Унаследовав власть вполне естественным образом, королева Анна Австрийская, тем не менее, оказалась в ложном положении, как и всякий угнетенный человек, чье угнетение внезапно прекращается, уступая место почти неограниченному могуществу. Те, кто пострадал из-за нее, а число таких было велико, полагали, что, разделив с ней опалу, они имеют теперь право разделить с ней и власть. Но такой безусловный возврат к требовательным друзьям не мог не внести большой беспорядок в повседневную политику, которая не изменяется мгновенно с приходом в нее отдельных людей. Правительственная машина, налаженная кардиналом Ришелье, продолжала двигаться при Людовике XIII тем самым путем, каким она следовала при жизни кардинала, и при Анне Австрийской должна была двигаться так же, как она это делала при Людовике XIII.
Согласно общему и вполне понятному закону, все те, кто достигает власти с помощью какой-либо партии, должны прежде всего рассориться с этой партией, настолько велики бывают ее требования. Доказательством тому являются Октавиан, Генрих IV и Луи Филипп. Это и делает неблагодарность одной из королевских добродетелей.
Положение Анны Австрийской, однако, вовсе не напоминало положение этих великих основателей династий: Октавиан учредил монархию, Генрих IV заменил угасший род, а Луи Филипп занял место старой династической ветви, засыхающей, но еще живой. Анна Австрийская просто наследовала власть; ей не понадобилось предпринимать никаких усилий, чтобы достигнуть той высоты, какую она заняла, и никто ничего не сделал, чтобы вознести ее туда. Стало быть, она должна была вознаградить своих приверженцев всего-навсего за личную преданность, а не за услуги государству.
Госпожа де Отфор, изгнанная Ришелье, была вновь призвана к королеве и восстановлена в должности камерфрау. Маркиза де Сенсе, изгнанная, как и г-жа де Отфор, тоже была вновь призвана ко двору и восстановлена в звании придворной дамы. Лапорта, плащеносца королевы, который был посажен из-за нее в тюрьму и, выйдя оттуда по ее просьбе в тот день, когда она через посредство Шавиньи объявила Людовику XIII о своей беременности, пребывал в качестве ссыльного в Сомюре, вызвали в Париж и назначили первым камердинером юного короля. Наконец, г-жа де Шеврёз, которой предсмертным наказом Людовика XIII был запрещен въезд в королевство во все время ведения войны и даже после заключения мира, получила уведомление, что это запрещение снято и она может вернуться во Францию.
С одним лишь маркизом де Шатонёфом явно обошлись хуже, чем с другими. В течение десяти лет он оставался узником в Ангулеме за то, что принял участие в интригах королевы и герцога Орлеанского, и все полагали, что его ожидает какое-нибудь разительное возмещение за причиненный ему ущерб, как вдруг стало известно, что вместо триумфального возвращения, на которое ему следовало надеяться, он получил всего лишь позволение удалиться в какой угодно из своих сельских домов. Люди не слишком проницательные удивлялись этому полувозвращению, но другие тотчас вспомнили, что маркиз де Шатонёф был председателем чрезвычайного суда, приговорившего Монморанси к смерти, и что Монморанси приходился шурином принцу де Конде и дядей герцогу Энгиенскому. Стало быть, в тот момент, когда принц де Конде уступал свои права королеве, а герцог Энгиенский только что в битве при Рокруа спас Францию, нельзя было поставить их лицом к лицу с человеком, способствовавшим тому, что голова их родственника скатилась на эшафот.
Для всякой великой несправедливости всегда есть какой-нибудь незначительный повод, которого, при всей его незначительности, достаточно для того, чтобы служить ей извинением. И потому, как это случается в начале любого царствования, был момент, когда почти все оказались довольны и даже самые дальновидные выжидали, прежде чем высказаться относительно будущего. Событием, которое более всего заставило королеву проявить себя, стал приезд г-жи де Шеврёз.
Фаворитку ожидали со дня на день. Вот уже двадцать лет она была другом королевы, вот уже десять лет она подвергалась из-за нее преследованиям: сосланная, объявленная вне закона, изгнанная из Франции, подвергавшаяся опасности тюремного заключения, она бежала, переодетая в мужское платье, которое, впрочем, она носила с таким же изяществом, как и женское,[21] и точно так же, как Ганнибал повсюду искал врагов римскому народу, она искала во всех европейских государствах врагов кардиналу Ришелье.
Возвращение г-жи де Шеврёз, как и все, что она предпринимала, наделало много шума; она покинула Брюссель, имея при себе двадцать карет, и въехала во Францию, сопровождаемая свитой, которая подобала королеве. Вспоминая свое прежнее влияние на Анну Австрийскую во времена ее любовных увлечений и ее несчастий, она, несомненно, воображала себя единственной и подлинной регентшей Франции и, пребывая в этом убеждении, с великой радостью спешила вернуться в Париж. Однако в трех дневных переходах от столицы она увиделась с принцем де Марсийяком, который выехал навстречу ей, намереваясь предупредить ее об истинном положении дел.
— Королева, — сказал он, — сделалась серьезной и набожной, она больше не та, какой вы ее оставили; поэтому подумайте о том, как согласовать ваш образ действий с этим предупреждением, ибо я приехал сюда именно с целью дать вам такой совет.
— Хорошо, — ответила г-жа де Шеврёз, улыбнувшись с видом женщины, твердо уверенной в самой себе.
И, не останавливаясь, она продолжила свой путь, проездом через Санлис взяла с собой мужа и прибыла в Лувр.
Королева тотчас приняла ее и, казалось, даже испытала большую радость, увидевшись с ней снова; но, тем не менее, этот прием, в котором сквозила некая церемонность, был далек от того, какого ожидала г-жа де Шеврёз: помимо того, что Анна Австрийская, как и говорил принц де Марсийяк, стала серьезна и набожна, подле нее находилась принцесса де Конде, красавица Шарлотта де Монморанси, прежняя соперница г-жи де Шеврёз, а она в свои пятьдесят с лишним лет не сделалась снисходительнее к другим и заранее настроила королеву против ее старинной подруги, «остававшейся, — говорит г-жа Мотвиль, — все в той же расположенности к кокетству и тщеславию, которые являются дурным дополнением к сорокапятилетнему возрасту».
К тому же, как и вообще все изгнанники, г-жа де Шеврёз не ощущала хода времени и полагала найти во Франции все в том же виде, в каком она ее оставила. Однако изменились не только личные, но и политические пристрастия королевы: первые — подчиняясь влиянию людей, вторые — влиянию событий. Госпожа де Шеврёз знала любовь королевы, возможно немного корыстную, к своему брату и ее глубочайшее расположение к Испании, ради которой она не раз готова была пожертвовать благом Франции. Но Анна Австрийская не была более той бесплодной и гонимой женщиной, что вступала в заговоры герцога Орлеанского; это была мать короля, регентша Франции. Чтобы быть хорошей сестрой, ей следовало бы оказаться плохой матерью, а чтобы оставаться хорошей испанкой, ей следовало бы сделаться плохой француженкой.
Госпожа де Шеврёз не понимала всего этого, и потому она удалилась, не особенно довольная оказанным ей приемом и не заметив, что вследствие своих сношений с Фландрией, Лотарингией и Испанией сама, в свой черед, стала врагом государства. Но если г-жа де Шеврёз вела всю свою политику открыто и громогласно, то теперь она имела дело с человеком совершенно противоположных правил. В тот самый день, когда она была принята королевой, через два часа после того, как она от нее вышла, ей доложили, что явился кардинал Мазарини, который просит ее оказать ему любезность, уделив время для беседы с ним. При этом известии г-жа де Шеврёз воспряла духом: если министр первым идет ей навстречу, это значит, что она нисколько не утратила своего могущества, и, если он сам является к ней, это значит, что он нуждается в ее помощи. Так что г-жа де Шеврёз приняла вид королевы, чтобы принять бывшего слугу кардинала Бентивольо.
Мазарини вошел в комнату — исполненный почтения, любезный, улыбающийся и еще более медоречивый, чем всегда. Узнав, по его словам, о приезде г-жи де Шеврёз, он тотчас поспешил исполнить свой долг и засвидетельствовать ей свое почтение. Более того, поскольку ему известно, что выплаты из казначейства происходят медленно, и у него нет сомнений, что г-же де Шеврёз после столь продолжительной и столь дорогостоящей поездки нужны деньги, он принес ей пятьдесят тысяч экю золотом и просит принять их в качестве ссуды.
Даже более опытный человек, чем г-жа де Шеврёз, оказался бы обманут подобным смирением; так что она еще более уверилась в своем могуществе, видя такое угодничество со стороны Мазарини, и, жестом велев удалиться горничной, остававшейся в комнате, стала выдвигать свои условия, желая узнать, как далеко распространяется ее влияние. Хитрый итальянец позволил ей это делать, будучи уверен, что он всегда сможет остановить ее, если пожелает. Вначале г-жа де Шеврёз потребовала дать удовлетворение герцогу Вандомскому, возвратив ему управление Бретанью.
Мазарини отвечал, что Бретань нельзя забрать из рук маршала де Ла Мейре, которому вверил ее кардинал Ришелье, но взамен можно предложить герцогу Вандомскому адмиралтейство, находящееся под управлением г-на де Брезе, которого не так опасно сердить, как маршала де Ла Мейре.
Министр проявил свою добрую волю, так что возразить тут было нечего. И г-жа де Шеврёз кивнула головой в знак одобрения. После этого она потребовала, чтобы герцогу д’Эпернону вернули его должность главнокомандующего пехотой и губернаторство Гиени.
Должность эта была в распоряжении Мазарини, и он тотчас согласился вернуть ее. Что же касается губернаторства Гиени, то оно уже было отдано графу д’Аркуру, и министр обещал сделать все от него зависящее, чтобы убедить графа отказаться от этого поста.
Ободренная этими двумя первыми уступками Мазарини, г-жа де Шеврёз приступила к главному делу, состоявшему в том, чтобы отобрать у канцлера Сегье должность хранителя печати и отдать ее маркизу де Шатонёфу. Но тут добрая воля Мазарини иссякла. Мы уже говорили, какие силы препятствовали возвращению маркиза де Шатонёфа ко двору. Тем не менее прелат пообещал г-же де Шеврёз сделать все, что было в его власти, чтобы убедить королеву согласиться на это последнее требование, как сам он согласился на два первых. Но с этого часа Мазарини воспринимал г-жу де Шеврёз как своего будущего врага; рано или поздно вражда между ними должна была начаться.