[53]. Господи, сделай так, чтобы король узнал от порядочного человека о несчастьях своего народа; он непременно отдаст тогда иное распоряжение».
Впрочем, было немало людей, готовых отдать жизнь за его высокопреосвященство: личная преданность кардиналу была способом продвинуться по карьерной лестнице, выбиться из грязи в князи, получив, например, должность интенданта или офицерский чин, а затем и дворянство. Многие разночинцы заискивали перед Ришельё, который, кстати, умел отличать дельных людей от вульгарных льстецов. Например, когда 5 января 1637 года в парижском театре «Марэ» состоялась премьера трагикомедии «Сид», имевшей оглушительный успех, кардинал взял ее автора, адвоката из Руана Пьера Корнеля (1606–1684), под свое покровительство и добился, чтобы в том же году король пожаловал ему дворянство. (Правда, потом в их отношениях бывало всякое, и после смерти Ришельё Корнель сказал, что не может говорить о кардинале плохо, потому что видел от него много хорошего, но не может говорить и хорошо, поскольку видел от него много плохого.)
Труппу Мондори трижды приглашали потом в Лувр играть «Сида», но Людовик, предпочитавший балеты, редко бывал на драматических представлениях, а если и посещал их, то, как правило, засыпал в кресле во время длинных монологов, утомленный охотой. Странно, что пьеса Корнеля оставила его равнодушным, ведь она подняла в обществе целую бурю! Автора обвиняли в государственной измене: в разгар войны с Испанией он пишет пьесу, действие которой происходит во вражеской державе, к тому же испанцы побеждают своих врагов! «Сид» во многом перекликался с пьесой «Юность Сида» испанца Гуильена де Кастро, вышедшей в 1631 году, так что Жан Мэре, один из преследователей Корнеля, даже обвинил его в плагиате. Придирались и к несоблюдению классического правила трех единств — действия, места и времени, на котором, кстати, настаивал Ришельё, основавший в 1635 году Французскую академию… Но главное-то было совсем не в выборе сюжета — «Сид» Корнеля был своего рода манифестом абсолютизма, утверждал непререкаемый авторитет короля, воле которого обязаны подчиняться его подданные, как бы высоко они ни ставили собственные заслуги…
В пьесе не было персонажа, похожего на великого кардинала. Еще бы: Корнель основывался на реальном историческом сюжете, не адаптируя его к французским реалиям, а Ришельё был уникальным явлением. В марте 1637 года ему предстояло решить еще один весьма важный вопрос: подобрать его величеству нового духовника.
За три с лишним десятка лет у Людовика сменилось несколько наставников в вере: его первым духовником был отец Котон, исповедовавший и его отца; Котона сменил отец Арну, который потом попал в опалу из-за Люиня; следующим был отец де Сегиран; с декабря 1626 года по 1631-й — отец Сюффрен; в последующие четыре года — отцы Майан и Жарри; в 1635 году их сменил шотландец отец Гордон, но его разбил паралич, и 11 марта 1637-го он попросил об отставке. Выбор духовника для короля был делом государственной важности; Ришельё обратился за советом к собственному духовнику — канонику Делькло, который назвал три кандидатуры: иезуит Луи де Ласаль, отец Этьен Бине и отец Никола Коссен. Последний превосходил двух других познаниями: он опубликовал многотомное духовное сочинение «Священный круг», имевшее значительный успех. В выданной ему характеристике значилось: «Способности выше среднего в практической области, почти никакого опыта в делах, неосторожен в поступках». Ришельё выбрал его, решив, что отец Коссен будет неспособен к интригам и не станет вмешиваться в политику. Провинциал парижского ордена иезуитов отец Вине лично явился к кардиналу в Рюэй, чтобы предупредить его, что отец Коссен слишком неосторожен, чтобы быть духовником его величества.
Но Ришельё не любил менять своих решений. 24 марта он вызвал к себе в Рюэй отца Коссена и объявил, что тот уже с завтрашнего дня становится исповедником короля. «Наш государь не имеет пороков, — заявил кардинал, — его добродетель — благословение его государства, и важно соблюсти эту нравственную чистоту; по правде говоря, он уже некоторое время привязан к одной фрейлине королевы; в этом нет ничего дурного, однако столь великая взаимная склонность между особами разного пола всегда опасна». Прелат был поражен, однако решил, что Господь предоставляет ему возможность исполнить долг христианина. В письмах отцам Сегирану и Сирмону отец Коссен изложил свое кредо: «Государь грешит как человек и как король. А посему недостаточно отпускать ему лишь грехи человеческие». И далее: «Исповедуют не просто Людовика Бурбона, а Людовика XIII. Таким образом, духовник состоит при дворе, чтобы исправлять грехи, рождающиеся как из королевского пурпура, так и из праха Адамова». Отец Гордон написал своему преемнику анонимное письмо, в котором грозил судом Господним, если тот не будет твердить королю о его обязанности облегчать страдания народа, препятствовать раздорам в лоне его семьи и способствовать возвращению из изгнания его матери…
Между тем королева-мать продолжала вести подрывную деятельность. Бывший испанский посол Мирабель жил теперь в Брюсселе и получал послания от Анны Австрийской через Ожье, английского резидента в Париже, и Жербье, его брюссельского коллегу. Королева сообщала ему всё, что ей удавалось узнать о ведении военных действий; но штаб переписки с заграницей находился в Кузьере, туреньском замке герцогини де Шеврез, откуда Монтегю увозил шифрованные письма в Англию, чтобы предотвратить союз между Людовиком XIII и Карлом I, а кузина герцогини Одетта де Жуар была связной с Карлом Лотарингским. В парижском особняке «Шевретты», на улице Тома-дю-Лувр, дни и ночи напролет шифровали и расшифровывали тайные послания…
А военные действия шли своим чередом. В тот самый день, когда Ришельё предупреждал отца Коссена об опасностях привязанности короля к Луизе де Лафайет, французский флот осадил Леринские острова и начал обстрел пяти испанских фортов. Силы французов состояли из тридцати девяти кораблей, приведенных с Атлантики, одиннадцати тулонских галер, шести брандеров и двенадцати флейтов, а также нескольких пехотных полков по 20 рот и ополчения, собранного маршалом де Витри. Им противостояли 20 испанских рот: 12 на Сент-Маргерит и восемь на Сент-Онора. Командовал операцией де Сурди. Осада продолжалась 45 дней, после чего испанцы, изнемогавшие от голода и жажды, сдались 12 и 13 мая. На следующий день кардинал де Сурди отслужил благодарственный молебен. Другой молебен состоялся в соборе Парижской Богоматери, где были выставлены отобранные у испанцев знамена.
Людовик должен был выехать к армии в июле. Однако в начале мая Луиза Анжелика сообщила ему о своем окончательном решении уйти в монастырь (Буасонваль всё твердил ей, что лучше уйти самой, чем ждать, пока прогонят). Этот разговор состоялся, когда король находился на половине королевы; он был как громом поражен и вполголоса высказал Луизе удивление и сожаление. Он просил отложить исполнение решения до его отъезда и посоветоваться с отцом Коссеном. Луиза так и сделала; ее разговор с духовником короля состоялся в часовне замка Сен-Жермен, где тогда находился двор. Она сказала, что приняла решение самостоятельно, но сожалеет, что тем самым может угодить некоторым своим недругам, имея в виду кардинала. Отец Коссен передал содержание беседы королю, который не мог сдержать слез: «Правда, я люблю ее и дорожу ею за ее добродетель, но если Господь призывает ее в монастырь, я не буду ей мешать, и если бы я знал, что мое присутствие тому препятствует, я уехал бы сей же час и более не виделся с ней». Желая выиграть время, госпожа де Сенесей настаивала, чтобы Луиза получила благословение своих родителей; когда отец Коссен сообщил об этом Ришельё, тот пришел в ярость.
Но события неожиданно ускорились. О том, что произошло, можно узнать из мемуаров госпожи де Мотвиль, камеристки Анны Австрийской: в завуалированных выражениях она пишет, что «у великого и мудрого короля, неизменного в своей добродетели, бывали, однако, минуты слабости». В отчаянии от предстоящей разлуки он предложил Луизе поместить ее в Версале, где она находилась бы исключительно в его власти, недосягаемая для завистников и клеветников. Это предложение напугало девушку, привыкшую к рыцарскому обхождению со стороны Людовика; оба устыдились; добродетель восторжествовала над зовом природы, и они поняли, что им лучше расстаться. 8 мая Людовик сообщил Ришельё, которому поверял даже любовные переживания, о своей «меланхолии»: «Я думаю, что она уйдет дней через семь-восемь, чтобы исполнить свое намерение, коему я не противлюсь». На следующий день, в длинном письме, посвященном текущим делам, он сделал приписку, пересказав свой новый разговор с мадемуазель де Лафайет: она соглашалась отложить постриг на полтора года и, если король того пожелает, дождаться его отъезда к армии, но Людовик ответил, что она не должна принуждать себя ради него. «В понедельник я уеду в Версаль или в Шантильи, чтобы попытаться развеять печаль, которая овладевает мною временами с невероятной силой, особенно когда я один»…
Прощание с Луизой состоялось 19 мая во время церемонии пробуждения королевы. Людовик не мог совладать с чувствами и плакал. Девушка оказалась более стойкой. Согласно требованиям этикета, она простилась с королевой, потом обратилась к королю, прося его принять эту жертву и исполнять свой долг. «Ступайте туда, куда призывает вас Бог; человеку не пристало противиться Его воле, — ответил Людовик. — Я мог бы силой королевской власти удержать вас при дворе и запретить всем монастырям в королевстве принимать вас, но я не хотел бы однажды корить себя за то, что лишил вас великого блага». Девушка ушла к себе в комнату, а король сел в карету и уехал.
Циник Ришельё решил заполнить пустоту, образовавшуюся в сердце монарха, и стал расписывать ему достоинства мадемуазель де Шемеро — его креатуры. Кардинал опасался, что с уходом мадемуазель де Лафайет король вновь подпадет под влияние Мари де Отфор. 4 июня Людовик ответил ему из Фонтенбло: «Если бы мне нужно было кого-нибудь любить, я бы лучше попытался примириться с Отфор, чем с какой бы то ни было девицей при дворе, но поскольку в мои намерения не входит связывать себя с кем-либо, как я уже сказал вам и как пообещал Лафайет, а я никогда не изменял данному ей слову, как и она мне, я до самой смерти буду придерживаться намерения не связывать себя ни с кем и постараюсь прожить хорошо, как только смогу, на этом свете, чтобы под конец суметь попасть в рай, ведь это единственная цель, которая должна быть у нас в мире сем».