Мадемуазель д’Обинье горестно вскрикнула.
— Погодите, — продолжал Скаррон, — я не хочу, чтобы вы стали монахиней, поскольку хочу на вас жениться. Мои слуги меня крайне бесят, а я не могу побить их; мои друзья уходят от меня, а я не могу побежать за ними. Если же моими лакеями станет командовать молодая хозяйка, они будут мне подчиняться; если мои друзья увидят молодую женщину, они вернутся ко мне. Мадемуазель, я даю вам неделю на размышление.
Хоть и калека, Скаррон был в моде; он имел славу доброго и веселого человека, превосходившую его славу как поэта. По мере того как мадемуазель д’Обинье виделась с ним, она привыкала к нему; наконец, через неделю она объявила о своем согласии, и дело было решено.
Через несколько дней после свадьбы она написала брату:
«Недавно я вступила в брак, в котором сердце значит
мало, а тело, говоря прямо, не значит ничего».
Скаррон не обманулся. Под управлением новой хозяйки слуги стали послушными; при виде молодой женщины вернулись друзья. Вскоре дом Скаррона стал местом встреч придворных и городских остроумцев, и в описываемое нами время бывать в нем было модно и престижно.
Однако Скаррон был очень заметной фигурой во времена Фронды, и часть сатирических сочинений против Мазарини вышла из его арсенала; впрочем, это было вполне справедливо, поскольку в порыве бережливости министр отнял у поэта пенсион, который тот по болезни получал от королевы, и поэт, который ничего не мог отнять у министра, мстил оружием, дарованным ему Богом.
К несчастью, Мазарини вернулся в Париж еще более могущественным, чем прежде, и прелестная г-жа Скаррон, первой задачей которой было заставить непокорных слуг стать послушными и возвратить мужу разбежавшихся друзей, получила теперь и вторую задачу, куда более трудную, — помирить мужа с двором.
И молодая женщина взялась за выполнение этой задачи. Несмотря на ее близкие отношения с Нинон, никто никогда не говорил о г-же Скаррон ничего дурного, а Нинон спустя сорок лет выражалась о г-же де Ментенон так: «В молодости она была целомудренна по слабости ума; я хотела излечить ее от этой причуды, но она слишком боялась Бога».
Так что у г-жи Скаррон были две близкие подруги: распутная Нинон и добродетельная г-жа де Севинье.
Репутация неоспоримого целомудрия и бесспорной красоты открывали г-же Скаррон все двери. Многочисленные ходатайства, предпринятые ею для того, чтобы мужа не выслали из Парижа, позволили увидеть достоинства этой молодой женщины, проявлявшей такую самоотверженность: очарование в беседе и деликатность в просьбе. Маркизы де Ришелье, де Вилларсо и д’Альбре приняли в ней участие, и в конце концов она добилась того, о чем ходатайствовала: мужу было позволено остаться в столице. Как только это разрешение было получено, дом Скаррона, как и прежде, и даже еще в большей степени, чем прежде, стал местом собрания всего утонченного общества.
Впрочем, внутри королевства все успокоилось. Да, в стороне Нидерландов, где укрылся принц де Конде, на горизонте виднелось грозовое облачко, но кардинал де Рец был арестован и содержался под надежной охраной в Венсенском замке; поредевший Парламент присмирел; принцесса де Конде вместе с сыном покинула Бордо и присоединилась к мужу; принц де Конти продолжал оставаться в своем имении Гранж; герцогиня де Лонгвиль, возвращаясь к мужу, оставшемуся спокойным и смирным среди последних смут, остановилась в Мулене, у своей родственницы, аббатисы монастыря дочерей Святой Марии. Эта аббатиса была вдовой герцога де Монморанси, которого обезглавили в Тулузе по приказу Ришелье и смерть которого заставила в свое время г-жу де Лонгвиль пролить столько слез, когда весть об этой беде обрушилась на нее посреди ее беззаботной юности. В этом тихом убежище, у подножия алтаря, где неутешная вдова столько плакала, в разгар мирского шума, который, возможно, еще слишком заботил ее, г-жа де Лонгвиль начала свое долгое возвращение к Богу, которое во всех подробностях сохранил для нас Вильфор в своем «Подлинном жизнеописании Анны Женевьевы де Бурбон, герцогини де Лонгвиль».
Тем временем любовник прекрасной кающейся грешницы, принц де Марсийяк, ставший герцогом де Ларошфуко после смерти своего отца и питавший отвращение к гражданской войне после двух полученных им ран — одной при Бри-Конт-Робере, в первую Фронду, когда он сражался против Конде, и другой у ворот Сент-Антуан, во вторую Фронду, когда он сражался за него, — выздоравливал, как мы уже говорили, в Дамвилье. Уединение и потеря крови произвели благотворное действие на автора «Максим», и, раскаявшись почти так же, как г-жа де Лонгвиль, он желал теперь только одного — примириться с двором, чтобы иметь возможность сочетать браком своего сына, принца де Марсийяка, с мадемуазель де Ла Рош-Гийон, единственной наследницей Дюплесси-Лианкуров.
С целью достичь такого союза герцог де Ларошфуко послал беззаветно преданного ему Гурвиля[7] в Брюссель просить у принца де Конде согласия на этот брак. Но, поскольку Гурвиль был очень заметной фигурой в событиях Фронды и незадолго до этого похитил директора почт Бюрена, который обрел свободу лишь за выкуп в сорок тысяч экю, Мазарини не спускал с него глаз и, узнав, что тот на короткое время приехал в Париж, поклялся его оттуда не выпустить. Гурвилю стало известно, что он попал в ловушку, но, будучи человеком находчивым, он решил смело идти навстречу опасности и, в то время как Мазарини пустил на его поиски всю полицию, обратился к нему с просьбой об аудиенции. Мазарини согласился, и Гурвиль, вместо того чтобы быть приведенным к министру как преступник, явился к нему как посланник.
Мазарини был прежде всего человеком умным: он понял, что тем, кто придумал подобную уловку, чтобы выкрутиться из трудного положения, пренебрегать не следует. Он принял его, выслушал, оценил всю пользу, какую можно было извлечь из этого ловкого и неустрашимого агента, сделал ему предложения, которые были приняты, и тотчас же принял его на свою службу. Эта аудиенция повлекла за собой примирение герцога де Ларошфуко с двором и полное умиротворение Гиени. Наконец, 24 июля 1653 года при посредничестве Гурвиля был официально подписан мир между Мазарини и городом Бордо.
И вот тогда, успокоившись в отношении внутренних дел и не очень тревожась по поводу дел внешних, Мазарини начал всерьез заниматься упрочением положения своей семьи и обратил взгляд на принца де Конти, намереваясь женить его на одной из своих племянниц.
Момент был выбран благоприятный: принц де Конти, перехватив письмо брата, в котором тот приказывал своим офицерам делать вид, будто они подчиняются принцу де Конти, но подчиняться, на самом деле, только графу де Маршену, рассорился с Конде и ничего теперь так не хотел, как помириться с двором. Так что нужен был человек, пользовавшийся доверием у принца де Конти, и тут вспомнили о Сарразене.
Жан Франсуа Сарразен, известный в истории французской литературы как один из остроумцев XVII века, происходил из Нормандии. Он приехал в Париж в то время, когда там блистали жеманницы, был рекомендован мадемуазель Поле и понравился ей; она ввела его в общество, представляя как человека из благородной семьи, хотя его отец был всего лишь нахлебником государственного казначея Фуко, женившимся на его экономке. Вскоре Сарразену подвернулся случай быть представленным коадъютору, и, став одним из самых усердных его льстецов, он был рекомендован им принцу де Конти, который по этой рекомендации взял его в качестве секретаря.
О Сарразене, справедливо или нет, говорили, что за деньги он способен сделать многое, и кардинал предложил ему двадцать пять тысяч ливров, если замысел завершится успехом. Сарразен немедленно взялся за дело и, благодаря настроению принца де Конти в отношении своего брата, встретил затруднений куда меньше, чем ожидал. Принц де Конти принял предложение, но с условием, что ему предоставят возможность выбрать любую из племянниц кардинала; на это согласились, и он остановил свой выбор на Анне Марии Мартиноцци, почти уже сосватанную за герцога де Кандаля, который до этого питал неприязнь к подобному мезальянсу и был теперь сильно удивлен, видя, что принц крови по собственному выбору берет себе в жены ту, которой он почти отказал.
Когда договоренность была достигнута, принц де Конти, отказавшись от всех своих духовных имений в пользу аббата Монтрёя, отправился в Париж, где его всячески обласкал Мазарини. Через несколько дней в королевском кабинете в Фонтенбло состоялось венчание.
Сарразен недолго прожил после этой свадьбы, которую именно он и устроил; по слухам, он не получил ни гроша из обещанных кардиналом двадцати пяти тысяч ливров; вдобавок, Сегре рассказывает, что как-то раз, во время одного из приступов дурного настроения, которое принц де Конти нередко испытывал после своей женитьбы и причиной которого были денежные затруднения, ведь отказавшись от духовных имений, приносивших ему сорок тысяч экю ежегодно, он получил ренту лишь в двадцать пять тысяч экю, принц ударил несчастного Сарразена в висок каминными щипцами. Сегре добавляет, что это дурное обращение произвело на Сарразена столь сильное впечатление, что у него началась горячка, и через несколько дней он умер.
Правда, Таллеман де Рео рассказывает об этом происшествии иначе. По его словам, принц де Конти никогда не пошел бы на подобные насильственные действия по отношению к своему секретарю, и на самом деле Сарразен был отравлен неким каталонцем, жену которого он совратил; правдоподобие этому утверждению придает то, что жена каталонца умерла от той же болезни, в тот же день и почти в тот же час, что и Сарразен.
В то самое время, когда принц де Конти женился на племяннице кардинала, чины Парижского парламента, все в красных мантиях, приговорили принца де Конде, изобличенного в оскорблении величества и измене и на этом основании лишенного имени Бурбона, к смертной казни в том виде, какой будет угодно назначить королю.