Итак, было решено, что Бекингем войдет в Лувр около десяти часов вечера. И в самом деле, в девять часов он явился к г-же де Шеврёз: именно у нее должно было произойти переодевание, и коннетабльша взялась приготовить весь маскарадный наряд: как видим, влюбленные имели в ее лице бесценного друга.
Бекингем нашел свой наряд готовым; он состоял из длинного белого платья причудливого кроя, которое было усеяно черными капельками и украшено двумя черепами: одним на груди и другим на спине; довершали его странного вида чепец, бело-черный, как и платье, необъятный плащ и одна из тех огромных шляп на испанский лад, какие именуют сомбреро.
Однако тут возникла трудность, о какой г-жа де Шеврёз не подумала: при виде этого наряда, который должен был преобразить его в столь невыгодную сторону, натура герцога, привыкшего выставлять напоказ свои достоинства, возмутилась, и он решительно заявил, что ни за что не появится перед Анной Австрийской наряженным в такое нелепое одеяние.
Герцог Бекингем не был таким великим политиком, как кардинал Ришелье, но зато был глубже его осведомлен о тайнах любви; он знал, что как бы ни сильна была любовная страсть у женщины, ей не устоять против смешного, и счел, что лучше не видеться с Анной Австрийской, чем добиться этой милости лишь при условии, что появится перед ней посмешищем.
Госпожа де Шеврёз ответила на это, что другого способа проникнуть к королеве нет; она добавила, что королева с большим трудом согласилась на свидание, что она ожидает герцога в этот вечер и никогда не простит человеку, столь горячо, по его словам, влюбленному, который, обретя возможность побеседовать с ней, этой возможностью не воспользовался.
Впрочем, возможно, что насмешливая и сумасбродная наперсница Анны Австрийской предвкушала удовольствие увидеть английского посла, человека, на котором держалось будущее двух самых могущественных государств Европы, наряженным в одеяние Белой дамы. Возможно также, что и королева, не доверявшая самой себе, хотела, опасаясь и одновременно желая этого свидания, превратить собственные глаза в оружие против своего сердца.
Так что герцогу Бекингему пришлось уступить воле г-жи де Шеврёз. Правда, герцог надеялся, что даже в этом более чем нелепом наряде он будет не менее высоко держать свою красивую и благородную голову; но и тут он не взял в расчет намерений г-жи де Шеврёз, которая в этот вечер, казалось, более содействовала интересам мужа, чем любовника.
Госпожа де Шеврёз, в своей премудрости, решила, что герцог замаскирует себе лицо, как ему предстояло замаскировать все остальное свое тело.
Услышав это предложение, Бекингем заявил, что согласен надеть полумаску из черного бархата. В те времена подобного рода маски были в большом употреблении, особенно часто ими пользовались женщины, но иногда их пускали в ход и мужчины. Однако г-жа де Шеврёз возразила ему, что маска может упасть и тогда ничто не помешает признать в мнимой Белой даме герцога Бекингема.
Герцогу снова пришлось уступить: свидание было назначено ровно на десять часов, а в этих важных спорах прошло уже более четверти часа. Герцог тяжело вздохнул и полностью отдал себя в распоряжение той, которую ему стоило большого труда не воспринимать теперь как своего злого гения.
Незадолго до этого некий ученый по имени Ноблен сделал новое открытие: речь шла о пленке телесного цвета, посредством которой можно было, с помощью слоя белого мягкого воска, полностью исказить свое лицо. Эту пленку, разрезанную по известному образцу, накладывали на все плоские части лица, очертания которого она полностью меняла, оставляя при этом свободными глаза, рот и нос. Благодаря этому изобретению, Бекингем всего за несколько минут стал неузнаваем даже в собственных глазах.
Когда эта первая процедура была завершена, началось само переодевание. Герцог снял свой плащ, но оставил на себе всю остальную свою одежду, поверх которой он надел только что описанное нами белое платье; затем он упрятал свои длинные волосы под невероятный чепец, прикрыл полумаской лицо, и без того обезображенное пленкой хитроумного ученого, надел на голову шляпу с огромными полями и накинул на плечи широкий плащ. В таком виде, наполовину смеясь, наполовину досадуя, он подал руку г-же де Шеврёз, которая должна была провести его в Лувр.
Карета коннетабльши ожидала их у дверей. Эту карету знали в Лувре, и она не могла возбудить никаких подозрений; к тому же герцог должен был войти через малый вход, то есть через дверь, лестницу и несколько коридоров, которые были предназначены лишь для коротких знакомых королевы и ее фаворитки.
У калитки Лувра их поджидал камердинер Бертен; при виде герцога привратник спросил, что это за человек. Тогда к нему подошла г-жа де Шеврёз и промолвила:
— Вы же это прекрасно знаете, это итальянский астролог, которого велела вызвать королева.
Привратник и в самом деле был предупрежден об этом обстоятельстве, и, поскольку в те времена подобного рода консультации происходили чрезвычайно часто, он беспрепятственно пропустил герцога, которого к тому же сопровождала чересчур высокопоставленная особа, чтобы человек такого низкого звания, каким был привратник, осмелился хотя бы на малейшее возражение.
Миновав калитку, они уже никого не встретили вплоть до самых покоев королевы. Анна Австрийская приняла предосторожность, удалив г-жу де Ла Флотт, свою придворную даму, и с весьма понятным страхом ожидала этого визита, принять который у нее никогда не хватило бы мужества, если бы ее не ободрила уверенность подруги. У дверей камердинер Бертен покинул г-жу де Шеврёз и герцога и отправился вести наблюдение у лестницы, которая вела в покои короля.
У г-жи де Шеврёз был ключ от покоев королевы, так что ей не надо было стучать; она открыла дверь, впустила в нее герцога и вошла вслед за ним; однако ключ она оставила в замке, чтобы Бертен мог предупредить их в случае тревоги.
Королева ожидала в своей спальне. Так что герцог прошел через две или три комнаты и оказался перед лицом той, с которой он жаждал поговорить без свидетелей. К несчастью для Бекингема, его наряд, как мы уже сказали, далеко не прибавлял очарования его внешности, и потому его появление произвело то действие, какого он так опасался: королева, при всем своем страхе, не смогла удержаться от смеха. И тогда Бекингем понял, что для него лучше всего будет не оставаться в стороне от веселого настроения королевы, и стал с таким остроумием, такой живостью и, сверх всего этого, с такой любовью к ней выставлять напоказ подробности своего внешнего облика, что состояние духа Анны Австрийской вскоре изменилось, и она, забыв о нелепом наряде герцога, стала внимать лишь его остроумным и страстным речам.
Герцог заметил перемену, происшедшую в настроении Анны Австрийской, и воспользовался этим со своей обычной ловкостью; он напомнил королеве, что цель этого свидания состоит в том, чтобы передать ей секретное письмо от ее золовки, и стал умолять ее, поскольку содержание этого письма никто не должен был знать, удалить даже ее верную подругу, г-жу де Шеврёз.
И тогда королева, которая, несомненно, в глубине души желала этого свидания с глазу на глаз так же, как и Бекингем, открыла дверь своей молельни и вошла туда, оставив дверь открытой, но дав знак Бекингему следовать за ней. Как только герцог вошел в молельню, г-жа де Шеврёз, явно в вознаграждение за все муки, какие она заставила его претерпеть до этой минуты, осторожно притворила за ним дверь.
Было ли это проявлением жалости к бедному влюбленному? Или так было заранее условлено с благородным герцогом? Стала ли г-жа де Шеврёз, подобно Дидоне, жалостливой из-за несчастий, которые она сама претерпела? Или же какая-нибудь новая алмазная брошь подогревала ее старание угодить блистательному послу? Об этом хроника не говорит ни слова.
Прошло около десяти минут с тех пор, как герцог и Анна Австрийская уединились в молельне, как вдруг, весь бледный и растерянный, в покои королевы ворвался камердинер Бертен, крича:
— Король! Король!
Госпожа де Шеврёз бросилась к дверям молельни и открыла их, в свой черед крича:
— Король!
Бекингем, без всякого колдовского наряда, с открытым лицом, обрамленным длинными волосами, облаченный лишь в свое собственное платье, всегда столь элегантное и красивое, был у ног королевы. Стоило ему остаться наедине с ней, как он отбросил далеко в сторону свой маскарадный наряд, скинул с себя нелепый чепец, снял маску, содрал с лица хитроумную пленку и, рискуя тем, что могло произойти дальше, показался королеве таким, каким он был на самом деле, то есть одним из самых элегантных кавалеров на свете.
Понятно, что после этого и Анна Австрийская, в свой черед, предалась чувству, которое она тщетно надеялась побороть; так что коннетабльша застала герцога у ее ног.
Между тем нельзя было терять ни минуты; камердинер не переставал кричать: «Король! Король!» Госпожа де Шеврёз открыла дверь в небольшой узкий проход, который вел из молельни в общий коридор. Герцог бросился в этот проход, унося с собой весь свой наряд Белой дамы. Бертен и г-жа де Шеврёз кинулись туда вслед за ним; королева заперла дверь и возвратилась в свою комнату, но там силы ей изменили, она рухнула в кресло и стала ждать.
Герцог и камердинер намеревались тотчас уйти из Лувра, но г-жа де Шеврёз удержала их; это была решительная женщина, которая никогда, ни при каких обстоятельствах, не теряла голову; она остановила герцога, заставила его снова надеть маскарадное платье, чепец, маску и плащ, а затем, когда он преобразился должным образом, открыла дверь, выходившую в коридор, и дала ему возможность уйти.
Однако приключения, уготованные Бекингему на этот вечер, еще не кончились. Дойдя до конца коридора, он столкнулся там с несколькими слугами и хотел было развернуться, чтобы двинуться назад, но в это мгновение его плащ упал. По счастью, тотчас же произошло то, что предвидела г-жа де Шеврёз: увидев его зловещее платье, усеянное черными каплями и украшенное черепами, слуги громко завопили и разбежались, крича, что они видели Белую даму. Бекингем понял, что ему следует воспользоваться их испугом и пойти на риск: герцог бросился преследовать беглецов, и, пока они убегали известными им одним проходами, а Бертен, подобрав плащ и шляпу, поспешно уносил их в свою комнату, он достиг лестницы, открыл дверь и выбрался на улицу.