Около пяти часов утра известие о бегстве короля стало распространяться по Парижу и вызвало в городе глубокий страх. Все поспешно поднялись, и с шести часов утра на улицах, заполненных народом, слышались крики и царила суматоха. И тогда все, кто принадлежал ко двору, вознамерились бежать, чтобы присоединиться к нему, однако народ тотчас запер городские ворота и перегородил улицы цепями, чтобы задержать беглецов. Канцлеру удалось бежать, переодевшись лазаристом, г-же де Бриенн — переодевшись серой сестрой, а г-ну де Бриенну и его брату — школярами с книжками под мышкой; что же касается г-на де Бриенна-отца, который вместе со своим родственником аббатом де Л’Эскаладьё решил силой проложить себе дорогу, то ему пришлось стрелять из пистолета, чтобы пробиться сквозь толпу. При этом аббат де Л’Эскаладьё получил удар алебардой в бедро.
Так что весь город пребывал в смятении и неведении. Говорили об осаде, блокаде и голоде, и, поскольку люди, не зная всего, обычно всего страшатся, столица была охвачена величайшим страхом, как вдруг пошел слух, что купеческие старшины и эшевены Парижа получили письмо от короля. Вскоре по городу стали ходить копии этого письма. Мы воспроизводим его слово в слово.
«Дражайшие и возлюбленные!
Будучи вынужден с чувством глубочайшего огорчения выехать в эту ночь из нашего доброго города Парижа, дабы не оставаться долее под угрозой исполнения пагубных замыслов каких-либо должностных лиц нашего Парижского парламента, которые и прежде не раз посягали на нашу власть и долгое время злоупотребляли нашей добротой, а теперь, вступив в сношения с врагами государства, дошли до того, что замыслили завладеть нашей особой, мы соблаговолили, по совету королевы-регентши, нашей досточтимейшей госпожи и матери, сообщить вам о нашем решении и приказать вам, что мы и делаем в самых ясных выражениях, употребить все зависящие от вас меры, дабы воспрепятствовать тому, чтобы в означенном нашем городе произошло что-нибудь, могущее нарушить его покой или причинить ущерб служению нам, и при этом заверить вас, что все добрые горожане и обитатели города, как мы надеемся, продолжат вместе с вами исполнять долг добрых и верных подданных, как они это делали доселе. Оставляя за собой право уведомить вас в течение нескольких дней о наших дальнейших решениях и, тем не менее, доверяясь вашей преданности и вашему усердию в служении нам, мы не делаем настоящее послание ни более пространным, ни более определенным.
Седьмого января в столицу приехал г-н де Лиль, капитан королевской гвардии, и привез от имени короля указ, которым всем высшим присутственным местам запрещалось продолжать заседания, а Парламенту повелевалось удалиться в Монтаржи. Парламент отказался принять этот указ к рассмотрению, заявив, что он исходит не от короля, а от тех, кто его окружает и подает ему дурные советы. После такого ответа королева приказала запретить деревням, расположенным вокруг Парижа, доставлять туда хлеб, вино и скот; с этого времени намерения двора сделалось очевидными: Париж хотели удушить голодом. Парламент решил отправить к королеве депутацию, которая должна была высказать ей возражения против таких действий. Депутация отправилась в путь и прибыла в Сен-Жермен, но не была принята. По возвращении депутаты доложили об этом Парламенту, который в свой черед и в ответ на письмо короля издал следующий указ:
«Сего дня и т. д.
Поскольку кардинал Мазарини является общепризнанным виновником всех беспорядков в государстве и нынешних бед, он объявляется возмутителем общественного покоя, врагом короля и государства и ему предписывается сегодня же покинуть двор, а в течение недели выехать за пределы королевства; по истечении же указанного срока всем подданным короля предписывается преследовать его. Всем запрещается предоставлять ему у себя убежище. Помимо того, повелевается произвести в городе набор ополченцев в достаточном числе, с целью поручить им обеспечивать безопасность города как внутри него, так и за его пределами, а также сопровождать тех, кто привозит в него провизию, и делать так, чтобы они привозили ее и доставляли беспрепятственно и в полной безопасности. Настоящий указ будет прочтен, опубликован и вывешен всюду, где это надлежит делать, а дабы никто не отговаривался неведением о нем, купеческим старшинам и эшевенам предписывается следить за его исполнением.
Это имя было чересчур скромным и мало кому известным, чтобы соответствовать имени Людовик, которым было подписано первое письмо, предъявленное нами читателям. Так что заявление Парламента вызвало у придворных сильное веселье; однако вскоре это веселье умерилось, когда при дворе стали известны одновременно три новости: герцог д’Эльбёф и принц де Конти покинули Сен-Жермен и вернулись в Париж; герцог Буйонский объявил себя сторонником Парламента; и, наконец, герцогиня де Лонгвиль приехала в городскую ратушу, пообещав народу поддержку со стороны герцога де Лонгвиля, своего мужа, и принца де Марсийяка, своего любовника.
Таким образом, гражданская война была объявлена не только между королем и его народом, но и между принцами крови.
XIX. 1649
Несколько слов о герцоге д’Эльбёфе, герцоге Буйонском, принце де Конти, г-же де Лонгвиль и коадъюторе. — Почему все они были недовольными. — Сношения Гонди с г-жой де Лонгвиль. — Торжественная встреча коадъютора у Нового рынка. — Визит Бриссака к г-ну де Гонди. — Замыслы герцога д’Эльбёфа. — Он хитрит с коадъютором. — Прибытие принца де Конти. — Недоверие народа к семье Конде. — Принцы в Парламенте. — Борьба между принцем де Конти и герцогом д’Эльбёфом. — Интриги коадъютора. — Госпожа де Лонгвиль и герцогиня Буйонская в ратуше. — Принц де Конти провозглашен верховным главнокомандующим войсками Парламента.
Скажем вначале несколько слов об этих вождях, которых решил поставить во главе себя народ или, скорее, которые сами решили поставить себя во главе народа.
Карл Лотарингский, герцог д’Эльбёф, был женат на Екатерине Генриетте, узаконенной дочери Генриха IV и Габриель д’Эстре. Он имел достаточно небольшое состояние и пользовался известностью куда больше благодаря своему младшему брату, графу д’Аркуру, чем сам по себе. Он входил в число недовольных, поскольку Лотарингскому дому всегда было свойственно пребывать в состоянии недовольства; к тому же принцы из этой семьи занимали при дворе весьма посредственное положение, и принцы де Конде, которых называли монсеньорами, принцев Лотарингского дома не называли даже господами. Герцог Энгиенский, говоря о них, всегда именовал их не иначе как эти Гизы.
Герцог Буйонский имел лучшую репутацию, чем герцог д’Эльбёф, и как военный, и как политик. Во времена Людовика XIII он оказался, напомним, причастен к делу Сен-Мара и, будучи владетельным принцем Седана, выпутался из беды благодаря тому, что отдал свой город. Когда кардинал Ришелье и Людовик XIII умерли, он полагал, что у него появится возможность вернуть себе Седан, но город так и не был ему возвращен. В возмещение убытков ему было обещано денежное вознаграждение, но это вознаграждение все оттягивалось, и он начал понимать, что над его притязаниями просто смеются. Так что и герцог Буйонский имел причины быть недовольным.
Принц де Конти был недовольным прежде всего потому, что в те времена все младшие сыновья были недовольными; кроме того, потому, что он был горбат, а его брат хорошо сложен, и, наконец, потому, что его хотели сделать духовным лицом, но, даже если бы на голову ему надели кардинальскую шапку, ставшую причиной такого великого раздора между принцем де Конде и герцогом Орлеанским, ему все равно милее, чем красная камилавка и кардинальская шапка, были серая шляпа с белым пером и подбитый горностаевым мехом черный бархатный камзол, какие носили в те времена.
Госпожа де Лонгвиль тоже была недовольной… Однако рассказать о том, что стало этому причиной, куда труднее. У женщин причины недовольства бывают порой настолько странными, что история, эта преувеличенно стыдливая особа, которая, подобно истине, всегда должна ступать нагой и которая, напротив, чаще всего ходит закутанной в покрывало, подобно римской матроне, ничего о них не говорит, и потому тем немногим, кто интересуется истинными причинами событий, приходится прибегать к мемуарам современников или к альковным сплетням. Так что мы лишь повторим то, что говорили тогда о причинах недовольства г-жи де Лонгвиль.
По слухам, г-жа де Лонгвиль была недовольной потому, что она питала столь великую и столь странную любовь к принцу де Конде, своему брату, что, когда он стал ухаживать за мадемуазель дю Вижан, г-жа де Лонгвиль восприняла эту любовь брата как измену и прониклась ненавистью к нему тем более глубокой, что, не смея никому признаться в своих горестях, она не давала выхода копившимся у нее слезам и они обратились в желчь. И тогда она излила всю свою сестринскую любовь на принца де Конти. Но, поскольку женщина не может довольствоваться только сестринской любовью, она взяла себе в любовники принца де Марсийяка, Франсуа де Ларошфуко, шестого носителя этого имени и автора «Максим».
Герцог де Лонгвиль, человек светский, как говорит кардинал де Рец, в любом деле более всего любил первые шаги и был недовольным потому, что недовольной была его жена.
Но был еще один человек, о котором мы уже довольно давно не говорили и который был недоволен куда больше, чем все те, кого мы только что назвали: речь идет о коадъюторе.
И действительно, после памятного Дня баррикад, устроенного им, его вес несколько уменьшился. Бруссель и Бланмениль были выпущены на свободу, а только этого и требовал народ. Коадъютора пригласили ко двору, королева осыпала его ласками, а кардинал-министр расцеловал его в обе щеки, но за этими масками он видел лица, и лица эти, если представился бы случай отомстить, не сулили ему ничего хорошего. И потому он вел себя спокойно, сохраняя свое влияние на народ, дружеские отношения с Парламентом и связи с вожаками парижских кварталов и ожидая развития событий, ибо был уверен, что в ходе этих событий без него никак не обойдутся.