— Стало быть вы, ваше высокопреосвященство, желаете войны? — спросил принц.
— Я ее не желаю, — ответил министр, — но если вы, господин принц, ее мне объявляете, то я непременно ее выдержу.
Принц де Конде взял свою шляпу и, с присущей ему насмешливой улыбкой взглянув на кардинала, промолвил:
— Прощайте, Марс!
И, низко поклонившись, он вышел.
Слово было произнесено громко, его услышали, и на другой день Мазарини называли не иначе как богом Марсом.
Все полагали, что на этот раз принц де Конде окончательно поссорился с министром, и наиболее ревностные фрондеры стали вступать в его партию, как вдруг герцогу Орлеанскому, который по-прежнему добивался кардинальской шапки для аббата де Ла Ривьера, удалось кое-как помирить их. Одним из условий этого примирения было предоставление принцессе де Марсийяк и г-же де Понс права табурета. Исхлопотав эту милость, оказанную подруге его сестры и жене любовника его сестры, принц вымучил улыбку, в значении которой никто не обманулся.
Однако история с предоставлением права табурета этим двум дамам оказалась весьма серьезной. И как бы просто она ни выглядела в глазах наших читателей, ее, тем не менее, восприняли при дворе как своего рода революцию. Правила этикета требовали, чтобы право сидеть в присутствии королевы принадлежало только герцогиням, женам герцогов и пэров, имевших пожалованный титул. Сестра герцога де Рогана добилась этого права от Генриха IV, будучи родственницей короля, да и то это вызвало тогда огромный шум и породило большое неудовольствие. Со своей стороны, Людовик XIII предоставил это право дочерям Буйонского дома, но они происходили от владетельных принцев. Наконец, Анна Австрийская в начале своего регентства предоставила право табурета графине де Фле, дочери маркизы де Сенсе, но графиня де Фле была родственницей королевы Анны Австрийской, подобно тому как сестра герцога де Рогана была родственницей Генриха IV. Но ни жена принца де Марсийяка, ни г-жа де Понс, вдова Франсуа Александра д’Альбре, не могли ссылаться на подобные родственные связи.
Все дворянство восстало против этих домогательств, состоялось несколько собраний, одно из которых происходило у маркиза де Монгла́, главного королевского гардеробмейстера, и на котором была подписана нота протеста.
Это стало для принца де Конде новым поводом обижаться на королеву, ибо Анна Австрийская, желая дать понять, что в подобных обстоятельствах ей пришлось действовать по принуждению, позволила самым близким к ней придворным принять участие в этом проявлении несогласия, которое приобрело вскоре чрезвычайно важное значение, и королева заявила принцу, что она вынуждена уступить перед этим изъявлением всеобщего неудовольствия. И потому четыре маршала были посланы объявить собранию дворянства, что королева лишает принцессу де Марсийяк и г-жу де Понс милости, которую она только что им даровала.
Случай отомстить представился принцу де Конде очень скоро, и он с готовностью им воспользовался. Герцог де Ришелье, внучатый племянник великого кардинала, влюбился в г-жу де Понс, которую королева так легко лишила права табурета, предоставленного ею же с таким трудом. На эту любовь при дворе смотрели неодобрительно, ибо, поскольку герцог де Ришелье был губернатором Гавра, его брачный союз с г-жой де Понс приобретал чрезвычайно важное значение. И в самом деле, г-жа де Понс была близкой подругой г-жи де Лонгвиль, а г-жа де Лонгвиль имела через своего мужа огромное влияние в Нормандии. Это и стало для принца де Конде причиной содействовать браку, который даже самые смелые головы считали невозможным. Он отвез влюбленных в дом герцогини де Лонгвиль, в Три, где они были обвенчаны, исполнил обязанности свидетеля жениха и тотчас по окончании свадебной церемонии заставил герцога де Ришелье уехать вместе с молодой женой в Гавр, чтобы он незамедлительно приступил там к исполнению должности губернатора. Затем Конде вернулся ко двору и стал во всеуслышание похваляться, что герцог де Лонгвиль владеет теперь еще одной крепостью в Нормандии.
Этот последний удар жестоко ранил королеву и кардинала, которые уже давно с трудом выносили повадки принца де Конде. Они были еще раз сильно уязвлены, когда 1 января 1650 года г-жа де Шеврёз, которая вошла в некое подобие милости, явилась с визитом к королеве. Кардинал был в это время у Анны Австрийской, и, когда посетительница собралась уходить, он подвел ее к оконной нише и спросил:
— Сударыня, я слушал сейчас целый час, как вы настойчиво уверяли ее величество в своей преданности.
— Да, господин кардинал, — ответила г-жа де Шеврёз, — я действительно полностью ей преданна.
— Если это так, то почему же вы не привлекаете на ее сторону своих друзей?
— А каким образом я могу привлечь на ее сторону своих друзей? — промолвила г-жа де Шеврёз. — Ведь королева более не королева.
— А кто же она тогда? — спросил кардинал.
— Всепокорнейшая служанка принца де Конде.
— Ах, Боже мой, сударыня! — воскликнул кардинал. — Королева делает то, что может. Будь у нас люди, на которых можно было бы положиться, мы многое могли бы сделать; но вам, я думаю, известно, что герцог де Бофор находится в руках герцогини де Монбазон, герцогиня де Монбазон — в руках Винёя,[31] а коадъютор…
— В руках моей дочери, не так ли? — прервала его г-жа де Шеврёз.
Мазарини рассмеялся.
— Ну что ж, — сказала г-жа де Шеврёз, — я вам ручаюсь за него и за нее.
— В таком случае не передавайте никому нашего разговора и сегодня же вечером приезжайте сюда опять.
Госпожа де Шеврёз не преминула так и поступить. Читателю уже известна присущая ей страсть к интригам. Уже долгое время ей поневоле приходилось предаваться отдыху или участвовать в мелких интригах, недостойных ее характера. Так что она чрезвычайно обрадовалась, когда королева призналась ей в своем желании арестовать одновременно принца де Конде, принца де Конти и герцога де Лонгвиля. Судя по тому, что королева говорила г-же де Шеврёз, ее удерживало лишь одно: она не знала, пожелает ли коадъютор способствовать этому аресту и сумеет ли герцог Орлеанский, без которого она не осмеливалась решиться на такое, сохранить все в тайне, но не от принца де Конде, а от аббата де Ла Ривьера, своего наперсника, старавшегося поддерживать хорошие отношения между принцем де Конде и герцогом Орлеанским.
Госпожа де Шеврёз поразмышляла минуту и поручилась за все.
Добиться содействия коадъютора готовящемуся аресту было труднее всего, так что следовало заняться этим в первую очередь. Королева дала г-же де Шеврёз письмо следующего содержания:
«Вопреки прошлому и настоящему, я не верю, что господин коадъютор не предан мне. Я прошу его встретиться со мной так, чтобы об этом не знал никто, кроме госпожи и мадемуазель де Шеврёз. Это имя будет порукой его безопасности.
Госпожа де Шеврёз поспешно вернулась домой вместе с дочерью, сопровождавшей ее в Пале-Рояль. Дома она застала коадъютора, дожидавшегося их, и тотчас приступила к переговорам с прелатом, спросив у него, насколько велико его нежелание помириться с кардиналом Мазарини.
В это самое время мадемуазель де Шеврёз, нарочно уронив свой платок, пожала руку прелату, давая ему понять, что то, о чем его сейчас спрашивают, несет в себе нечто большее, чем простой вопрос.
Коадъютор немного подумал, и его первым побуждением было сказать нет, ибо незадолго до этого он уже отверг подобные переговоры, и спустя какое-то время его уведомили, что это новое обращение к нему королевы было не чем иным, как ловушкой. В комнате королевы намеревались спрятать за стенным ковром маршала де Грамона, чтобы он мог потом сообщить принцу де Конде, что эти достославные фрондеры, на которых он порой расположен опереться, не испытывают отвращения к милостям двора, подобно тому как лисица из басни не прочь отведать винограда, до которого она не может дотянуться.
— Сударыня, — произнес после минутного молчания коадъютор, — я не против исполнить то, о чем вы мне говорите, если вы принесете мне записку, написанную собственной рукой королевы, и если вы поручитесь мне за все.
— Это справедливо, — сказала г-жа де Шеврёз. — Я ручаюсь за все, и вот письмо от ее величества.
И с этими словами она протянула коадъютору письмо.
Гонди прочитал его, взял перо и написал в ответ следующее:
«В каждую минуту моей жизни я был в равной степени предан Вашему Величеству. И я буду слишком счастлив умереть, служа своей королеве, чтобы думать о своей безопасности. Я явлюсь туда, куда Ваше Величество мне прикажет.
Коадъютор завернул письмо Анны Австрийской в свое собственное, чтобы дать ее величеству доказательство своего доверия к ней, и вручил их г-же де Шеврёз, которая уже на другой день отнесла этот ответ королеве.
В тот же день коадъютор получил маленькую записку, написанную рукой г-жи де Шеврёз:
«Будьте сегодня в полночь у клуатра Сент-Оноре».
В назначенное время коадъютор был в указанном месте. Через несколько минут к нему подошел человек, в котором он узнал Габури, плащеносца королевы.
— Следуйте за мной, — сказал плащеносец, — вас ждут.
Коадъютор последовал за своим провожатым, который пригласил его пройти в небольшую дверь и по потайной лестнице привел прямо в молельню королевы. Именно там, напомним, принимались важнейшие политические решения. Лишь изредка, в качестве развлечения, в ней молились Богу. Королева приняла коадъютора как принимают человека, в котором испытывают нужду, и уже по первым произнесенным ею словам он мог понять, что она говорит вполне искренно. Они разговаривали уже более получаса, когда в свой черед явился Мазарини.
Кардинал выказывал свою любезность еще нагляднее: войдя в молельню, он попросил у королевы позволения нарушить этикет и обнять в ее присутствии человека, которого он уважает столько же, сколько любит, и с этими словами бро