образ Божий». Король — Бог на земле[655].
При таком возвышении короля судьба Соломона, образца, как мы видели, неоднозначного, претерпела противоречивые изменения.
Как известно, знаменитый архиепископ Кентерберийский Томас Бекет исповедовал в XII веке «идеал библейской царской власти»[656]. Бекет был центральной фигурой в конфликте между Церковью и английским королем Генрихом II. Сравнить Генриха с Давидом невозможно, ибо, если последний наряду с выдающимися добродетелями отягощен грехами в своей частной жизни, то, совершив прелюбодеяние и убийство, все же не закоснел в своих грехах и склонился перед пророком Нафаном. Яхве, умертвив ребенка Давида и Вирсавии, простил Давида и позволил ему обрести второго ребенка от Вирсавии, Соломона (2 Самуила, 12). Зато Бекет видел прообраз Генриха II в злодее Соломоне. В отличие от Давида Соломон, погрязший в роскоши и ставший в конце концов идолопоклонником, не покаялся, и Яхве покарал его, после его смерти надвое расколов Израиль (1 Цар. 11). Распри Генриха II с английской Церковью и наконец убийство Томаса Бекета привели к тому, что английское духовенство породнило династию Плантагенетов с дьяволом, возведя их род к некой сатанинской Мелюзине[657]. В одном из «Зерцал государей», «De principis instructione» («О воспитании государя»), написанном между 1190 и 1217 годами, Гиральд Камбрейский, бывший советником Генриха II, помещает мрачный портрет покойного короля и, не желая сравнивать его с Давидом и Августом, упоминает в связи с ним Ирода и Нерона[658]. Питая неприязнь к английской династии, Гиральд создает проникновенное похвальное слово французской монархии, правившему тогда королю Филиппу Августу и его сыну и наследнику Людовику, будущему Людовику VIII. Соперничество между королями Англии и английской Церковью, и враждебность, превратившаяся в стойкую ненависть после смерти Томаса Бекета, гибель которого Римская церковь использовала в собственных интересах, — все это пошло на пользу французской монархии. Насколько пошатнулся авторитет английского короля, опиравшийся на образцы ветхозаветных царей, настолько возрос он у короля Франции, послушного Богу и Церкви. В XIII веке, используя изобразительное искусство и наводнив церковные паперти статуями, а витражи церквей изображениями царей и цариц Израиля и Иудеи, он станет великой фигурой, на которую распространится типологический символизм, почерпнутый из Библии. Французский государь будет возвышен и в сфере монархической идеологии, основанной на Ветхом Завете. Во-первых, это пример Соломона. До сих пор сын Давида пользовался противоречивой репутацией. С одной стороны, он все больше уподоблялся дьяволу, с другой — оставался создателем Храма, примером богатства и мудрости. Именно эта вторая сторона его о