иться, не сумев добиться от него другого ответа.
Это был первый случай. А вот второй.
Было решено, что двор совершит торжественное вступление в Париж 21 октября; решение это приняли в отсутствие юного короля, и было намечено, что он поедет верхом возле кареты королевы, в окружении полка швейцарской гвардии и части армии. Однако Людовик XIV, как его ни уговаривали, не пожелал согласиться с таким распорядком: он вознамерился въехать в Париж верхом во главе полка французской гвардии, возглавляя кортеж один. И действительно, он въехал в столицу именно так, при свете тысяч факелов, окруженный бесчисленными толпами народа, на который это охранение произвело впечатление, превзошедшее все ожидания. Во Франции благоразумнее всего быть храбрым.
Друзья кардинала де Реца советовали ему остерегаться этой воли юного короля, который, не получая наставлений от людей, брал уроки у событий, и в числе прочих свои опасения высказал и президент Бельевр, но кардинал де Рец ответил ему:
— В руках у меня два весла, которые не позволят моему кораблю пойти ко дну: это булава кардинала и посох парижского архиепископа!
Даже народ, казалось, предупреждал кардинала де Реца об опасности, которая ему угрожала, ибо, когда он присутствовал на представлении трагедии «Никомед» и актер произнес стих, содержащийся в первой сцене первого акта:
весь партер повернулся в сторону новоиспеченного кардинала, применяя к нему это высказывание; тем самым его призывали извлечь из этого урок.
Мало того, принцесса Пфальцская, присоединившаяся ко двору, но сохранившая к Гонди тот интерес, какой всегда внушает выдающийся ум, приехала к нему и призывала его бежать, говоря, что уже решено удалить его во что бы то ни стало, даже ценой его жизни; но кардинал де Рец не захотел поверить принцессе, как он не пожелал поверить ни президенту Бельевру, ни голосу народа, который он сам во времена своего процветания называл гласом Божьим.
Неожиданный случай привел к тому, что чаша королевского гнева переполнилась. Мы уже говорили о том, как на заседании 13 ноября король объявил принца де Конде виновным в оскорблении величества. Накануне он послал церемониймейстера Сенто передать кардиналу де Рецу повеление прийти на это заседание; однако кардинал ответил, что он смиренно просит его величество уволить его от этой обязанности, поскольку при тех отношениях, в каких он находился с принцем де Конде, по соображениям справедливости и приличия ему невозможно подать голос за осуждение принца.
— Постарайтесь не делать этого, — посоветовал ему Сенто, — ведь когда кто-то высказал в присутствии королевы предположение, что вы отговоритесь таким предлогом, ее величество ответила, что все это вздор, ибо господин де Гиз, обязанный принцу де Конде своей свободой, беспрекословно явится на это заседание, и она не понимает, почему вы должны проявлять большую щепетильность, чем господин де Гиз.
— Сударь! — ответил кардинал де Рец. — Будь у меня тот же род занятий, что и у господина де Гиза, я почитал бы великим счастьем подражать ему, особенно в подвигах, совершенных им в Неаполе.
— Итак, — спросил Сенто, — вы, ваше преосвященство, не изменяете своего первоначального решения?
— Никоим образом! — ответил кардинал.
Сенто передал этот ответ королю и королеве.
Как уже было сказано, замысел удалить Гонди уже вполне созрел, и для исполнения его было решено воспользоваться первым представившимся случаем.
Однако прошло несколько дней, а подобный случай так и не представился, ибо кардинал был не настолько напуган, чтобы покинуть Париж, но недостаточно доверчив, чтобы являться в Лувр.
И потому решено было более не тянуть с арестом и осуществить его в любом месте. Капитану гвардейского полка Праделю был отдан устный приказ; но Прадель заметил королю, что желал бы иметь приказ в письменном виде, так как кардинал определенно окажет сопротивление и, чтобы не позволить ему бежать, его, возможно, придется убить. Король согласился с этим, и вручил Праделю следующий приказ:
«От имени короля
приказывается сьеру Праделю, капитану пехотной роты полка французских гвардейцев Его Величества, арестовать кардинала де Реца и препроводить его в Бастилию, дабы содержать его там под надежной стражей впредь до другого повеления. В случае, если какие-либо лица, какого бы звания они ни были, решатся воспрепятствовать исполнению настоящего приказа, Его Величество одновременно повелевает вышеупомянутому сьеру Праделю арестовать их и заключить в тюрьму, употребив для этого в случае нужды силу, дабы сохранялось почтение к воле Его Величества, который повелевает всем офицерам и нижним чинам способствовать сьеру Праделю под страхом наказания за ослушание.
Внизу рукой самого короля было приписано нечто вроде постскриптума:
«Я повелел Праделю исполнить настоящий приказ в отношении кардинала де Реца, арестовать его живым или мертвым — в случае сопротивления».
Чтобы исполнить этот приказ, были приняты различные дополнительные меры. Тутвиль, капитан королевской гвардии, снял дом поблизости от жилища г-жи де Поммерё, где бывал иногда Гонди, и спрятал там людей, чтобы захватить его, а артиллерийский офицер по имени Ле Фе попытался подкупить Пеана, управляющего кардинала, чтобы узнать, в котором часу ночи обычно выходит из дома его преосвященство.
Между тем г-н де Бриссак нанес визит кардиналу де Рецу и спросил у него, не намерен ли он на другой день идти в сад Рамбуйе; кардинал ответил положительно. Тогда г-н де Бриссак вынул из кармана бумагу и показал ее кардиналу: то была адресованная Бриссаку анонимная записка, предостерегавшая Гонди не ходить в этот день в сад Рамбуйе, где с ним может произойти беда.
На этот раз предостережение было вполне определенным, и храбрый прелат отнесся к нему с доверием; он взял с собой двести дворян и отправился в сад Рамбуйе.
«Я встретил там, — рассказывает он сам в своих “Мемуарах”, — много офицеров королевской гвардии… Не знаю, было ли у них намерение напасть на меня, но знаю, что напасть на меня в этих обстоятельствах было невозможно. Они приветствовали меня почтительными поклонами; я вступал в разговор с теми из них, кто был мне знаком, и возвратился домой совершенно довольным собой, как если бы не совершил изрядной глупости».
И в самом деле, король мог видеть, до какой степени опасен человек, способный за полдня найти двести дворян, готовых сопровождать его на прогулке.
Кардинал де Рец не был в Лувре со дня праздника Всех Святых, когда он произнес проповедь в королевской приходской церкви Сен-Жермен; так как их величества приходили слушать эту проповедь, он счел своим долгом прийти на другой день поблагодарить их. 18 декабря, на третий день после того, как Праделю был отдан приказ, к Гонди приехала его двоюродная сестра г-жа де Ледигьер и стала говорить ему, что он напрасно не является больше в Лувр и что это не соответствует правилам приличия. Поскольку кардинал считал г-жу де Ледигьер одним из своих вернейших друзей, он объяснил ей причины, по которым он не появляется там.
— Так вас удерживает только это? — спросила г-жа де Ледигьер.
— Конечно! — ответил кардинал. — На мой взгляд, этого вполне достаточно!
— В таком случае ступайте туда без всяких опасений, ибо нам известно, что творится за кулисами: при дворе не только ничего не замышляют против вас, а напротив, там состоялось совещание, на котором, после долгих споров, решено было примириться с вами и сделать для ваших друзей то, о чем вы просили. Так что ступайте туда, причем завтра же!
И поскольку г-жа де Ледигьер, как она утверждала, всегда знала о том, творится за кулисами, то кардинал окончательно уверился, что все полученные им грозные предостережения были ложными, и решил на другой же день отправиться в Лувр, что он и сделал с роковой опрометчивостью людей, которых Господь толкает к гибели.
Когда кардинал явился ко двору, было настолько рано, что их величества еще никого не принимали. Поэтому он зашел к г-ну де Вильруа, чтобы дождаться наступления нужного часа. Аббат Фуке, тот самый, что ездил сообщить Мазарини, что его призывают обратно, тотчас же отправился к королю и уведомил его, что кардинал де Рец дожидается у г-на де Вильруа часа, когда он сможет изъявить его величеству свое почтение. Король немедленно отправился к королеве, чтобы известить ее о происходящем. На лестнице он встретился с кардиналом и, как пишет г-жа де Мотвиль, «проявив ту разумную сдержанность, какую он впоследствии столь превосходно выказывал во всех своих поступках, любезно улыбнулся ему и спросил его, не видел ли он королеву».
Получив отрицательный ответ, король пригласил кардинала идти к ней вместе с ним. Кардинал был достаточно любезно принят у королевы и оставался у нее какое-то время, тогда как король отправился слушать мессу; затем, попрощавшись с ее величеством, он вышел из ее покоев. Но в передней он встретил Вилькье, дежурного капитана королевской гвардии, который прямо там его и арестовал. Кардинал был настолько далек от мысли о подобной развязке, что не оказал никакого сопротивления. Вилькье отвел его в свою комнату и обыскал. У кардинала не нашлось ничего, кроме письма от английского короля, просившего его похлопотать в Риме об отправке денежной субсидии, и наполовину готовой проповеди, которую он намеревался произнести в соборе Парижской Богоматери в последнее воскресенье Филиппова поста.
Это письмо и эта проповедь еще и теперь находятся в Королевской библиотеке.
Когда обыск закончился, служители королевской кухни принесли кардиналу полный обед, поскольку покинуть Лувр ему предстояло лишь через несколько часов.
Около трех часов дня его предупредили, чтобы он был наготове; затем его повели через большую галерею Лувра и павильон мадемуазель де Монпансье, у дверей которого он увидел королевскую карету. Гонди сел в нее первым, потом туда поднялись Вилькье и пять или шесть офицеров королевской гвардии. Наконец карета тронулась, сопровождаемая тяжелой конницей под начальством Миоссана, г-ном де Вогийоном во главе легкой конницы и г-ном де Венном, подполковником королевской гвардии. Карета выехала через ворота Конферанс, обогнула все внешние бастионы, миновав две или три заставы, возле каждой из которых стоял батальон швейцарцев с пиками, нацеленными в сторону города. Наконец, около восьми или девяти часов вечера, она прибыла в Венсен.