Навеки продли его бесценные дни:
И избавь его от горя черного,
От слабостей и неприятностей,
От злых болезней и бездельников,
А главное — от стихов академиков{90}.
Но даже тактичная манера возносить хвалу, свойственная Расину (он проявил себя в этой области теоретиком и практиком), показалась Людовику XIV чрезмерной. Об этом весь двор был поставлен в известность в начале 1675 года. На следующий же день после Нового года автор «Федры» — снова он — принимал в академию Тома Корнеля. Для него это был превосходный случай, чтобы произнести похвальное слово в адрес Пьера Корнеля. Но, как нас уверяет Луи Расин, сын великого поэта, «ему удалось это успешно сделать потому, что пришлось хвалить то, чем он действительно восхищался, по этой же причине он успешно произнес и похвальное слово в адрес Людовика XIV». Он показал, каким легким искусством становится дипломатия, когда министрам короля остается только «думать о том, как передать достойно иностранным дворам то, что король им мудро продиктовал». Затем Расин описал, как монарх за несколько часов до своего отъезда в армию написал в своем кабинете шесть сжатых строк, в результате чего иностранные государства «не смогли отступить ни на шаг от узкого круга, который был обозначен этими шестью строками», попав в то же положение, что и царь Антиох, запертый в круг, который нарисовал вокруг него посол Рима. Эту речь так хвалили, что Людовик попросил Расина ему ее почитать. Король прослушал одно и другое похвальные слова — старому Корнелю и его королевским дипломатическим талантам, — а затем сказал своему верному историографу: «Я очень доволен; но я вас похвалил бы еще больше, если бы вы меня хвалили меньше»{90}.
Эти слова быстро распространились среди всего добропорядочного люда, дошли до провинций и вселили надежду в Бюсси-Рабютена, находящегося в то время в своей бургундской ссылке. Каждый подумал, как и граф де Бюсси, что, выступая против излишней похвалы, настоящий герой показывает, что он этой похвалы достоин{96}. И хотя говорят, ссылаясь на поговорку, что неблагодарность — свойство, необходимое королям, эта поговорка здесь полностью опровергается: Король-Солнце не только награждает поэтов, воспевающих его, но и заранее осыпает их благодеяниями.
Вознаграждение литераторам
Первого января 1664 года Жан-Батист Кольбер, государственный министр, отныне суперинтендант строительства Его Величества, утверждает от имени короля систему выплаты пенсий и вознаграждений, предназначенных «литераторам» — поэтам, прозаикам или ученым, — которая удивляет Европу. Правда, этого и добивались. Шарль Перро, будущий автор сказок, правая рука министра, Жан Шаплен, поэт, которого из учтивости или иронически прозвали «регентом Парнаса», и еще кое-кто из ближайшего окружения Кольбера помогли составить список счастливых избранников. В 1664 году их уже пятьдесят восемь (среди них одиннадцать иностранцев), и стоят они министерству финансов 77 500 ливров. На следующий год эта цифра достигает 82 000 ливров, получатели пенсий образуют группу в шестьдесят пять человек (из которых четырнадцать — иностранцы). В 1666 году их семьдесят два, и получают они из бюджета 95 000 франков{45}.
В наше время считается хорошим тоном относиться с пренебрежением к заботе, проявленной Людовиком XIV о поэтах, писателях и деятелях науки, которых он стремился поддержать своими пособиями. Ни одно правительство, разумеется, ни разу не создало ни одного шедевра и даже не умело отличить гениальных писателей от посредственных, пользовавшихся эфемерной славой. Очевидно также, что король, даже если и разыгрывает из себя Аполлона — покровителя искусств, делает это не ради искусства, а из чисто политических соображений. Но три века спустя, когда уже все подытожено, нельзя не восхищаться такой политикой. Она превратила суперинтендантство строительства (которым Кольбер фактически заведует уже в 1663 году) в департамент культуры на современный манер. И здесь Людовик строил не на пустом месте: он переделал и усовершенствовал обыкновенный институт, влияние которого теперь огромно. Переделка такого типа равносильна творческому созиданию.
Вскоре была создана медаль, призванная увековечить фонд культурных вознаграждений. «Щедрость короля на ней представлена в виде женщины, держащей рог изобилия. Четверо маленьких деток изображают гениев четырех разных искусств. Гений красноречия держит лиру, гений поэзии — трубу и лавровый венок, третий гений, измеряющий небосвод, символизирует астрономию, а четвертый, который пишет, сидя на книгах, изображает историю»{71}.
И раньше, конечно, главы государств содержали писателей и ученых, но ни один из них до сих пор не раздавал такого количества наград так долго и с такой регулярностью. До самого конца 1690 года в течение более четверти века свыше сорока литераторов и деятелей науки будут получать ежегодно королевскую пенсию. Ко всеобщему удивлению народов и несмотря на раздражение монархов Европы, различные иностранные знаменитости (в среднем десяток в год) фигурируют в списках короля Франции — специалисты гуманитарных наук, эрудиты, грамматисты, знатоки риторики, поэты, историографы, математики, географы, астрономы или физики. Среди них есть и протестанты, как, например, Николас Хайнсиус или Исаак Воссиус, граждане Соединенных Провинций. Голландская война положит конец вознаграждениям именно такого типа. Но вплоть до войны против Аугсбургской лиги король будет продолжать платить пенсии жителям королевства.
В обмен на какое-то количество льстивых од, хвалебных предисловий люди, получающие королевские пенсии, могут избежать паразитического образа жизни, даже зависимости, без хлопот заниматься науками или литературным творчеством. Там, где мы видим сегодня порабощение («Вы привязаны!» — говорит волк. — Значит, вы не можете пойти куда хотите?»), современники, особенно те, кому дарована была королевская пенсия, видели освобождение: чего стоят пять или шесть маленьких льстивых фраз, написанных прекрасным стилем, взамен реальной и каждодневной независимости?
Очень рано наши предки начинают петь дифирамбы Людовику XIV, надежному покровителю поэтов и ученых. Но уже в 1666 году Буало-Депрео демонстративно «забывает» о том, какую активную роль играл во всем этом деле Кольбер. В Сатире №1 мы читаем:
Верно, что спасительная доброта короля
Бросает на Музу благосклонный взгляд,
И исправляя судьбы фатальное ослепление,
Освободит теперь Феба из заточенья.
Можно всего ожидать от такого монарха справедливого.
Но зачем нужен Август без Мецаната радивого?
Однако вскоре стало ясно, что система пенсий прочна. И тогда поэт полностью приобщит министра к королю. В девятом послании (1675) автор сравнивает Кольбера со знаменитым наперсником императора Августа:
И, сравнив его совершенно справедливо с Меценатом…
[Буало] описывает его благородную деятельность,
Неприступную добродетель, большой ум.
Ревностное служение королю, его пыл, бдительность,
Его постоянную справедливость, его любовь к искусствам…
Лесть приносит свои плоды. С 1676 года Депрео получает пенсию в 2000 ливров «за свою деятельность на поприще искусства»{45}. Но если отбросить подхалимство, нетрудно провести параллель между Меценатом и Жан-Батистом Кольбером. Первый — римский всадник, второй — разночинец. Первый восходит корнями к «царскому» дому древней Этрурии, второй придумал себе генеалогию, по которой он ведет свое происхождение от шотландских королей. Оба были практически советниками своих государей в вопросах искусства, каждый из них был другом монарха. И тот и другой покровительствовали поэтам, создавали академии, подталкивали писателей восхвалять главу государства. Разница лишь в том, что Меценат оказывал поддержку музам, черпая средства из собственного кармана, в то время как Кольбер это делал в основном за счет государственных средств. Короче, Меценат был скорее неофициальным меценатом, в то время как Кольбер был меценатом официальным{132}.
Самые щедрые вознаграждения предназначались, по приказу короля, иностранным ученым, которых Франция хотела привлечь или удержать в Париже. Так, было выделено 6000 ливров голландскому физику Христиану Гюйгенсу, члену Академии наук, 9000 ливров — великому итальянскому астроному Кассини. Из числа жителей королевства самым щедро награжденным был Эд де Мезре, чьей монументальной «Историей Франции» в то время все восхищались. Эрудиты Балюз и Дюканж получают каждый пенсию в 2000 ливров. Если Шаплен получает 3000 франков, то следует иметь в виду, что это вознаграждение и как советнику суперинтенданта, и как автору «Девственницы». Шаплен (это как-то теперь забыли), которого затмили великие «классики» и над которым насмехался Буало, был в 1667 году тем же, кем станет Поль Валери в 1937 году, — символом поэтического ума.
Некоторые пансионеры короля получают всегда одну и ту же сумму. Старый Корнель, позже Буало получают 2000 франков, Мольер — 1000 франков, Флешье — 800. В других случаях счета министерства строительства показывают, как сильно возрастают щедроты. Пенсия Кино возрастает с 800 ливров до 1200 в 1672 году и до 1500 ливров в 1674 году. В 1667 году пенсии Шарля Перро и математика Каркави размером в 1500 франков доходят до 2000 франков. Сильнее всего растут вознаграждения Жана Расина. Пример Расина показывает, как сильно чувствуется прямое влияние Людовика XIV, насколько его администрация — как бы она ни обюрократилась на современный лад — остается еще очень человечной. В 1664 и 1665 годах начинающему автору «Фиваиды» назначают пенсию в 600 ливров. В 1666 году автор «Александра» получает 700 ливров. В 1668 и 1669 годах пенсия знаменитого создателя «Андромахи» возрастает до 1200 франков. В 1668 и 1678 годах автор прославивших его «Береники» и «Федры», член академии в 1673 году, историограф, в 1677 году получает не менее 1500 ливров. С 1679 года будущему автору «Эсфири», будущему камергеру Его Величества назначается такого же размера пенсия, как его сопернику, старому Корнелю: 2000 франков.