Месяц спустя президент Виоль объявил об отказе принца де Конде от данного им слова в отношении брака мадемуазель де Шеврёз с принцем де Конти. Это стало еще одним следствием того влияния, какое г-жа де Лонгвиль имела на своего брата. Она опасалась, что стоит ему жениться на мадемуазель де Шеврёз, как та выдаст его связанного по рукам и ногам коадъютору, своему любовнику.
Тогда же отобрали государственную печать у маркиза де Шатонёфа, чтобы вручить ее первому президенту Моле, заклятому врагу г-на де Гонди.
Стало очевидно, что коадъютор, так много способствовавший миру, был выбран в качестве того, кому предстояло оплатить военные издержки.
Однако коадъютор не был человеком, способным долго оставаться в ложном положении. Господин де Гонди знал свою силу и даже преувеличивал ее. И потому он решил демонстративно отойти от политических дел, занявшись делами епископства и своим отсутствием наказав двор. Так что коадъютор явился к герцогу Орлеанскому и заявил ему, что, имев честь и удовольствие послужить герцогу в двух делах, которые более всего волновали его высочество, то есть в удалении Мазарини и в освобождении принцев, его кузенов, он просит у него дозволения возвратиться исключительно к исполнению своих духовных обязанностей, и, поскольку наступила Страстная неделя, удалиться в клуатр собора Парижской Богоматери, дабы предаться там покаянию.
При всей скрытности герцога Орлеанского в глазах его вспыхнула неудержимая радость. И в самом деле, после одержанной ими победы коадъютор стал весьма неудобным союзником. Так что герцог протянул ему руку, прижал его к сердцу, поклялся ему, что никогда его не забудет, и преисполнился надеждой, что избавился от него навсегда.
Выйдя от герцога Орлеанского, коадъютор отправился к принцам, намереваясь попрощаться с ними. Принцы находились во дворце Конде в обществе г-жи де Лонгвиль и принцессы Пфальцской. Обе женщины явно не придали никакого значения этому решению коадъютора. Принц де Конти с улыбкой выслушал его приветственную речь и, расставаясь с ним, сказал:
— Прощайте, славный отшельник!
Однако г-н де Конде понял последствия этой танцевальной фигуры, как выразился коадъютор в своих «Мемуарах», и, казалось, крайне удивился.
Вечером того же дня, делая вид, что все его мысли посвящены служению Богу, Гонди затворился в клуатре собора Парижской Богоматери, предоставив действовать времени и двум чувствам, которые непременно должны были распахнуть перед ним дверь, ведущую на политическую сцену: ненависти принцев к министру и любви королевы к Мазарини.
Тем не менее со стороны казалось, что коадъютор смирился со своей участью и не вмешивается более ни в какие политические интриги. Он был занят лишь своими религиозными обязанностями, встречался лишь с канониками и приходскими священниками и выходил из дому лишь по ночам, отправляясь во дворец Шеврёз. Многие во дворце Конде и в Пале-Рояле потешались над побежденным, и поскольку в это самое время, желая развлечься, затворник велел устроить в нише одного из своих окон большую птичью клетку, то Ножан-Ботрю, придворный шут, заявил, что отныне можно быть спокойным, ибо у коадъютора остались только две заботы: спасать душу и обучать пению коноплянок.
Слова эти вошли в поговорку.
Тем временем, избавившись от коадъютора, принц де Конде начал излагать свои требования и очерчивать свою позицию. Ему было обещано, что он получит должность губернатора Гиени, отнятую у герцога д’Эпернона, а герцог де Ларошфуко — должности главного наместника Гиени и коменданта цитадели Блай. Кроме того, он требовал должность губернатора Прованса для принца де Конти. И поскольку он уже держал в своих руках Клермон-ан-Аргонн, Стене, Бельгард, Дижон и Монрон, а г-н де Лонгвиль, устремив взгляд на Нормандию, не терял из виду свою прежнюю должность губернатора этой провинции, то исполнить требования принца де Конде означало бы создать подданному чуть ли не королевское положение и дать честолюбцу средства выстоять в борьбе, в которой королевская власть могла потерпеть поражение.
И потому из дали своего изгнания, откуда он вел с королевой переписку по поводу всех государственных дел, Мазарини со страхом взирал на эти притязания принца де Конде, который, кстати говоря, вскоре начал завладевать своей долей добычи, не заботясь о своих друзьях; впрочем, это было вполне в его привычках и заставляло его говорить по поводу каждого принятого им на себя обязательства, о котором ему напоминали:
— Ах, до чего же повезло господину де Бофору, ведь ему, чтобы бежать из тюрьмы, понадобилась лишь веревочная лестница!
В таком положении находились дела, когда однажды вечером, около часу ночи, виконт д’Отель, брат маршала дю Плесси, входивший в число ближайших доверенных лиц королевы и вернейших сторонников Мазарини, вошел в комнату коадъютора и, обняв его, воскликнул:
— Приветствую господина министра!
Коадъютор посмотрел ему в глаза и поинтересовался у него, не сошел ли он с ума.
— Я нисколько не сошел с ума, — отвечал д’Отель, — и в моей карете, стоящей у ваших дверей, сидит человек, готовый подтвердить вам, что я в полном разуме.
— А кто этот человек, берущий на себя подобную ответственность? — с улыбкой спросил коадъютор.
— Это маршал дю Плесси, мой брат.
Коадъютор стал слушать внимательнее.
— Послушайте, — продолжал д’Отель, — и взвесьте каждое мое слово. Королева только что приказала мне уведомить вас, что она вверяет вам себя самое и особу короля, своего сына, а также судьбу короны.
И тут он рассказал коадъютору о письме кардинала королеве, где говорилось, что если в добавление к губернаторству в Гиени, которое она уже уступила принцу, она отдаст ему еще и губернаторство в Провансе, то она обесчестит себя в глазах короля, своего сына, который, повзрослев, будет видеть в ней виновницу гибели государства.
Коадъютор внимательно слушал его, как вдруг в комнату в свой черед вошел маршал дю Плесси и бросил на стол письмо.
— Вот, — сказал он, обращаясь к Гонди, — прочтите!
Письмо было от кардинала, и заканчивалось оно такими словами:
«Вы знаете, Государыня, что самый мой главный враг на свете — коадъютор; так вот, лучше воспользуйтесь его услугами, нежели заключать мир с принцем де Конде на тех условиях, какие он предлагает; сделайте Гонди кардиналом, отдайте ему мою должность, поместите его в моих покоях; возможно, он будет преданнее служить герцогу Орлеанскому, нежели Вашему Величеству, но герцог Орлеанский не желает гибели государства, и, в сущности, у него нет дурных намерений; словом, Государыня, лучше пойти на любые шаги, чем согласиться на требования принца, ибо, если он добьется своего, останется только одно — короновать его в Реймсе».
В этих предложениях Мазарини коадъютора заинтересовала не столько министерская должность, сколько возможность получить кардинальскую шапку. И, по-прежнему придерживаясь присущего ему правила сохранять преданность своим друзьям, он ответил маршалу, что готов служить королеве и без всякой корысти, тем более, что ему претит занять место, еще не остывшее, так сказать, после недавних событий. Маршал понял, что эта скромность и эта щекотливость проистекают, несомненно, из того, что коадъютор недостаточно уверен в собственной безопасности, и потому он сказал:
— Вам следует повидаться с королевой.
И, поскольку коадъютор хранил молчание, он прибавил:
— Повидаться лично.
Но Гонди продолжал молчать, и тогда маршал вручил ему письмо от Анны Австрийской.
— Вот, — сказал он, — читайте; хоть этому вы доверяете?
Письмо гарантировало полную безопасность коадъютору, если он явится в Пале-Рояль.
Коадъютор взял письмо, прочитал его, с видом глубокого почтения поцеловал и, подойдя к свече, сжег, а затем, когда от бумаги остался лишь пепел на столе, повернулся к маршалу и сказал:
— Когда вам будет угодно отвезти меня к королеве? Я в вашем распоряжении.
Они договорились, что коадъютор будет на другой день, в полночь, ждать у клуатра Сент-Оноре. Это было повторением сцены, о которой мы уже рассказывали. Однако на этот раз вместо плащеносца Габури к коадъютору вышел маршал дю Плесси. В обстоятельствах более значительных событий понадобилась более значительная фигура сопровождающего.
Маршал провел коадъютора в молельню королевы. Через полчаса туда явилась королева, и маршал оставил их наедине.
В итоге этого свидания и двух других, которые за ним последовали, были достигнуты определенные договоренности между кардиналом Мазарини, хранителем печати Шатонёфом, коадъютором Парижским и г-жой де Шеврёз. Вот суть этих договоренностей:
«Коадъютор, дабы сохранить доверие народа, может выступать против кардинала Мазарини как в Парламенте, так и в других местах до тех пор, пока он не сочтет момент благоприятным для того, чтобы высказаться в его пользу, ничем при этом не рискуя.
Господин де Шатонёф и герцогиня де Шеврёз будут делать вид, что они находятся в плохих отношениях с коадъютором, дабы иметь возможность сепаратно вести переговоры с кардиналом, находиться в милости у королевы и одновременно за счет кардинала сохранять свою популярность.
Госпожа де Шеврёз, г-н де Шатонёф и коадъютор будут прилагать все усилия, чтобы отдалить герцога Орлеанского от интересов принца де Конде и добиться, чтобы герцог щадил кардинала, не порывая при этом с принцем.
Маркиз де Шатонёф станет первым министром и хранителем печати.
Маркиз де Ла Вьёвиль станет главноуправляющим финансами, заплатив четыреста тысяч ливров кардиналу.
Мазарини добьется от короля твердого обещания возвести коадъютора в сан кардинала и предоставить ему должность государственного министра; однако это обещание будет исполнено лишь по окончании заседаний Генеральных штатов, дабы коадъютор мог с большей пользой служить кардиналу в ходе этих заседаний, не обнаруживая своего единомыслия с ним.
Кардинал вознаградит всех, кто способствовал успеху настоящих переговоров.