сности оказаться окруженной врагом. Франсиско де Мело был слишком опытным полководцем, чтобы не воспользоваться подобной ошибкой противника: он двинул вперед всю свою линию, чтобы отрезать Ла Ферте-Сенектера и его кавалерию от главных сил армии. Однако герцог Энгиенский в один миг все увидел и все понял; он тотчас остановил свои колонны, хотя они уже вступили в открытое пространство, разделявшее армии, и должны были вот-вот столкнуться с войсками испанского генерала.
В то же самое время Ла Ферте-Сенектер получил приказ возвратиться на свое место, которое он столь безрассудно оставил. Ла Ферте заслуживал строгого наказания, но, поскольку беда оказалась не такой большой, какой она могла бы быть, он отделался строгим внушением и, признав свою ошибку и объяснив побудительную причину, заставившую его поступить так, поклялся искупить на следующий день свою вину, будь то даже ценой собственной жизни.
День, хотя он и не стал кровавым, был утомительным; обе армии оставались на занятых ими позициях, чтобы на следующий день быть всецело готовыми сражаться. Каждый спал подле своего оружия, и на другое утро герцога Энгиенского, который, без сомнения, лег очень поздно, застали спящим таким крепким сном, что его с трудом разбудили.
То же самое Плутарх рассказывает об Александре Македонском. Победитель битвы при Арбелах и победитель битвы при Рокруа были почти одного возраста: старшему из них не было и двадцати пяти лет, а в двадцать пять лет первой потребностью человека является сон.
Принц сел на коня. По сравнению со вчерашним днем никаких перемен в позиции испанской армии не произошло. Однако ему доложили, что ночью дон Франсиско де Мело приказал устроить засаду в лесу, который простирался до ложбины, разделявшей армии, поместив там отряд из тысячи мушкетеров. Принц понял, что они находятся там для того, чтобы взять его во фланг, когда сам он пойдет в атаку. И он решил без промедления разгромить их.
Он устремился в лес, и вскоре все было кончено. Рассеянные, порубленные, взятые в плен или убитые, в течение одной минуты все эти мушкетеры были уничтожены. И тогда герцог Энгиенский приказал Гассиону встать во главе пехоты правого крыла и пройти через лес, тогда как сам он, во главе кавалерии, разгоряченной этой первой победой, атакует с фронта тех, кого Гассион возьмет во фланг.
Как мы уже говорили левым крылом испанской армии командовал герцог де Альбукерке, который, не зная, что его мушкетеры разгромлены, спокойно ожидал, когда они начнут атаку. Так что его охватило великое удивление, когда он увидел, что к нему приближается вся эта кавалерия, нисколько не потревоженная и предводительствуемая герцогом Энгиенским; и в то же самое время, когда принц атаковал его с фронта, герцог де Альбукерке заметил, что его собирается взять во фланг Гассион. Немедленно отрядив восемь эскадронов для противодействия Гассиону, он без всякой боязни с остальными своими отрядами ожидал принца; но эти два удара оказались настолько сильными, что, с одной стороны, его пехота была смята кавалерией герцога Энгиенского, а с другой стороны, его кавалерия была отброшена назад пехотой Гассиона. Герцог де Альбукерке употребил все, что было в человеческой власти, чтобы вновь собрать своих солдат, но его ободряющие призывы и его собственный пример были бесполезны: испанцы, которых крошила кавалерия принца и расстреливала пехота Гассиона, обратились в бегство.
На правом крыле победа французов была решительной, но далеко не так обстояло дело на левом крыле, где успех испанцев почти равнялся нашему. Маршал де Л’Опиталь повел свою кавалерию галопом, так что в момент нападения на врага люди и лошади запыхались, а линии ее пришли в полный беспорядок. Поэтому дону Франсиско де Мело понадобилось сделать только один шаг вперед, чтобы заставить ее отступить. Отброшенная назад, кавалерия обрушилась на пехоту Ла Ферте-Сенектера и внесла в ее ряды сильный беспорядок. Мело, воспользовавшись этой минутой, отдал приказ атаковать в свой черед, и эта атака, которую он возглавил лично, оказалась настолько глубокой и настолько губительной, что Ла Ферте, получивший два ранения, был взят в плен вместе со всей своей артиллерией. В это же время маршал де Л’Опиталь, пытавшийся собрать снова свою кавалерию, был ранен пулей, которая раздробила ему руку; после этого французские офицеры, не знавшие еще об успехе герцога Энгиенского, стали смотреть на сражение как на проигранное и, пребывая в этом убеждении, призвали Сиро начать отступление.
Однако Сиро сказал в ответ лишь одно:
— Вы ошибаетесь, господа, сражение не проиграно, ибо неприятель не имел еще дела с Сиро и его товарищами!
И тотчас же, вместо того чтобы трубить отступление, он в свой черед приказал идти в атаку и бросился со своим резервом навстречу Мело, который уже считал себя победителем, но внезапно, к великому своему удивлению, был вынужден остановиться перед железной стеной.
В то же самое время герцог Энгиенский, узнав о бедственном положении своего левого крыла, помчался со своей кавалерией на помощь ему и с криками «Франция! Франция!» напал на Мело с тыла.
Испанский полководец, зажатый меж двух огней, стал жертвой собственной победы. Атакованный с фронта генералом Сиро, который перешел в наступление, с тыла принцем, который обрушился на него, словно молния, а с фланга Гассионом, который, видя, что левое крыло испанцев полностью рассеяно, явился помочь разгромить и их правое крыло, Мело был вынужден не только бросить пленников и захваченную им французскую артиллерию, но и оставить в наших руках часть своей собственной артиллерии. Его войска бросились бежать через проходы, остававшиеся между тремя атакующими отрядами, и сам он был вынужден последовать за беглецами.
Однако у испанцев оставался еще резерв, эта старая и грозная пехота, которая расступалась, позволяя своим пушкам произвести залп, а потом снова смыкалась перед ними. В этом резерве было шесть тысяч человек, сплоченных в единое целое, и восемнадцать орудий, объединенных в одну батарею. Следовало разгромить этот резерв, прежде чем Альбукерке соберет снова правое крыло, Мело — левое, а главное, прежде чем подойдет генерал фон Бек со своим корпусом. Поэтому принц, вместо того чтобы преследовать беглецов, собрал воедино все свои силы против этой пехоты, которая стояла неподвижно и мрачно, словно живой редут, и не принимала еще никакого участия в сражении.
Гассион был послан с частью кавалерии воспрепятствовать Беку прийти на поле сражения. Затем, вместе со всем остальным своим войском, находясь в первой линии, со шпагой в руке, принц бросился на испанскую пехоту.
Генерал де Фуэнтес дал принцу и его отряду подойти на расстояние в пятьдесят шагов. Затем, по его приказу, эта неподвижная людская масса расступилась: восемнадцать орудий одновременно грохнули, оставив кровавую просеку в рядах французов, которые стали в беспорядке отступать. Но в ту же минуту, подчиняясь команде принца и видя его хладнокровие, атакующая колонна построилась снова и во второй раз двинулась вперед, но опять была отброшена назад все тем же ураганным картечным огнем; трижды она отступала, словно отлив, и трижды снова шла в атаку. На третий раз завязался рукопашный бой; и тогда, вынужденная опираться лишь на свои собственные силы, лишенная поддержки своей артиллерии, атакованная со всех сторон и полностью окруженная, эта людская масса, до того сомкнутая, начала разъединяться; вскоре в нее вклинились французы, и было видно, как она раскололась, распалась на части и рассеялась, оставив на поле битвы две тысячи убитыми, в том числе и старого генерала де Фуэнтеса, сброшенного со своих носилок и сплошь покрытого ранами.
В этот момент появился Гассион. Генерал фон Бек не дождался его и отступил с остатками армии. Гассион стремительно вернулся во главе своей кавалерии и спросил принца, нет ли еще какого-нибудь дела.
Однако оставалось только сосчитать убитых и собрать пленных. Принц обнял Гассиона, помощь которого так много значила для него, и пообещал ему маршальский жезл.
Враг оставил на поле битвы девять тысяч убитыми, и в наши руки попали семь тысяч пленных, двадцать четыре пушки и тридцать знамен. Даже сам дон Франсиско де Мело был взят в плен, но ему удалось убежать, оставив в руках тех, кто его преследовал, свой жезл главнокомандующего, который принесли герцогу Энгиенскому и вручили ему в ту самую минуту, когда он, обнажив голову, с высоты седла смотрел на мертвое тело старого графа де Фуэнтеса, пронзенное одиннадцатью ранами.
После минутного безмолвного созерцания принц произнес:
— Если бы я не победил, мне хотелось бы умереть так же достойно, как тот, кто лежит здесь перед нами.
На следующий день герцог Энгиенский вступил в Рокруа.
Слух об этом неожиданном успехе быстро распространился по Парижу: победа, предсказанная за пять дней до этого королем, лежавшим на смертном одре, и одержанная в тот самый день, когда Людовика XIII опустили в гробницу, казалась парижанам ниспосланной Провидением. И потому все Французское королевство, приветствуя зарю нового царствования, было преисполнено радости и гордости. Королеву, прошлые страдания которой были всем известны и на счастье которой в будущем все надеялись, толпы людей встречали приветственными возгласами всюду, где бы она ни показывалась, и кардинал де Рец, этот вечно недовольный брюзга, подойдя к ней, сказал:
— В такие времена человеку порядочному не пристало быть не в ладах с двором.
Одни лишь принцы испытывали определенное неудовольствие, видя, что Мазарини занял то высокое положение, в каком мы оставили его подле регентши.
XI. 1643–1644
Положение Анны Австрийской. — Возвращение из ссылки ее приверженцев. — Образ действий г-жи де Шеврёз. — Принцесса де Конде. — Щедрость кардинала Мазарини по отношению к г-же де Шеврёз. — Госпожа де Отфор. — Неудовольствие возрастает. — Король Рынка. — Партия Кичливых. — Два письма. — Ссора между герцогиней де Монбазон и принцессой де Конде. — Удовлетворение за оскорбление. — Опала г-жи де Шеврёз. — Заговор против Мазарини. — Арест герцога де Бофора. — Бегство г-жи де Шеврёз. — Госпожа де Отфор и королева. — Конец интриги Кичливых.