Екатерина Медичи, умирая, завещала ему, в свой черед, графства Овернь и Лораге. Вот поэтому он и звался вначале графом Овернским и сохранял за собой этот титул до тех пор, пока Маргарита де Валуа, первая жена Генриха IV, с которой этот монарх развелся, не добилась при посредстве Парламента отмены этого дарения Екатерины Медичи и не отдала оба графства дофину, будущему Людовику XIII.
В это время сын Карла IX находился в Бастилии за то, что в 1602 году вступил в заговор с Бироном. В начале 1603 года он вышел из нее, но уже в следующем году оказался там снова за то, что вступил в заговор со знаменитой маркизой де Вернёй, любовницей Генриха IV, своей единоутробной сестрой.
На этот раз он был приговорен к отсечению головы, но Генрих IV смягчил наказание, заменив его пожизненным заключением. Однако в то время пожизненное заключение уже не применялось. В 1616 году граф Овернский вышел из Бастилии и спустя три года был назначен командующим кавалерией Франции; наконец, в 1628 году мы видим его главнокомандующим армией под стенами Ла-Рошели.
После этой осады герцог Ангулемский, снова обретя время заняться своими собственными делами, опять принялся за работу, к участию в которой он некогда склонял Генриха IV, то есть за изготовление фальшивой монеты.
Однако сам он ее не изготавливал, поскольку был чересчур знатным вельможей для такого занятия, и довольствовался тем, что подавал советы.
Как-то раз Людовик XIII спросил его, сколько он зарабатывает с помощью этого почтенного ремесла. По-видимому, герцог не питал к сыну такого же доверия, как к отцу, ибо он ответил:
— Государь, я не знаю, что вы хотите этим сказать, но я сдаю в своем замке Гробуа небольшую комнату некоему Мерлену, и он платит мне за эту комнату четыре тысячи экю в месяц, ну а чем он там занимается, меня не беспокоит, пока он регулярно мне платит.
Людовика XIII, более щепетильного, чем герцог Ангулемский, обеспокоили эти занятия в Гробуа, и он приказал нагрянуть туда с обыском. Мерлен едва успел выскочить из окна, услышав шум; в комнате полицейские нашли печи, тигли и перегонные кубы, однако герцог Ангулемский заявил, что ему неизвестны все эти инструменты нелепого вида и что принадлежат они его жильцу. Тем дело и кончилось.
Тем не менее бегство Мерлена значительно уменьшило доходы герцога, и потому, когда его слуги требовали у него причитающееся им жалованье, он говорил:
— Право, друзья мои, вы сами должны позаботиться о себе: у Ангулемского дворца сходятся четыре дороги, вы находитесь в отличном месте, так пользуйтесь этим, если хотите!
Ангулемский дворец находился на улице Паве-о-Маре, и, начиная с этого времени, после семи часов вечера зимой и десяти часов летом подступы к нему стали чрезвычайно опасными.
Впрочем, Бастилия внушила сыну Карла IX большое уважение к кардиналу Ришелье, так легко заключавшему туда кого угодно, и потому он всегда был одним из самых ревностных приверженцев этого министра. Однажды, отдавая под начало герцога Ангулемского армию, Ришелье сказал ему:
— Король вверяет вам это командование, сударь, но он желает, чтобы вы, насколько возможно, воздерживались от воровства.
— Сударь, — отвечал добряк, — то, что вы мне сейчас говорите, очень трудно исполнить, но, тем не менее, будет сделано все возможное, чтобы угодить его величеству.
В 1644 году, в возрасте семидесяти лет, скрюченный и искалеченный подагрой, герцог женился на двадцатилетней девушке по имени Франсуаза де Наргон, которая обладала приятной внешностью и милым умом и которую в 1650 году он оставил вдовой. Эта вдова, скончавшаяся 15 августа 1715 года, являет собой пример, возможно единственный в современной истории, снохи, умершей через сто сорок один год после своего свекра. (Как известно, Карл IX умер в 1574 году.) По всей вероятности, подобного не случалось со времен патриархов.
Предположим теперь, что герцог Ангулемский, вместо того чтобы быть побочным сыном Карла IX, был бы его законным сыном; тогда ни Генрих III, ни Генрих IV, ни Людовик XIII, ни Людовик XIV не царствовали бы. Что было бы тогда с Францией? Какие перемены внес бы в мир этот прямой наследник монархии Валуа?.. Есть пропасти, в которые страшно взглянуть и глубину которых не осмеливается измерить человеческий разум!..
XXIII. 1651
Интриги Мазарини после его возвращения в Париж. — Отказ мадемуазель де Монпансье. — Верность Гастона. — Жалоба Парламента. — Обвинения, выдвинутые хранителем печати против коадъютора. — Речь коадъютора. — Вымышленная цитата. — Двору угрожает новая опасность. — Герцог Орлеанский и Мазарини. — Меры, принятые герцогом Орлеанским. — На кардинала обрушивается буря. — Совет г-жи де Шеврёз. — Отъезд Мазарини. — Предложение коадъютора. — Нерешительность герцога Орлеанского. — Волнение в Париже. — Народ в Пале-Рояле. — Освобождение принцев. — Приезд принца де Конде в Париж. — Коадъютор на время уходит со сцены. — Притязания принца де Конде. — Королева сближается с коадъютором. — Соглашения. — Совершеннолетие короля.
По прибытии в Париж кардиналу оказалось достаточно поговорить с королевой и бросить взгляд на дела, чтобы составить себе понятие о том, как много он потерял за время своего отсутствия. Переговоры, о которых мы сообщили в предыдущей главе, не могли вестись настолько тайно, чтобы слухи о них не просочились. Кардинал ощутил себя лишенным одновременно всех опор, какие у него были, и ему показалось важнее всего вернуть себе поддержку со стороны герцога Орлеанского. Так что первые шаги министра были нацелены на этого принца; но герцог Орлеанский, за неимением всякой другой силы, обладал, тем не менее, силой противодействия. Он стал строить из себя больного, обиженного, недовольного, и кардинал понял, что ему следует нанести решительный удар.
Мадемуазель де Нёйян, фрейлине королевы, той самой, которую под именем герцогини Навайль мы увидим при дворе Людовика XIV, было велено отправиться к мадемуазель де Монпансье, дочери герцога Орлеанского. Читатель должен помнить об этой принцессе: мы уже несколько раз говорили о ней, и прежде всего в связи с замыслом ее брака с императором.
Мадемуазель де Нёйян имела поручение предложить ей от имени Мазарини выйти замуж за короля, но на условии, что она не даст своему отцу присоединиться к партии принцев.
Мадемуазель де Монпансье, которую называли Великой Мадемуазель, поскольку она родилась от первого брака герцога Орлеанского с мадемуазель де Гиз, и от второго брака ее отца с Маргаритой Лотарингской у него были и другие дочери, прославилась в особенности тем, что, будучи принцессой крови, обладая несметными богатствами и достаточно привлекательной внешностью, она провела всю свою жизнь в попытках выйти замуж, но так в этом и не преуспела. Правда, прорицатель, составивший ее гороскоп в день ее появления на свет, предсказал, что она никогда не выйдет замуж. Гороскоп ли в итоге повлиял на ее судьбу? Или же судьба доказала правдивость гороскопа?
То ли мадемуазель Монпансье не была обманута этим обещанием и не поверила в искренность той, что его сделала, то ли, несмотря на все ее желание стать королевой, разница в возрасте между ней и королем заставляла ее считать такой брачный союз невозможным, в ответ на предложение посланницы она рассмеялась и, по словам г-жи де Мотвиль, с невероятным легкомыслием промолвила:
— Сожалею, мадемуазель, но мы уже дали слово и намерены сдержать его.
— Бог ты мой! — отвечала ей мадемуазель де Нёйян. — Да станьте только королевой, и вы вытащите принцев из тюрьмы!
Этот довод, при всей его логичности, не оказал никакого влияния на мадемуазель де Монпансье, и она снова упустила случай сменить корону принцессы на королевскую корону.
Этот отказ весьма обеспокоил кардинала. Оставалось предположить, что герцог Орлеанский чересчур далеко зашел в своих обязательствах, если он не поддался на такое предложение. Однако это не помешало кардиналу пригласить принца отужинать у него накануне праздника Царей-волхвов вместе королем и королевой. Во время пиршества кардиналу показалось на минуту, что ему удалось привлечь Гастона на свою сторону, ибо герцог Орлеанский, с присущей его уму язвительностью и изменчивостью, сам подал всем пример, начав насмехаться над фрондерами. Кардинал подхватил мяч на лету, и несколько придворных, сидевших за столом вместе с ними, развеселились настолько, что пришлось увести короля, чересчур юного, по словам г-жи де Мотвиль, для того, чтобы терпеть подобные вольные разговоры и песенки.
Шевалье де Гиз был одним из самых шумных гостей, и, провозглашая тост за здоровье королевы, которая была немного нездорова, он предложил для скорейшего ее выздоровления выбросить коадъютора из окна при первом же его появлении в Лувре.
Это были только слова, но слова эти, дойдя до тех, кому они несли угрозу, повлекли за собой действия. Узнав, что говорилось в присутствии короля и королевы, коадъютор решил, что следует не теряя ни минуты низвергнуть кардинала, и стал побуждать к этому Парламент, используя все свое влияние на него.
Герцог Орлеанский впервые сохранил верность партии, к которой он примкнул, и эта непреклонность, длившаяся полтора месяца, оказалась самым большим чудом, которое удалось сотворить кардиналу де Рецу.
Любопытнее всего, что принцы, находясь в Гавре, знали обо всем, что делалось в Париже, и сами направляли ход действий, которые должны были привести к их освобождению. С ними переписывались посредством полых двойных луидоров, которые развинчивались и внутрь которых помещалось письмо.
Тем не менее прошло уже более месяца, и Парламент все еще не получил ответа на прошение, направленное королеве, как вдруг 4 декабря, прямо во время заседания, прибыл курьер от регентши и передал Парламенту ее просьбу послать к ней в Пале-Рояль депутацию.
Депутация была немедленно послана.
Первый президент, глава депутации, взял слово и, вместо того чтобы дать королеве возможность объяснить причину, по которой она вызвала к себе парламентских чинов, тотчас же начал от имени всех жаловаться, что до сих пор не