Consuluit Урбана III (1187), получившей название «De usuris» из 29 глав, до декреталий Григория IX; таких богословских трактатов, как трактат «De Usura» Робера де Курсона в самом начале ХIII века, изложения Гийома Осерского (это вошедший в книгу трактат XXVI) в его «Сумме» («Summa in IV libros senten-tiarum»), Фомы Аквинского в «Сумме теологии» (Па, Пае q. 78), Винцента из Бове, близкого друга Людовика Святого, в книге X «Spéculum doctrinale» и, наконец, после смерти Людовика Святого, наиболее полный трактат «De usura» Жиля де Лессина, ученика Фомы Аквинского между 1276 и 1285 годами. Многочисленные примеры выводят на сцену ростовщиков, отправленных, как правило, в ад, а в виде исключения, и это характерно, в чистилище. Параллельно специалисты по каноническому праву разработали «прощения» («excuses»), позволявшие узаконить взимание процента по все большему количеству финансовых операций, и рекомендовали лучше ограничить ростовщическую процентную ставку, чем подавить «умеренное» ростовщичество.
Ростовщики-христиане отвечали только перед церковным судом, тогда как ростовщики-иудеи и иностранцы (итальянцы-ломбардцы, кагорцы) были объектом монархического светского репрессивного законодательства. Если великий феномен XIII века — увеличение числа ростовщиков-христиан, то государственное, монархическое подавление (ордонансы Людовика Святого) затрагивает только евреев и иностранцев, не входивших в юстицию Церкви. Это не просто экономическая мера (конфискация королем еврейских процентов, аннулирование долгов христиан ростовщикам-евреям), но элемент досье обвинения иудеев. В то же время в преамбуле к ордонансу 1258 года Людовик Святой говорит о процентах евреев, что «они разоряют наше королевство». Это своеобразная часть экономики, в основе своей религиозная, идеологическая и политическая[1258]. Если как христиане, так и иудеи проявляли терпимость по отношению к ростовщикам-иноземцам, то при Людовике Святом наблюдалась тенденция (путем проецирования если не доктрины, то практики) большей терпимости к ростовщичеству в рамках «братской» общности. Фактически, это защита христиан от иудеев. В том, что ростовщичество определяется и осуждается как порок (vice), а не как преступление или правонарушение, можно видеть доказательство того, что экономические мотивы сравнительно вторичны.
В 1247 году Людовику Святому посоветовали аннулировать проценты евреев, чтобы вложить их в финансирование крестового похода, но он отказался использовать для столь святой цели средства, нажитые таким нечестным путем.
Известно, что в конце своего правления, в 1262–1270 годах, Людовик Святой издал целый ряд ордонансов, касающихся денег. Вспомним основные из предпринятых мер: запрет на обращение в королевстве английских стерлингов, осуждение подделки королевских денег, монополия на обращение во всем королевстве, сохраненная за королевскими деньгами; деньги сеньоров могли иметь хождение только в их владениях; возобновление чеканки золотой монеты, экю, которой до XIV века было выпущено весьма небольшое количество; чеканка серебряного гро (турского гро). Эти меры отвечали очевидным экономическим и политическим потребностям: борьба с инфляцией и обеспечение реформы денежного обращения в королевстве, содействие развитию торговли большого радиуса действия, зависящей и от количества ценностей более высокого разряда (не золотые деньги, которые подходили крупным итальянским купеческим городам, но серебряные гро, приспособленные к месту, занимаемому Францией на этом рынке), и, наконец, в рамках построения монархического государства королевская монополия на деньги.
Но существовали нравственно-религиозные причины на проведение этих мер, ибо это были решения юстиции; «твердые деньги служили гарантией, по мнению Людовика Святого, справедливости в торговом обмене»[1259]. Не следует забывать не утратившее своего значения определение денег Исидором Севильским: moneta происходит от monere «предупреждать», «ибо она предупреждает о разного рода фальсификациях в металле или весе». Это борьба с плохими деньгами, falsa («фальшивыми») или defraudata («фальсифицированными») деньгами, нацеленность на хорошие деньги, деньги «здоровые и честные».
Политика Людовика Святого вносила беспокойство в сеньориальные и церковные круги. В 1265 году на факультете теологии Парижского университета магистр Жерар д’Абвиль должен был ответить на вопрос: «Имел ли король право в своем последнем ордонансе заставлять подданных, в том числе подданных епископов, а порой и людей Церкви, давать клятву более не использовать стерлинги?» Это послужило поводом к обсуждению проблем в области денег и исследованию понятия общественной пользы (utilitas publica)[1260]. Но дискуссия не состоялась за неимением надлежащих интеллектуальных сил. Если их не было у теологов, то что же говорить о короле! Тогда он обратился за помощью к практикам. Он созвал собрания, советы, где обратился к компетенции горожан. Некомпетентность короля в денежных делах превращала экономику в провозвестника политического подъема буржуа и предвещала их проникновение в королевскую политику. Помимо нравственных аспектов следует также отметить символические аспекты денег. Речь идет о conservatio monetae «защите денег», на фетишистский характер чего указал Т. Биссон, и о renovatio monetae под знаком Христа. На аверсе экю Людовика Святого изображены лилии и легенда: Ludovicus Dei gracia Francorum rex («Людовик, милостью Божией король франков»), а на реверсе — крест и девиз: Christus vincit, Christus régnâty Christus imperat[1261] («Да торжествует Христос, да царствует Христос, да безраздельно властвует Христос»).
Понятийные и идеологические рамки третьей функции определить нелегко, ибо документы, непосредственно относящиеся к королевской власти и правительству, очерчивают их крайне редко.
Как правило, изложение мотивов, вносящих ясность, пусть даже для этого требуется дешифровка понятий, относящихся к общественным актам и хартиям, в ордонансах Людовика Святого либо отсутствует, либо весьма лаконично. Могу привести лишь два выражения: anime nostre cupientes providere saluti («страстно желая обеспечить спасение души нашей»), что прекрасно показывает не только то, что монахи занимали главенствующее место в королевской администрации, но и то, каким образом обеспечивалось спасение души короля (при помазании на царство король брал на себя обязательство перед Богом, духовенством и своим народом править «справедливо», а значит, залогом его личного спасения было его действие), и pro communi utilitate («на общую пользу»), о чем будет сказано ниже. Чтобы выявить понятия, которые, возможно, инспирировали поведение короля в делах, в том числе и в экономических, следует провести изыскания среди юридических текстов, административных актов, моральных трактатов. Некоторые королевские решения в данной сфере порождены его верховной властью, питающими ее высочайшими принципами, всем собственно королевским.
Например, издавать законы о деньгах Людовику Святому позволяет не только potestas (верховная власть), auctoritas (право придания законной силы и право принятия решений), но и не поддающаяся определению majestasy выражение сакральности суверена. К Людовику Святому не только устно, но и на письме обращались: «его Величество», «Ваше Величество».
Как известно, одна из двух великих добродетелей, двух великих королевских функций наряду с миром, — юстиция, оправдывающая его действия.
Но меры, относящиеся прежде всего к экономике, в то же время направлены и на решение других задач. Те, что связаны с городами, управлением доменом, правом постоя, борьбой с ростовщичеством, и те, что предпринимаются ради «хороших» денег, позволяют выявить главным образом не столь возвышенные принципы, принципы более низкого уровня, порождающие три понятия: utilitas, nécessitas[1262], commoditas[1263] на которых лежит печать подчиненности человека материи и телу.
Безусловно, речь идет о некой форме блага для народа, для подданных короля: nécessitas populi, как об этом уже говорил в 1199 году Иннокентий III королю Педро Арагонскому по поводу «плохих денег». Но здесь речь не о спасении его души, но о материальном существовании королевства. Слово порядка проникает в городское законодательство XIV века[1264] и восходит к легистам XIII века, создавшим теорию королевской законодательной власти, и к экзегетам Библии. Городская власть должна была всегда осуществляться pro commuai utilitate, pro commodo et utilitate commuai, pro necessitate et utilitate, «на общую пользу», — применительно к ситуациям, в которых присутствуют материальные интересы.
Чаще всего уточняют, что речь идет о nécessitas corporis или nécessitas corporales («нужды тела», «телесные нужды») или же bonum corporis («телесные блага») (с отсылкой на библейское: nemo carnem suam odio habuit «никому не подобает ненавидеть плоть свою»). Речь идет о том, что касается res corporales («телесных вещей»), стало быть, о продуктах механических искусств, начиная с сельского хозяйства и естественных жизненных потребностей.
Блага влекут за собой если не презрение к телу, от которого зависят, то, по крайней мере, самую низкую оценку того, что к нему относится. Впрочем, эти естественные блага в большей или меньшей степени находятся под угрозой fragilitas carnis