Все другие родственники кардинала получили свою долю от его посмертных щедрот.
Принцесса де Конти, его племянница, получила двести тысяч экю.
Принцессе Моденской, принцессе Вандомской, графине Суассонской и коннетабльше Колонна было завещано по такой же сумме.
Племянник Манчини унаследовал герцогство Неверское, девятьсот тысяч ливров наличными, доходы с Бруажа, половину мебели и все римские владения кардинала.
Маршал де Грамон — сто тысяч ливров.
Госпожа Мартиноцци, сестра кардинала, получила пожизненный пенсион в восемнадцать тысяч ливров.
Особые завещательные отказы состояли в следующем:
королю достались два инкрустированных шкафа-кабинета, которые еще не были закончены;
королеве-матери — алмаз, оценивавшийся в один миллион ливров;
молодой королеве — алмазная брошь;
герцогу Анжуйскому, брату короля, — шестьдесят марок золота, серия стенных ковров и тридцать изумрудов;
дону Луису де Аро, испанскому министру, — прекраснейшая картина Тициана, изображавшая Флору;
графу де Фуэнсальданья — большие стенные часы в золотом корпусе;
его святейшеству — шестьсот тысяч ливров на войну с турками;
бедным — шесть тысяч франков;
наконец, сокровищнице драгоценностей французской короны были оставлены восемнадцать больших алмазов, на условии, что они будут именоваться Мазаринами.
Это было крайнее средство поднять свое имя на высоту других великих имен, данных некоторым алмазам, которые были унаследованы или приобретены французскими королями. И действительно, восемнадцать Мазаринов заняли место подле пяти Медичи, четырех Валуа, двенадцати Бурбонов, двух Наварров, одного Ришелье и одного Санси.
Однако свое имя кардинал оставил не только этим восемнадцати алмазам, ибо увековечить память о своем пребывании в этом мире было одним из самых страстных его желаний. Он дал свое имя маркизу де Ла Мейре, который, как мы уже говорили, стал зваться герцогом; дворцу, который он построил и который стал именоваться дворцом Мазарини; азартной игре, которую он изобрел и которая называлась хокой Мазарини; и, наконец, паштеты на манер Мазарини.
Любой, кто сколько-нибудь внимательно следил за этой историей, мог заметить, что честолюбие и скупость были главными страстями кардинала. Чтобы удовлетворить свое честолюбие, он предал Францию; чтобы удовлетворить свою скупость, он разорил эту страну, а между тем, несмотря на два этих заслуженных упрека, ни один министр, ни иностранный, ни даже отечественный, не сделал для какой-либо страны то, что Мазарини сделал для своего второго отечества.
Мы сказали, что он предал Францию. Вот по какому случаю он замышлял свое предательство, не имевшее, впрочем, серьезных последствий. Предоставим слово Бриенну.
«Тем временем (1660), однажды, когда я был один в кабинете кардинала и, сидя за его столом, писал по его распоряжению срочные депеши, его преосвященству понадобились какие-то бумаги, лежавшие в одной из его шкатулок. В тот день кардинал находился в постели, где его удерживала подагра. Он подозвал меня, вручил мне ключи и велел открыть шкатулку, помеченную номером XI, и взять связку бумаг под литерой А, перевязанную желтой лентой. Однако шкатулки, поставленные по шесть штук в ряд на двух разных столах в изножье постели, оказались неверно размещены: вслед за шкатулкой X была поставлена шкатулка IX, которую я и открыл, не обратив внимания на ее номер и ограничившись тем, что пересчитывал шкатулки до тех пор, пока не дошел до одиннадцатой по порядку; так что я вынул связку под литерой А, но, видя, что она перевязана не желтой лентой, а голубой, я прямо со своего места сказал об этом его преосвященству. На что кардинал ответил мне: “Вы ошиблись номером, и открыли девятую шкатулку вместо одиннадцатой”. Тогда я открыл указанную мне шкатулку и действительно нашел в ней связку под литерой А, перевязанную желтой лентой, и отнес ее кардиналу. Между тем я не смог удержаться, чтобы не прочесть надпись на отдельном листе, который был верхним в связке А, перевязанной голубой лентой, и увидел на нем следующие примечательные слова:
“Акт, посредством которого к… И… обещал мне не противиться в… меня в п… достоинство в том случае, если я смогу избраться после смерти А…, и под условием, что я уговорю к… Ф… удовольствоваться городом А… вместо города К…, требование о возвращении которого я предъявил от его имени короне И…”
И ниже:
“N.B. Акт этот действителен, поскольку Камбре остается в руках испанцев”».
Бриенну было нетрудно понять смысл этой пометы, хотя из предосторожности кардинал ограничился в ней лишь начальными буквами титулов и имен; вот что в ней было сказано:
«Акт, посредством которого король Испании обещал мне не противиться возведению меня в папское достоинство в том случае, если я смогу избраться после смерти Александра VII, и под условием, что я уговорю короля Франции удовольствоваться городом Авеном вместо города Камбре, требование о возвращении которого я предъявил от его имени короне Испании.
Акт этот действителен, поскольку Камбре остается в руках испанцев».
К несчастью для Мазарини, смерть не оставила ему времени привести в исполнение этот честолюбивый план, ибо Александр VII, избранный 7 апреля 1655 года, умер только 22 мая 1667-го, то есть на шесть лет позднее того, кто рассчитывал стать его преемником.
Что же касается скупости кардинала, то она вошла в поговорку, и в этом великом пороке его упрекали как друзья, так и враги; все для него служило предлогом брать деньги, все становилось поводом к взиманию налогов. Его выражение «Поют — значит, заплатят» стало не только французской поговоркой, но и европейской аксиомой.
Однажды Мазарини уведомили, что в продажу поступила направленная против него ужасная брошюра; кардинал приказал конфисковать ее, а так как после конфискации стоимость брошюры выросла раз в десять, то он велел продавать ее из-под полы по бешеной цене; этот коммерческий ход, о котором он сам рассказывал со смехом, принес ему тысячу пистолей.
Мазарини плутовал в карточной игре; он называл это «пользоваться своими преимуществами» и, при всей своей скупости, играл так, что за одну ночь мог проиграть или выиграть пятьдесят тысяч ливров. Впрочем, как это и должно было быть, он выказывал себя чрезвычайно чувствительным как к выигрышу, так и к проигрышу.
Если дарил он крайне неохотно или даже не дарил вовсе, то, напротив, никогда он не бывал довольнее, чем когда ему случалось получать подарки, и, чтобы добиться этого, он порой прибегал к приемам, присущим исключительно ему.
У кардинала Барберини была изумительная картина Корреджо, которая изображала младенца Иисуса, сидящего на коленях Богоматери и в присутствии святого Себастьяна подающего обручальное кольцо святой Екатерине.[15] Мазарини всегда помнил об этой поразившей его картине, увиденной им в Риме; он не решался попросить ее у Барберини, который, по всей вероятности, ответил бы ему отказом, однако по его просьбе это сделала королева, которой Барберини не посмел отказать. Опасаясь, что по пути с этим шедевром может случиться какая-нибудь беда, в Рим послали нарочного, который, разумеется за счет Барберини, привез картину в Париж, где даритель лично преподнес ее королеве, которая, желая воздать ей заслуженную честь, приказала тотчас же повесить ее в своей спальне. Но, едва только Барберини ушел, Мазарини снял ее со стены и унес это вожделенное сокровище к себе. Однако после смерти Мазарини кардинал Барберини, в намерения которого всегда входило делать подарки престолу, а не министру, явился к королю и обратился к нему с просьбой вспомнить, что эта картина была подарена королеве и, следовательно, принадлежит его величеству. Людовик XIV счел заявление кардинала справедливым, и эта картина была передана королю вместе с тремя другими, которые герцог Мазарини отослал ему, поскольку, по его словам, они изображали обнаженную натуру.
Этими тремя картинами, оскорблявшими целомудрие супруга Гортензии Манчини, были знаменитая «Венера» Тициана, «Венера» Корреджо, а также та самая картина Антонио Карраччи, перед которой останавливался кардинал Мазарини, сетуя, что ему предстоит расстаться с ней.
Вспомним, что этот самый герцог Мазарини, все так же охваченный чувством стыдливости, покалечил однажды молотком все античные статуи, оставленные ему дядей. Королю стало известно об этом кощунстве, и он послал к герцогу Кольбера, чтобы узнать, что могло побудить его к подобному поступку.
— Моя совесть, — ответил на этот вопрос герцог Мазарини.
— Но, господин герцог, — спросил Кольбер, — если дело тут в вашей совести, то почему вы держите у себя в спальне прекрасный гобелен «Марс и Венера», который, на мой взгляд, ничуть не менее непристоен, чем ваши статуи?
— Дело в том, — ответил герцог, — что этот гобелен достался мне от семьи Лапортов, из которой я происхожу, а так как я не ношу более ее имени, то мне хотелось сохранить хоть какой-нибудь принадлежавший ей предмет.
Несомненно, этот довод показался достаточно основательным Людовику XIV, ибо король оставил герцогу гобелены, доставшиеся ему от семьи Лапортов, но отнял у него статуи, доставшиеся ему от семьи Мазарини.
Мы уже не раз говорили выше о некоторых проявлениях скупости кардинала, и в сопоставлении с этими они дадут полную картину.
И потому Мазарини умер, ненавидимый почти всеми: ненавидимый королевой, упрекавшей его за неблагодарность; ненавидимый королем, упрекавшим его за скупость; ненавидимый народом, упрекавшим его за свою нищету.
Эпиграммы, преследовавшие министра на протяжении всей его жизни, во множестве появились, понятное дело, и после его смерти.
Мы приведем лишь некоторые из них:[16]
Свой путь земной закончил кардинал!
И что ж, француз, о нем бы ты сказал?