Услышав такой приказ, г-жа де Отфор упала на колени, молитвенно сложив ладони и призвав в свидетели Господа, что все сказанное и сделанное ею имеет целью вящую славу королевы; однако королева ничего не отвечала ей, и г-жа де Отфор, которая за эти годы должна была привыкнуть к опале, поняла, что ее участь решена, и вышла из комнаты. И действительно, на следующий день регентша послала сказать ей, чтобы она удалилась и забрала с собой мадемуазель д’Эскар, свою сестру.
Что же касается маркизы де Сенсе, то ей с самого начала стало понятно, как ко всему этому следует относиться; она просила, чтобы ее сделали герцогиней, но кардинал отделался обещаниями, которые он никогда не выполнял; затем она просила, чтобы ее внукам дали титул принцев, ибо они носили имя де Фуа, но и в этом ей было отказано. Тем не менее она оставалась при дворе, хотя никто не мог сказать, хорошо ей там было или плохо; но вот что можно было сказать наверняка и без опасения ошибиться, так это то, что никакого влияния у нее там уже не было.
Вот так и рассыпался этот знаменитый заговор Кичливых, которым пришлось увидеть, как вследствие ареста их вождя и разгона его сообщников все их надежды рухнули за несколько дней.
Мазарини остался единственным и всемогущим повелителем короля, королевы и Франции.
XII. 1643–1644
Возвращение герцога Энгиенского в Париж. — Герцог де Гиз. — Двадцати-летний архиепископ. — Его шалости. — Его гордость. — Его любовницы. — Пастырское посещение. — Настоятельница монастыря Лене. — Архиепископ в изгнании. — Он становится воином. — Его женитьбы. — Его поединок с Колиньи. — Тогдашняя страсть к дуэлям.
Между тем победитель при Рокруа прибыл в Париж.
Кардинал считал дружбу с ним столь важной для себя, что, прикрывая свое собственное злопамятство необходимостью сохранения этой дружбы, он шаг за шагом добился от королевы публичного извинения, принесенного г-жой де Монбазон принцессе де Конде, затем ареста герцога де Бофора, затем ссылки герцога Вандомского, герцогини Вандомской и герцога де Меркёра, затем опалы герцогини де Шеврёз, затем увольнения г-жи де Отфор и затем, наконец, отставки графа де Ла Шатра, командующего швейцарской гвардией.
Герцог Энгиенский, по всей вероятности, счел извинение, принесенное г-жой де Монбазон, неравносильным обиде, причиненной его сестре. Но, зная, что герцог де Бофор был причастен к этой обиде, он намеревался потребовать у него удовлетворения. Однако этим замыслам не суждено было осуществиться, так как по приезде в Париж ему стало известно, что герцог де Бофор арестован. Следовательно, не осталось ни одного врага, с которым первый принц крови мог бы скрестить шпагу, и было решено перепоручить дуэль тем, кто входил во второй ряд противников.
Напомним, что имя графа де Колиньи, внука адмирала Колиньи, убитого в Варфоломеевскую ночь, было замешано во всю эту историю. Утверждали, что это из его кармана выпали письма, которые приписали г-же де Лонгвиль. Так что, когда графу де Колиньи стало известно, что вследствие отсутствия достойного противника герцог Энгиенский отказался от личного мщения, он, побуждаемый герцогиней де Лонгвиль, попросил у него позволения вызвать на дуэль герцога де Гиза, который открыто принял сторону герцогини де Монбазон и, как поговаривали, занял в ее сердце то место, какое прежде принадлежало герцогу де Бофору.
Этот герцог де Гиз, имя которого мы произносим во второй раз, был, со своей стороны, внуком великого герцога Генриха де Гиза, как граф де Колиньи был внуком великого Колиньи; он слыл одним из самых храбрых и, главное, мы бы сказали, одним из самых эксцентричных придворных вельмож, если такое слово можно приложить к тому времени. И потому мы просим у наших читателей позволения поговорить о нем несколько минут, прежде чем вывести его на сцену, на которой ему предстоит играть весьма причудливую роль.
Генрих Лотарингский, герцог де Гиз, граф д’Э, принц де Жуанвиль, пэр Франции и великий камергер Франции, родился в Блуа 4 апреля 1614 года; так что в то время, к которому мы подошли, ему было двадцать девять лет.
С детства предназначенный к церковному поприщу, малолетний принц еще в колыбели получил четыре главных аббатства Франции и в пятнадцать лет уже был архиепископом Реймским. Но владение несметными богатствами и надежды на высочайшее положение лишь с крайним трудом обращали его мысли в сторону религиозных воззрений. Еще будучи очень юным, он уже шатался по улицам Парижа, облаченный в светское платье, и аббат де Гонди, встретив его однажды без тонзуры, в коротком плаще и со шпагой на боку, сказал о нем:
— Вот маленький прелат, принадлежащий к весьма воинственной церкви!
И в самом деле, г-н де Реймс, как его тогда называли, был очаровательным кавалером, наделенным слегка заостренным носом с небольшой горбинкой, прекрасно вылепленным лбом, выразительным взглядом и по-настоящему аристократическими манерами. Надо полагать, что так все и обстояло, поскольку строгая г-жа де Мотвиль, чрезвычайно порицавшая его беспорядочные любовные связи, не могла удержаться, чтобы не сказать:
«Охотно веришь, что эта семья происходит от Карла Великого, ибо в том, кого мы видим сегодня, ощущается нечто, делающее его похожим на паладина и героя рыцарских времен».
Но развлечениям юного принца препятствовал кардинал Ришелье, который, не теряя из виду отпрысков знатных семей, не спускал с него глаз и всякий раз, когда тот приезжал в столицу, так подчеркнуто вызывал его к себе и так настойчиво расспрашивал его о новостях вверенного ему архиепископства, что бедному прелату, как ни хотелось ему пожить при дворе, приходилось возвращаться в свою резиденцию. Правда, он утешался в этом изгнании любовью г-жи де Жуайёз, муж которой, Робер де Жуайёз, сеньор де Сен-Ламбер, был королевским наместником в Шампани. Этот Робер де Жуайёз, принадлежавший к знатному роду Жуайёзов, был, впрочем, мужем старого закала, смотревшим на подобные дела так, как смотрели на них при Генрихе IV, и заставлявшим любовников своей жены выплачивать ему пенсионы, которые он открыто проживал с куртизанками.
Любовные отношения архиепископа с г-жой де Жуайёз были настолько общеизвестны, что однажды, когда ее горничная попросила у него для своего брата какую-нибудь доходную духовную должность в Реймсе, принц дал ей на это согласие, но с условием, что, поскольку должность в капитуле он дает ради нее, она будет носить одеяние каноника. И действительно, так все и было сделано, и в продолжение трех месяцев архиепископство могло наблюдать назидательное зрелище своего архиепископа, прогуливающегося в карете не только со своей любовницей, но и с ее горничной, облаченной в одеяние каноника.
К несчастью для любовниц г-на де Реймса, он по характеру был не только чрезвычайно влюбчивым, но и чрезвычайно непостоянным. Клятвенно уверяя г-жу де Жуайёз, что он ее обожает, принц совершал время от времени поездки в Париж, отправляясь туда в поисках любовных приключений. Однажды г-жа де Жуайёз обратила внимание, что он вернулся в желтых чулках. Так как это не был обычный цвет архиепископских чулок, но принц продолжал их надевать, г-жа де Жуайёз поинтересовалась причиной этой странности и узнала, что во время своей последней поездки в Париж он увидел в Бургундском отеле знаменитую актрису того времени, по имени Ла Вилье, игравшую главные роли в трагедиях, и, до беспамятства влюбившись в нее, послал спросить ее, какому цвету она отдает предпочтение. На что актриса ответила ему: «Желтый». И тогда молодой архиепископ объявил себя ее рыцарем и обещал ей носить ее цвета. Как видим, он сдержал данное ей слово.
При всех этих дурачествах, он, хотя и был всего лишь младшим сыном в семье, чрезвычайно чванился своим происхождением. Во время своего утреннего подъема с постели он приказывал подавать ему рубашку самым высокородным прелатам. Восемь или десять епископов, не желая вызывать его неудовольствия, подчинились этому пышному церемониалу, но, когда однажды подать архиепископу рубашку предложили аббату де Рецу, он, воспользовавшись предлогом, что хочет согреть рубашку, уронил ее в огонь, и она сгорела. Послали за другой, но, когда ее принесли, аббат де Рец уже ушел, так что в этот день высокородному архиепископу пришлось удовольствоваться рубашкой, которую надел на него камердинер.
Во Франции в ту пору блистали три принцессы де Гонзага, дочери Карла де Гонзага, герцога Неверского и Мантуанского. Старшая, Луиза Мария де Гонзага, воспитывалась у г-жи де Лонгвиль; все звали ее принцессой Марией. Гастон Орлеанский любил ее и хотел жениться на ней, но королева-мать решительно воспротивилась этому браку. Это та самая принцесса, в которую впоследствии был влюблен несчастный Сен-Мар и которой суждено было в конце концов выйти замуж за Владислава IV, короля Польши.
Второй была Анна Гонзага Киевская, которую позднее именовали принцессой Пфальцской.
И, наконец, третья, Бенедикта Гонзага Клевская, которую именовали г-жой д’Авне, поскольку она была аббатисой монастыря Авне в Шампани.
Так вот, г-н де Реймс влюбился в г-жу д’Авне заочно, наслышавшись о красоте ее рук.
Ему, прелату такого ранга, не составляло никакого труда проникнуть в любой монастырь; это даже было правом, которое давало ему его высокое положение.
И потому г-н де Реймс объявил, что, поскольку ему не раз сообщали о злоупотреблениях в монастырях, он намерен совершить объезд всего своего архиепископства. Однако этот объезд не имел для принца другой цели, кроме как, не возбуждая ни у кого подозрений, оказаться рядом с г-жой д’Авне и удостовериться, в самом ли деле у аббатисы такие прелестные ручки, как о том говорили.
Прежде чем появиться в Авне, г-н де Реймс побывал в нескольких других монастырях и удивил сопровождавших его главных викариев строгостью правил, которые он предписывал, и красноречивым негодованием, с которым он обрушивался на злоупотребления. Таким образом он двигался в сторону монастыря Авне, предшествуемый слухом о своей чудовищной суровости. В итоге дрожали от страха и монахини, отворявшие ему ворота, и аббатиса, вышедшая ему навстречу. Но, увидев красивого восемнадцатилетнего архиепископа, они невольно успокоились.