Справедливости ради надо сказать, что Людовик не вел себя как твердокаменный истукан, совершенно лишенный сострадания или не ведающий иных чувств, кроме мстительности и злобы. Он тоже любил герцога и помнил о его заслугах, суровое решение далось ему ценой великих душевных терзаний. Капитану Шарлю, который принес ему знак Ордена Святого Духа и маршальский жезл осужденного, а затем, упав на колени, вновь стал молить о пощаде, король ответил, не скрывая слез: «Скажите ему, что единственная милость, какую я могу ему оказать, — палач к нему не прикоснется».
Монморанси отвели целый день на то, чтобы исповедаться и причаститься, — это тоже была особая милость. Герцог написал три письма: жене, сестре и своему доброму другу кардиналу де Лавалетту, но король разрешил передать только записку жене.
Утром 30 октября 1632 года ворота тулузской ратуши были закрыты, стража получила приказ никого не впускать. Во внутреннем дворе поставили эшафот. Явились городские чиновники в парадных одеждах, прево со стражей и гвардейцы капитана Шарлю. Здесь же были духовник короля отец Арну и кардинал де Лавалетт.
Около девяти привели Монморанси. Было довольно прохладно, но герцог остался в легком камзоле из тонкого белого сукна: свой расшитый золотом кафтан он, по традиции, отдал тюремщикам. Руки ему связали шелковым шнурком. Получив благословение отца Арну, он поднялся на эшафот.
Памятуя о том, как мучился Шале, для казни герцога решили использовать итальянское изобретение — острый топор, зажатый меж двух деревянных стояков. Палач попросил позволения обрезать слишком длинные волосы герцога, чтобы удар надежнее достиг цели.
Монморанси сам завязал себе глаза и лег на плаху. Он не сразу нашел удобное положение, поскольку раны всё еще болели. Палач дернул за веревку, топор упал, голова отделилась от тела. Убитый горем Лавалетт велел положить останки друга в свою карету и отвез к месту захоронения.
«Сир, смертью герцога де Монморанси ваше величество преподало большой урок на земле, но Господь в милости своей сделал его великим святым на небесах», — сказал отец Арну, сообщая Людовику о свершении казни. «Ах, отец мой, — отозвался тот с болью в голосе, — я хотел бы способствовать его спасению более мягким способом…»
Гастон Орлеанский 30 октября собственноручно написал королю и кардиналу, заклиная сохранить герцогу жизнь. Он был уже в Туре, когда узнал о казни Монморанси. Теперь он облачился в траур и снял с себя ленту Ордена Святого Духа. Раз король беспощаден к своим заслуженным и знатным слугам, жизнь его родного брата тоже находится под угрозой. «Я не уехал бы из королевства, если бы моя жизнь здесь была в безопасности», — заявил он своей свите.
Двенадцатого ноября он отправил Людовику письмо, заявив, что подписал соглашение в Безье лишь потому, что был уверен в помиловании Монморанси. Но поскольку все его «выражения покорности» ни к чему не привели, отныне он будет искать убежище за границей.
На самом деле у бегства Гастона была иная причина. Его фаворит Пюилоран, на которого распространялась амнистия, неосторожно проговорился королевским представителям о помолвке герцога Орлеанского. В него вцепились мертвой хваткой, и он выцыганил себе прощение лишь ценой точных сведений о тайном браке Месье. Когда Гастон узнал, что король и кардинал теперь в курсе его семейного положения, он собрал своих доверенных лиц, и те хором посоветовали как можно скорее ехать в Брюссель. Он прибыл туда 23 ноября, но Мария Медичи, чтобы не встречаться с разочаровавшим ее младшим сыном, заблаговременно выехала в Малин. Она теперь подпала под влияние ораторианца Шантелуба, бывшего на ножах с Пюилораном.
ПО ЛЕЗВИЮ НОЖА
Непобежденные не все непобедимы.
Пока во Франции разыгрывались эти драматические события, военные действия в Германии приняли не менее напряженный оборот. 16 ноября 1632 года Густав Адольф, обманув ожидания противников, решил перейти в наступление и выбить Валленштейна из Лютцена в Саксонии. Тот велел поджечь город, предварительно заперев жителей в замке. Шведский король сам шел в атаку на правом крыле своих войск. Его лошадь была ранена, та же пуля задела руку седока, и атака продолжилась без него. С Густавом Адольфом остались только семь-восемь человек. В тумане на них наткнулась группа имперских кирасиров; в завязавшейся стычке в короля выстрелили из пистолета и добили шпагами. Один из кирасиров спросил умиравшего, кто он, и услышал в ответ: «Я был шведским королем». Надо отдать должное его солдатам — они отбили тело своего монарха; князь Бернгард Веймарский взял командование на себя, и сражение продолжилось.
Большая часть шведской армии не знала о случившейся трагедии. А вот боевой дух их противников ослаб после гибели имперского полководца Паппенгейма. К концу дня и Валленштейн был ранен пулей в бедро.
Часам к пяти сгустились сумерки, и сражение было прервано. Каждая сторона считала, что победила: шведы захватили пушки и пленных, к тому же противник покинул поле боя; но имперская армия не была разгромлена, тогда как гибель Густава Адольфа ставила под вопрос продолжение военной кампании…
Людовик XIII об этом еще не знал. После стольких переживаний ему требовался отдых, и 14 ноября он уехал из Тулузы прямиком в Версаль, только что отстроенный заново. Кардинал же вместе с королевой, Шатонёфом и герцогиней де Шеврез отправился в столицу длинным путем через юго-запад: он хотел показать ее величеству Бруаж, Ла-Рошель и свой замок.
Однако в Бордо он внезапно слег, страдая от рези в животе, гнойных нарывов и сильного жара, к тому же у него открылся свищ. Губернатор д’Эпернон предоставил своего личного хирурга в распоряжение министра, который не счел возможным из-за своего недуга задерживать королеву. 17 ноября там же, в Бордо, скончался Анри де Шомберг (57-летний маршал, назначенный губернатором Лангедока, недавно снова женился, и его молодая вдова была беременна). Не желая долее находиться во владениях своего врага, Ришельё отправился в путь в носилках, малыми переходами. Людовик, узнав о смерти маршала, назначил губернатором Лангедока его сына Шарля, своего ровесника, который командовал дворцовой ротой «ста швейцарцев».
Король не зря опасался герцогини де Шеврез: ее женским чарам были все возрасты покорны. Вот и престарелый Шатонёф (ему было почти 53 года) не устоял и предал своего покровителя-кардинала. Не ограничиваясь насмешками в адрес своего патрона, он передавал прекрасной герцогине, поддерживавшей связь с Англией, Гастоном и Карлом Лотарингским, важную информацию о том, что обсуждалось на заседаниях Совета. Однако он несколько недооценил Ришельё и возможности его агентуры.
Королева прибыла в Париж 12 декабря, но муж нарочито игнорировал ее. Герцогине де Шеврез было запрещено появляться при дворе, когда там находится король. Сам Людовик, прежде чем отправиться к королеве, справлялся, нет ли там сейчас герцогини, чтобы не встретиться в покоях жены со своим врагом. Анна провела в Версале целых четыре дня и за это время виделась с мужем только однажды, успев поговорить с ним лишь два часа. Раздосадованная, она вернулась в Париж.
Никаких выводов для себя она не сделала, вероятно, списав неласковый прием на неучтивость супруга, который совершенно ее разлюбил, хотя она, кажется, делала всё, чтобы ему угодить… Но 4 февраля 1633 года король сообщил в письме Ришельё, что герцогиня де Шеврез только что принимала в Жуаре гонца из Англии. «Признаюсь, что две вещи чрезвычайно мне досаждают и порой мешают спать: наглость парламента и насмешки известных Вам особ надо мною и над Вами; поверьте, мы с Вами сладим и с теми и с другими». Последней каплей, переполнившей чашу монаршего терпения, стало письмо герцогини Карлу Лотарингскому, извещавшее о планах Людовика захватить крепость Муайенвик. Зная, через кого произошла утечка информации, король, находившийся тогда в Сен-Жермене, 25 февраля забрал печати у Шатонёфа, велел его арестовать и отвезти в Ангулем (оттуда он выйдет только через десять лет). Новым канцлером стал Пьер Сегье. Герцогине же было предписано отправиться вместе с мужем и детьми в свой замок Кузьер в Турени.
Ветреная Мари де Роган поддерживала связь с европейскими шпионскими сетями «из любви к искусству»: романтическая натура не могла удовлетвориться мирной жизнью матери семейства, ей не хватало адреналина. Но таких людей (к счастью) было мало; прочие требовали за свои услуги существенное вознаграждение. Всё на свете продается и покупается, и Ришельё знал это, как никто другой. Он еще в 1626–1628 годах начал реформу французской разведслужбы по испанскому образцу. К 1633 году всю Европу накрыла невидимая паутина, главные нити которой тянулись в Париж — в руки его преосвященства, которому помогали государственные советники Клод и Леон Бутилье[44], а также отец Жозеф Трамбле, прозванный «серым кардиналом». Передовыми технологиями того времени были шифрование и тайнопись.
Главным резидентом в Испании был граф де Барро, который сумел раздобыть не только копии, но и оригиналы протоколов заседаний Государственного совета в Мадриде (испанские чиновники тоже любили деньги). В июле 1633 года он вовремя предупредил о готовящемся нападении на Марсель и планах высадки десанта в Бресте. Барро помогал его секретарь Пени — настоящий гений разведки, наблюдательный, проницательный, непревзойденный вербовщик «кротов». Однако испанцы тоже были не лыком шиты и очень скоро заподозрили во французских дипломатах агентов Ришельё. В том же году чрезвычайному послу в Испании Ботрю намеренно долго не выдавали паспорт, а пока суд да дело, арестовали, обыскали и конфисковали его имущество на таможне. Людовик XIII заявил решительный протест, но никакого возмещения ущерба добиться не удалось. Это была месть за введение Францией в 1630 году в одностороннем порядке обязательных паспортов. Понятно, что нелюбовь французского короля к испанцам, которую он испытывал с самого детства, только усилилась…