{223}. А вопросы юстиции заставляют его также входить в контакт с канцлером. Восемнадцать интендантов облагают налогами финансовые округа Франции, управляемые элю. Они пребывают в Париже, Амьене, Шалоне, Суассоне, Лионе, Бурже, Мулене, Риоме, Монтобане, Лиможе, Бордо, Ла-Рошели, Пуатье, Орлеане, Туре, Алансоне, Кане и Руане. Их задача полегче (но только не в протестантских районах): они управляют провинциями, где королевские налоги взимаются непосредственно. Тринадцать других интендантов контролируют налогообложение в провинциях, сравнительно недавно присоединенных к королевству, где размер налогов определяется путем голосования на местах: Бретань, По, Лангедок, Прованс, Дофинё, Бургундия, Морская Фландрия, Валлонская Фландрия, Эно, Мец, Франш-Конте, Эльзас, Руссильон; они управляются ассамблеями, в которые входят представители трех сословий. Трое из интендантов являются государственными советниками (в частности, де Бавиль, который управляет Лангедоком и живет в Монпелье), двадцать семь — докладчиками в Государственном совете. Только один из них (интендант Ла-Рошели) не имел должности докладчика.
Интендант — главная фигура в провинции, по крайней мере, он старается ею быть. Со времени смерти Мазарини интендант пытается (всегда поддерживаемый центральной властью) урвать что-либо то тут, то там, чтобы усилить свою реальную власть. В административном плане, как в социальном, так и в светском, он все более и более соперничает с военным губернатором, а также с епископами. Всем известно, что интенданта знает Его Величество. Людовик XIV желает контактировать (пусть даже это будут кратковременные встречи) со своими комиссарами. Часто он их принимает перед тем, как они отправляются выполнять свою миссию; иногда Людовик XIV их вызывает в период ее выполнения; монарха всегда информируют о том, насколько успешно комиссары осуществляют свою деятельность, что дает королю возможность отстранить от должности неумелых, перевести в лучшую провинцию проявивших себя с хорошей стороны администраторов, назначить их государственными советниками.
Король придает большое значение встречам — кратковременным и редким — с назначенными комиссарами. Вот какова была сущность одной из таких бесед, по свидетельству Данжо. Это было в Версале, в пятницу 30 января 1711 года. После утреннего выхода Людовик XIV принимает Шарля Этьена Меньяра де Берньера, интенданта Фландрии: «Вы мне часто докладывали в прошлом году о грустных и тяжких вещах, но я вам за это благодарен, ибо я люблю, чтобы мне говорили всю правду, как бы Горька она ни была, но я надеюсь, что в этом году вы сможете мне доложить только о хороших вещах». Этот высокий чиновник, высказавший уверенность, что все необходимое будет на месте к предстоящей кампании, благодаря деньгам контролера Демаре, заявил: «Если чего-либо будет недоставать, Ваше Величество, то я один буду в этом виноват, ибо мне предоставили возможность обеспечить всем необходимым ваши войска, начиная с 15 марта, в каком бы направлении им ни пришлось действовать во Фландрии».
Из этого следует, что интендант — доверенное лицо короля. Кольбер убеждает Людовика XIV в том, что как доверенное лицо короля такой чиновник облечен большой властью, и поэтому нельзя держать слишком долго этих чиновников на одном и том же месте. Кольбер настаивает на этом в течение двадцати лет, добивается согласия короля. Фюретьер пишет, утверждая это, во «Всеобщем словаре»: «Интендантом назначают обычно не больше чем на три года». Но после смерти генерального контролера Людовик XIV стремится все больше и больше ограничить сменяемость, Ламуаньон де Бавиль сидит в Монпелье тридцать лет (1685–1715), время целого поколения! Отныне назначенный комиссар станет не только представителем центральной власти, но и человеком своей провинции. Оставаясь законным представителем правительства, он становится, в силу обстоятельств, защитником местных интересов. Если этот новый характер деятельности не берет верх над первоначальной миссией, интендант сохраняет большую свободу действий: она пропорциональна расстоянию, которое отделяет его удаленную провинцию от Версаля.
Интенданты, которых всего тридцать один человек и которых знает Его Величество — и это усиливает династический характер профессии, — общаются преимущественно с главным министром их ведомства.
Он их информирует о том, что хочет король, поощряет их и поздравляет, отчитывает их или дает им взбучку. Вежливость, принятая в королевской администрации, может сочетаться с непринужденностью в обращении. Можно судить о ней по переписке между маркизом де Лувуа и Лепелетье де Сузи, интендантом в Лилле (1668–1683). Клан Летелье покровительствовал семье этого интенданта, и это, вероятно, придает их переписке более персональный и непосредственный характер. Летелье, маркиз де Лувуа, перед которым трепещет вся Европа, может свободно написать своему корреспонденту: «Я полностью Bain». Вместе с тем он его обременяет всякими поручениями. Однажды министр попросил де Сузи прислать ему гвоздичную рассаду и яйца фазана; в другой раз Лувуа захотел, чтобы ему доставили кур или индюшек, три мотыги, коров и даже быка. Политические соображения перемежаются в письмах с новостями о личных делах. Так, например, когда Сузи жалуется на приступ подагры, министр ему холодно отвечает: «Есть верное средство, чтобы избавиться от этого недуга: меньше увлекаться женщинами»{225}.
На самом деле существует еще много других причин, кроме альковных утех, вызывающих подагру, эту весьма аристократическую болезнь при старом режиме: достаточно устраивать много приемов, чем как раз и занимаются Лепелетье де Сузи и его тридцать коллег. Короче, подагру можно было бы считать профессиональной болезнью. Поддерживать престиж короля входит в обязанности интенданта, так же, как и его соперника — губернатора. Происхождение интенданта (часто он из судейской аристократии), его состояние, его жалованье (интендант в Монтобане получает 18 000 ливров), его личные качества дают ему возможность расшевелить провинциальное дворянство, привлечь к себе купечество и финансистов, внушить уважение народу. Помре, назначенный в 1689 году первым интендантом в Бретани, был выбран королем, потому что был светским и дипломатичным человеком. Его преемник, Ферран (1705–1715 гг.), был хлебосольным, держал прислугу, достойную герцога и пэра. У этой нарождающейся администрации был другой размах, нежели у префектов XIX века.
Зато их конторы были намного скромнее! В 1710 году штат интенданта Эльзаса, в Страсбурге, насчитывал всего лишь шесть человек (не считая переписчиков): сам интендант, два секретаря и три служащих{223}. Кроме того, у него в то время было всего лишь пять субделегатов, которые его представляли на местах и играли определенную роль в деле снабжения и распределения новых налогов.
Нельзя, следовательно, переоценивать власть, которой располагает комиссар. При старом режиме всегда была глубокая пропасть между правом и фактом. Интендант может быть проводником королевской власти. В области дорожного ведомства он присваивает часть традиционных прерогатив финансовых ведомств. В области юридической и административной он пристально следит за судьями, подчиненными сеньорам, которые проявляли весьма часто склонность быть одновременно судьями и истцами. На местах он осуществляет контроль за населением. А разве надзор, вмешательство, контроль приводит к деспотизму? Конечно нет. Достаточно взглянуть на те провинции, которые, как Бретань, были позже других присоединены к королевству, чтобы увидеть, насколько все эти комбинации влияний были ограничены.
Для того, кто судит правильно, полномочия назначенного интенданта — таково было желание короля вплоть до 1715 года — скорее полномочия арбитра, чем властителя. В этом отношении он опять-таки сподвижник короля, человек короля, ибо все знают, что монарх во Франции — это прежде всего арбитр. Поскольку народу присуща психология, основанная на мечте и вере в справедливость короля («Если бы король знал!»), легко понять, что интенданты, вызывающие раздражение «судейских крючков» и образованных буржуа, внушают населению доверие: благодаря интендантам король присутствует всегда и везде (интенданты доступнее, ближе, меньше охраняются, чем монархи). Фраза Эрнеста Лависса «Король присутствует в своей провинции» снова приобретает свой первоначальный смысл и не грешит более против истины. Монархии, где король воплощает суверенитет, требуется также персонифицированная местная власть, чтобы представить его во множестве образов.
Ибо в первую очередь на гражданина давит не государство, а представление о нем как о чем-то отдаленном, абстрактном, непонятном, недоступном и, стало быть, жестоком. Когда вы имеете возможность подать прошение уполномоченному короля в Оше или в Гренобле так же, как ваш соотечественник, живущий в Ильде-Франсе, может это сделать в Сен-Жермене или в Версале, перед вами открывается дорога надежды. Когда вельможа придирчив, а кюре — приспешник замка, финансовый прокурор (сеньориальный судья) слишком ревностно исполняет свои обязанности, от кого можно ждать помощи, как не от господина интенданта? И тогда все недостатки, которые ему приписывают — презрительное отношение к помещикам, строгость по отношению к военным, преследование гугенотов, — для бедного крестьянина — добродетели. Если уж кто и призван позаботиться немного о его судьбе — пусть даже не регулярно, от случая к случаю, но реально, — так это назначенные комиссары (как д'Агессо, Аамуаньон, Федо, Миромениль, Сен-Контест, Шамийяр), которые одушевляют столицы своих провинций.
Нелегко в таких условиях быть хорошим интендантом. Маркиз де Сурш описывает в 1686 году их «бурную жизнь» и рассказывает, как де Брифф был отстранен Его Величеством от должности интенданта в Руане, так как он был не в силах выдержать такой темп жизни и обилие функций. Дело в том, что начиная с 1679 года назначенному интенданту вменяют в обязанность решать не только вопросы, имеющие отношение к передвижению войск и снабжению их, к милиции, к службе жизнеобеспечения населения, к надзору за дорогами, но и острую, болезненную протестантскую проблему