{71}. Этим миром было завершено дело, начатое в Нимвегене.
В следующем году город Париж присвоил королю титул Великого, который стал неотделим от его имени на выгравированных надписях, на барельефах, монументах, монетах и медалях. Царствование Людовика было в зените. Император Леопольд принял все наши дипломатические требования. Король Испании дал согласие на брак (31 августа 1679 г.) с дочерью Месье, Марией-Луизой, известной под именем Мадемуазель Орлеанская. Казалось, что Европа будет отныне жить по французскому закону. Льстецы расточали наперебой комплименты. Лесть росла по закону вздувания цен, и ее хватило бы, чтобы составить очень живописный сборник. Но дадим лучше слово двум весьма проницательным и умным свидетелям, аббату де Шуази и Вольтеру.
«Заключая Нимвегенский мир, — говорит первый из них, — король Людовик Великий достиг вершины человеческой славы. После того как он уже тысячу раз зарекомендовал себя как талантливый полководец и проявил свои личные человеческие качества, он сам себя разоружил в самый разгар своих побед; король был удовлетворен своими завоеваниями и дал мир Европе на угодных для нее условиях»{24}. А вот мнение второго свидетеля: «Король был в то время на вершине величия. Ему сопутствовали победы с самого начала его царствования, не было ни одного осажденного им города, который ему не сдался бы, он превосходил во всем всех своих противников, вместе взятых, он был грозой Европы в течение шести лет подряд и, наконец, стал ее арбитром и умиротворителем; он сумел прибавить к своим владениям Франш-Конте, Дюнкерк (sic) и половину Фландрии; но самым большим своим достижением он, вероятно, считал то, что он был королем счастливой в то время нации, нации, которая была в то время образцом для всех других наций»{112}.
Это не могло продолжаться вечно. Людовик XIV создал себе слишком много врагов, в частности, такого опасного и упорного, как принц Оранский, которому вернули его владения, но который тем не менее с трудом сдерживается и не может примириться с навязанным ему миром. Французский же король, которому успехи в какой-то степени вскружили голову, вскоре сделает неосторожный шаг и тем самым спровоцирует против себя своих старых врагов и создаст еще новых. После заключения Нимвегенского мира победителю коалиции, арбитру Европы следовало бы ежедневно вспоминать мудрое высказывание герцога де Ларошфуко, старого фрондера (умер в 1680 году): «Гораздо труднее выдержать испытание счастьем, чем испытание несчастьем».
Глава XIV.ЛЮБОВЬ, ИЛЛЮЗИИ И КОЛДОВСТВО
Как прекрасна жизнь, когда она начинается с любви, а конец ее венчает слава.
Ваше Величество, вы не сможете по-настоящему очиститься, если не попытаетесь снять со своей души не только грех, но и избавиться и от причины, его порождающей.
Монарх велик и любим, когда обладает добродетелями короля и слабостями простого смертного!
Надо судить, прежде чем осудить. Судьи всегда придавали большое значение признаниям обвиняемого, принимая в расчет силу его раскаяния. Было бы несправедливо и нелогично становиться в позу прокурора в вопросах, касающихся любовных увлечений Великого короля, и в то же время отказывать ему в защите. А ведь эта защита реально существует, и она проста и человечна. Об этом можно прочесть на полях «Мемуаров» Людовика XIV, посвященных 1667 году[54]. Монарх собирался поведать своему сыну, Монсеньору, о причине, побудившей его удостоить свою любовницу, маркизу Луизу де Лавальер, титула герцогини де Вожур, признать родившегося от этой связи ребенка и удостоить малютку имени — мадемуазель де Блуа. «Я считал, что справедливости ради следует обеспечить этому ребенку уважение, на которое ему дает право его высокое происхождение, а матери — положение, соответствующее тем чувствам, которые я испытывал к ней в течение шести лет»{63}.
Король считает, что такая любовь предосудительна, ибо она подает дурной пример: «Следовало бы — ввиду того, что монарх должен быть образцом добродетели, — полностью избавиться от слабостей, присущих простым смертным, тем более что их невозможно долго скрывать». Тем не менее Людовик XIV думает, что ему удалось в какой-то мере смягчить последствия своих «прегрешений» тем, что он всегда принимал во внимание следующие два соображения: «Надо, — говорил он, — чтобы наша любовь не поглощала больше времени, чем наши дела», ведь «дела постоянно требуют от нас усердия». Затем король высказывает свое второе соображение, которое необычно деликатно и трудновыполнимо: давая волю своему сердцу, мы должны твердо держать под контролем свой разум; проводить четкую грань между нежностью любовника и решениями монарха; не допускать, чтобы возлюбленная вмешивалась в государственные дела и высказывалась о людях, которые нам служат». Женщины так ловки, они так искусно умеют «незаметно заставить любовника разделить их точку зрения, способны проявить такое красноречие, так ловко плести интриги и устанавливать такие тайные связи», что неосторожного монарха можно сравнить с крепостью, подвергающейся натиску… нежности красавиц. «Женщины всегда готовы дать какой-нибудь особый совет, чтобы возвыситься или закрепить позиции, призванные способствовать их возвышению». Людовик XIV считает, что король Франции «должен во что бы то ни стало отбивать эти атаки и противостоять этим опасностям и что если мы видим сегодня в истории столько гибельных примеров (династии, прекратившие свое существование, монархи, свергнутые с трона, разоренные провинции, разрушенные империи), то лишь по той причине, что эти условия не были соблюдены»{63}.
Время любви
Любовь пришла к Людовику уже в середине июля 1661 года, через четыре месяца после того, как он взял бразды правления в свои руки, в то прекрасное лето, проведенное им в Фонтенбло, когда Фуке был отстранен от должности суперинтенданта. Сообразительные придворные узнали тогда, что «Лавальер — любовница короля и что любовь эта серьезна, ибо Людовик окружил ее большой тайной»{213}. Вопреки всякой видимости и легендам, с 1661 по 1683 год Людовик XIV всегда старается держать свои любовные связи в большом секрете. Он это делает в первую очередь, чтобы пощадить королеву; и поэтому король так ценит дружеское и конфиденциальное соучастие такого человека, как Сент-Эньян; по той же причине он сурово обходится с бестактными лицами, такими как маркиз де Вард, который состряпал анонимное послание на испанском языке, чтобы призвать к бдительности Марию-Терезию. А ведь Людовик в течение всей жизни королевы проводил все ночи в ее спальне. Предосторожность, которую он проявляет, прибегая к секретности, к неясности, к неопределенности, надо понимать шире: она должна символизировать, а также предохранять королевскую свободу. Как всякая установленная льгота в обход закона, привилегия на монаршую любовь исключительна и может быть отменена. Впрочем, если двор, подданные, иностранные послы и канцелярии не могут с уверенностью сказать, к кому из придворных сам король особенно благоволит в данный момент, то из этого делают вывод, что у него нет фавориток в плохом смысле этого слова. Следовательно, принципы, изложенные в «Мемуарах» Людовика XIV, действительно проводятся в жизнь. Все это, однако, не обходится без горечи и без слез, ибо благосклонность к новой избраннице удобней всего скрыть, усиленно демонстрируя общение с предыдущей, в частности, появляясь на прогулках с двумя дамами, а то и включив в компанию третью… несчастную королеву!
Такая политика жестока, но разумна — если о разуме вообще можно говорить в подобном случае — и весьма эффективна. Мадам де Севинье, которая всегда была в курсе придворных дел, терялась в догадках, пытаясь вычислить имя (с 1667 по 1680 год) избранницы монарха, определить дату, когда ее предшественница впала в немилость, и оценить личное влияние, оказываемое каждой из прелестниц на короля. И даже сегодня еще нет оснований с уверенностью утверждать, что у короля была настоящая интимная связь с мадам де Субиз. В то время как все дети любви скрываются (будущая мадам де Ментенон готовит свое восхождение, успешно воспитывая в строжайшей тайне детей мадам де Монтеспан) и все интимные свидания устраиваются крайне конфиденциально, дружеская и куртуазная стороны связей не маскируются королем. Здесь он выставляет себя в виде своеобразного рыцаря из поэмы Торквато Тассо, поручая той или иной из своих подружек играть соответствующую роль принцессы романа.
А вот достаточно пикантный результат. Нам сегодня так же трудно, как и мадам де Севинье триста лет тому назад, установить точный список и строжайшую хронологию любовных связей Людовика XIV (тем более что он нередко возвращался к своим прежним пассиям); у нас также нет возможности вызвать дух слуги Бонтана: человека, молчавшего, словно немой, в течение всей своей жизни, а тем более думать, что это привидение может превратиться в болтуна. Зато мы ясно видим — как это видели современники — промелькнувшие во времени многочисленные празднества, а также монументальные сооружения, на которые эти прелестницы вдохновляли короля. Ради Луизы де Лавальер он вложил всю свою душу, чтобы успешно организовать большие конные состязания в Тюильри (1662) и версальский праздник «Забавы Волшебного острова» (1664), а также чтобы создать все то, «что было удивительного и фривольного в изначальном Версале»{291}. Трудно себе представить, не будь блестящего влияния, оказанного на короля маркизой де Монтеспан, что мог бы состояться «грандиозный королевский праздник в Версале» (18 июля 1668 года), а также что были бы построены Банные апартаменты, фарфоровый Трианон, созданы Версальские боскеты, сооружен удивительный замок в Кланьи.