Король, люди высокородные, а также всякий человек доброй воли знали и понимали в то время, что честь и служение — понятия нерасторжимые. Честь предписывает обязанность служить. Служить — это честь. Читая проповедь при дворе в день Великого четверга 1676 года, Флешье воскликнул: «Вам, господа, известно, что желание служить королю — похвальное стремление; почетная зависимость — лучше самой сладкой свободы: обязанности и чины, когда служишь королю, сливаются в одно целое; услуги, которые оказываешь королю, — уже сами по себе честь и награда»{39}. Честь подобна «острову с крутыми берегами» (Буало), но это не мешает островитянам поступать на службу короля и государства.
В XVI веке и в начале XVII века, когда француз (чаще всего дворянин) говорил «Я служу» или «Я на службе», это означало, что он на военной службе. Дворянство первоначально отдавало предпочтение военной службе; Капетингская монархия (в 1687 году было отмечено ее 700-летие) была военной, прежде чем стать административной. Начиная с 1661 года шкала ценностей меняется изо дня в день по настойчивой воле короля. После двадцатилетних усилий ее изменение было доведено до конца. Во «Всеобщем словаре» Антуана Фюретьера говорится о том, что дворянство мантии начинает оспаривать первенство у дворянства шпаги в том смысле, что значение и притягательная сила мантии становится сильнее. По традиции о военной службе дворяне думают, безусловно, в первую очередь, когда ставится вопрос о выборе карьеры («служить королю — это поступить на военную службу, зачислиться в армию»). Но Фюретьер добавляет: «О носителях мантии тоже говорят: этот посол хорошо послужил при подготовке того или другого договора, а вот этот хорошо служил в интендантстве». В статье «слуга» мантия фигурирует даже на первом месте перед шпагой, и о гражданской службе говорится в первую очередь: «Сие должностное лицо, сей полководец — добрые слуги короля. Они всегда пеклись о его интересах»{42}. Такие изменения произошли за двадцатилетний период личного правления Людовика XIV, ознаменовав рождение современной Франции.
Мантии достаются «первые места» (Лабрюйер утверждает, что «при великом монархе те, кому достаются первые места, выполняют легкие обязанности, не требующие от них особых усилий: все происходит само собой; авторитет и гений монарха устраняют преграды на их пути»); а шпаге — все опасности на поле боя. Вот так соперничают между собой эти два сословия, две профессии. Лабрюйер пишет еще: «Дворянство (имеется в виду военное) рискует жизнью ради спасения страны и во имя славы своего монарха, магистратура освобождает короля от определенной доли забот, связанных с необходимостью чинить суд и расправу; и та и другая функции священны, и польза их огромна; люди не способны на большее, чем то, что они делают, и поэтому я не понимаю, откуда у мантии и шпаги такое презрение друг к другу»{48}.
Если король придает, казалось бы, большее значение военным подвигам и если Данжо и Сурш, которые вечно находятся при дворе, записывают в основном слова, с которыми монарх обращается к дворянам шпаги, то в этом следует видеть всего лишь дань политике и этикету, и ничего другого. Доверие, оказанное королем Кольберам и Лувуа, дает представление о роли, которую играет дворянство мантии (и ее привилегированная часть, которую часто называют «пером»). Людовик XIV сам производит в государственные советники стряпчих, отобранных им лично. (Он не всегда руководствуется преимуществами, предоставляемыми сроком службы, так что, как пишет Сурш, благосостояние каждого зависело исключительно от воли короля.) Король назначает первых президентов судов и принимает у них присягу. Король назначает пенсию то президенту, то старому советнику, то столоначальнику министерства{97}.
Благодаря такому постоянному внимательному отношению со стороны короля стирались социальные грани между мантией и шпагой. Их объединяла служба. Взаимная враждебность выливалась в соревнование не только между этими разными сословиями, состоящими на службе, но и внутри самого военного сословия. Можно иметь фамилию Моле — знаменитое имя в парламенте, но менее привычное в доме Его Величества — и добиться от Людовика XIV командной должности в его жандармерии{97}. Кольберы так славно умирали на войне, что, казалось, хотели превзойти по героическим смертям дворянский дом Шуазелей. Пример семьи Силлери менее известен. Сын государственного секретаря и внук канцлера, Луи-Роже Брюлар (умер в 1691 г.) — полковник от инфантерии. У него пять сыновей на войне. Трое из них погибают смертью храбрых в 1664 и в 1674 годах. Самый младший из них, полковник, ранен. А старший сын Роже, маркиз де Силлери (умер в 1719 г.) — генерал-лейтенант, весь в шрамах. Наконец, Феликс-Франсуа Брюлар, сын Роже, бригадный генерал армии короля, погибает на поле брани в 1707 году{2}.
Горнило службы
Людовик XIV никогда не пытался заключить службу в какие-либо социальные рамки. Под службой подразумевается в первую очередь военная служба: ведь армия была всегда большой объединяющей силой для людей. Рисковать своей жизнью ради страны — первый долг дворянина. Мы рассказали о короле, находящемся в армии, когда он был еще несовершеннолетним. Вскоре мы увидим около десятка Бурбонов на фронте во время Десятилетней войны[58]. И три самых знаменитых генерала в период правления Людовика XIV были принцами по происхождению: Тюренн, кузен короля, внук Вильгельма Оранского Молчаливого, погребенный, как и Дюгеклен, в церкви Сен-Дени около монархов, которым он служил опорой;[59] Конде, первый принц крови; герцог Вандомский, двоюродный племянник Людовика XIV. А если уж кто, несмотря на свои ошибки, облагородил службу, так это принц де Конде. Вот что этот великий полководец пишет королю 10 декабря 1688 года, накануне своей кончины: «Я нисколько не щадил себя, служа Вашему Величеству, и я старался выполнять с удовольствием обязанности, к которым меня призывали мое происхождение и искреннее стремление приумножить славу Вашего Величества. Правда, в середине моей жизни мое поведение было предосудительно, и я сам первый его осудил, а Ваше Величество милостиво меня простили. Я потом пытался искупить свою вину нерасторжимой привязанностью к Вашему Величеству, и я всегда сожалел, что мне не удается совершить великие подвиги, которые оправдали бы милости, которыми Вы меня осыпали»{57}. И наконец, вот что написал шевалье де Кинси, рядовой офицер, о герцоге Вандомском: «Он воевал как герой, как великий человек, как честный человек», наделенный прозорливостью и смелостью, унаследованной, казалось, от Конде. «Он был хорошим гражданином, хорошим французом, по-настоящему привязанным к своему королю, не руководствовался личными интересами, поэтому его личные дела были ужасно запущены. Обожаемый солдатами, он отдавал себя полностью ради приумножения их славы, славы короля и славы нации»{88}.
Имея таких предводителей, самые высшие слои дворянства не могли уклоняться от выполнения своего долга. В 1672 году в среде маркизы де Севинье «каждый оплакивает своего сына, брата, мужа или любовника». В 1677 году каждый раненый, которому для выздоровления требуется длительный период, боится, как бы его не заподозрили в том, что он отсиживается в тылу{96}. В 1688 году, когда война казалась неизбежной, молодые придворные жаждут драться. «Все молодые люди (кто имел и кто не имел должности] просили у короля разрешения последовать за Монсеньором»{9}. Столь сильным было это стремление служить — оно станет особенно сильным в период Аугсбургской лиги, — что даже высокородные священники стремились сменить сутану на военную форму. Арамис из «Трех мушкетеров» — совсем не выдумка Дюма. В ноябре 1689 года «господин аббат де Субиз, который возглавил свой дом после гибели в бою своего брата, герцога де Рогана, расстригся и стал мушкетером короля», ожидая, когда ему дадут полк. 30 августа 1692 года аббат д'Окенкур, узнав о гибели на фронте маркиза д'Окенкур а (Монши), отправился в Версаль просить у короля дать ему полк, которым командовали поочередно его трое братьев, погибших один за другим на поле брани в течение последних полутора лет{26}. Ошибкой аббата было предстать перед королем в сутане, это вызвало у Людовика сомнения. И действительно, «король ему сказал, видя его в церковном одеянии, что он не может ему ничего ответить; тогда аббат заявил, что он ему принесет отречение от своего аббатства; а король ему возразил, что он еще подумает»{97}.
Роганы были герцогами и принцами. Среди Монши д'Окенкуров был один маршал Франции, они все были большими вельможами и придворными. А какие выводы можно сделать из удивительного факта, отмеченного Данжо 2 апреля 1695 года? Он пишет, что Людовик XIV «пожаловал маленькое аббатство аббату Сангине, у которого тринадцать братьев погибли на службе». Даже если допустить, что мемуарист ошибся, написав 13 вместо 3, факт остается значительным. Оказывая влияние на самые различные слои общества (офицеры, выбившиеся «из низов», обычно получали очень маленькое материальное вознаграждение), король сумел возвысить до уровня патриотизма традиционную лояльность и всеобщую гражданскую добродетель.
Кстати сказать, Его Величество все время оказывает знаки внимания своим скромным слугам. Так, если читатель нам позволит забежать немного вперед, мы поведаем, что 30 апреля 1712 года король во время своего утреннего выхода рассказывал своим придворным, с воспитательной целью, как маркиз де Мезьер, генерал-лейтенант, попал с сорока карабинерами в предательскую засаду. К счастью, после двухчасового сражения маленькому французскому отряду удалось справиться с восемьюдесятью вражескими гусарами. Не раз Людовик XIV использовал актуальные военные происшествия, чтобы воспитывать храбрость и верность. Преподавать такие уроки вошло у него в привычку. В данном случае, рассказывает нам де Сурш, «король стал сильно распространяться о доблести карабинеров и их офицеров, которых он назвал всех по имени, уделяя особое внимание некоему Сент-Антуану, лейтенанту, который стал солдатом по воле случая»