— Два добрых дела он для нас свершил:
С войной покончил, да и сам почил.
Плут Мазарини, к нам придя издалека,
На Лазаря, из притчи бедняка,
Изрядно нищетою был похож;
Но, к королеве оказавшись вхож,
Как тот дурной богач, он вскоре стал богат
И вместо рая путь себе проторил в ад.
Преосвященнейший второй уж здесь лежит:
От третьего, дай Бог, судьба нас охранит!
Покоится под этим камнем Джульо, великий кардинал.
Прохожий, береги свой плащ, чтоб он его с тебя не снял!
Всех охватило неудержимое желание сочинять эпитафии кардиналу. Поэты, горожане, торговцы — каждый выказывал усердие в этом занятии; не обошлось даже без одного швейцарца, полк которого покойный кардинал распустил и который, проходя мимо его могилы в Венсене, пожелал внести свою долю в эти общие подношения. Он подумал с минуту и вырезал на могильном камне следующее двустишие, которое, по нашему мнению, не хуже всякого другого:
Плут италийский здесь под глыбою почил:
Подлец он был уж тем, что полк мой распустил.
Кто-то еще, не сумев, вероятно, подобрать пары рифм, удовольствовался составлением анаграммы и в имени JULES MAZARIN обнаружил словосочетание ANIMAL SI RUZE.[17]
Ну а теперь, оставив в стороне страсти эпохи и партийную рознь, выскажем суждение о Мазарини с точки зрения итогов его деятельности, а не использованных им средств.
Мазарини продолжал внешнюю политику Генриха IV, то есть стремился к ослаблению мощи Габсбургов. Все средства для достижения этой цели казались ему годными; безбожник в политике, материалист в государственных делах, он не имел ни ненависти, ни любви, ни симпатий, ни антипатий. Любой, кто мог служить его намерениям, был его союзником; любой, кто противодействовал им, становился его врагом. Благо страны стояло у него впереди всего, даже впереди требований короля: Кромвель может помочь ему ослабить Габсбургов, Кромвель может дать ему шесть тысяч солдат, чтобы отвоевать Монмеди, Мардик и Сен-Венан, — министр вступает с ним в переговоры. В качестве награды за союз с ним похититель престола требует изгнать из Франции законных наследников английской короны, и Мазарини изгоняет их, делая исключение лишь для внучки Генриха IV. Он скуп для людей, но ничуть не скуп для дела. И если ему надо сотворить врагов своим врагам, а точнее, врагам Франции, то золото льется рекой.
В течение всего министерства Мазарини война активно продолжается в Нидерландах, Италии и Каталонии. Но, в то время как его генералы побеждают испанцев и имперцев, его агенты ведут переговоры в Амстердаме, Мадриде, Мюнхене и Брюсселе; однако в важных делах он полагается только на себя и самолично ведет переговоры, спорит и заключает соглашения. На переговоры, которые велись на Фазаньем острове, дон Луис де Аро привозит с собой шесть умнейших людей Испании; Мазарини приезжает туда один, противостоит всем, обсуждает параграф за параграфом, фразу за фразой, слово за словом мирный договор в сто двадцать статей; в течение трех месяцев пребывает в борьбе с лучшими политиками того времени; выдерживает двадцать четыре заседания по пять или шесть часов каждое, которые проходят посреди речных туманов и удушливых болотных испарений; подписывает один из самых выгодных мирных договоров, какие когда-либо подписывала Франция; обеспечивает мир Европе, нарушаемый уже пятьдесят лет, и, словно истощив в свершении этого великого общественного дела все свои телесные и умственные силы, приезжает в Париж умереть в то самое время, когда король может сообщить ему, что заключенный при его содействии брак, который ставит Францию в первый ряд мировых держав, благословен Господом и скоро принесет государству наследника престола.
Внутри государства Мазарини продолжает политику Ришелье, то есть стремится к ослаблению феодализма, Церкви и Парламента. Феодализм умирает у его ног в тот день, когда принц де Конде голосом Испании просит прощения; Церковь расписывается в своем бессилии, позволяя оставить коадъютора в тюрьме, а кардинала де Реца в изгнании; наконец, Парламент, побежденный, сломленный, поредевший, видит, как Людовик XIV со шляпой на голове и хлыстом в руке входит в его стены, а за спиной юного короля может различить хитрую и насмешливую физиономию того, кого парламентские чины дважды приговорили к смерти, за чью голову они назначили награду, чью мебель они продали с торгов, кого они изгнали, поносили, осмеивали и кто вернулся умереть во Францию всемогущим, обладающим состоянием в пятьдесят миллионов, проклинаемым, правда, народом, собственной семьей и королем, но оставляющим народу мир, семье — богатство, а королю — королевство, в котором не было больше никакой оппозиции, ни феодальной, ни церковной, ни парламентской!
Спрашивается, в чем же причина этой ненависти, этого всеобщего осуждения Мазарини? В чем причина того, что его гений не признан, его способности оспариваются, его намерения и даже итоги его деятельности отвергаются его современниками? Вся тайна заключается в одном-единственном слове: Мазарини был скуп.
Рука, держащая скипетр, должна быть, подобно длани, держащей мир, широкой и открытой: Бог не только милостив, но и щедр!
XXXV. 1661
Ле Телье. — Лионн. — Фуке. — Их характеры. — Кольбер и клад Мазарини. — Людовик XIV в двадцать три года. — Филипп Анжуйский, брат короля. — Отдаление Анны Австрийской от власти. — Образ жизни молодой королевы. — Принцесса Генриетта и молодой Бекингем. — Вдовствующая английская королева и ее дочь возвращаются во Францию. — Причины этого возвращения. — Герцог Анжуйский едет к ним навстречу. — Граф де Гиш. — Неистовая ревность. — Женитьба герцога Анжуйского. — Он принимает титул герцога Орлеанского. — Портрет его супруги. — Обычный распорядок дня Людовика XIV. — Фрондеры становятся царедворцами. — Король влюбляется в герцогиню Орлеанскую. — Каким образом хотят скрыть эту любовную связь. — Мадемуазель де Лавальер. — Она привлекает внимание короля. — Людовик XIV как поэт. — Данжо секретарствует вдвойне. — Падение Фуке готовится. — Празднество в Во. — Поездка в Нант. — Арест Фуке. — Ненависть к Кольберу.
Мы сказали о том, что тотчас после смерти Мазарини, еще до своего отъезда из Венсена, Людовик XIV вызвал Ле Телье, Лионна и Фуке и объявил им своем решении править единолично.
Скажем теперь коротко о людях, которых Мазарини завещал королю. Позднее мы поговорим о Кольбере, которого он ему всего лишь рекомендовал.
Мишель Ле Телье, внук советника Податной палаты, был одним из тех талантливых людей, которых природа одарила одновременно телесной красотой и изяществом ума: он обладал приятным лицом, блестящими глазами, ярким и здоровым цветом кожи, тонкой улыбкой и той прямой и открытой внешностью, которая с первого взгляда настраивает людей в пользу того, кто ею обладает. Его повадки выдавали в нем человека учтивого, его манеры — человека благовоспитанного; имея ум гибкий, покладистый и вкрадчивый, он говорил обычно с такой скромностью, что его всегда полагали во всем более сведущим, чем это было на самом деле, и зачастую приписывали мудрости его осмотрительность, которая объяснялась всего-навсего его неосведомленностью; смелый и даже предприимчивый в государственных делах, твердый в исполнении раз и навсегда задуманного плана, неспособный поддаваться своим страстям, обуздать которые у него всегда хватало сил, порядочный в житейском общении, много обещавший и редко исполнявший свои обещания, робкий в семейных делах, не презиравший своих врагов, какими бы ничтожными они ни были, и всегда старавшийся нанести им удар, но скрытно: таков был смиренный отец надменного Лувуа; таков был человек, который сказал Людовику XIV по поводу канцлера Сегье, пожелавшего стать герцогом де Вильмором:
— Государь, все эти высокие звания нисколько не идут судейским, коими мы являемся, и правильная политика состоит в том, чтобы жаловать такие титулы лишь за военные подвиги.
Юг Лионн, дворянин из Дофине, по силе духа превосходил своего коллегу Ле Телье; его ум, изощрившийся в делах, был тонким и проницательным. Кардинал Мазарини с давних пор использовал его в дипломатических спорах, в которых он сделался настолько опытным переговорщиком, что слава о его хитрости вредила ему, особенно в отношениях с итальянцами, которые не доверяли сами себе, когда им приходилось вести с ним переговоры; к тому же он был весьма бескорыстен и на богатство смотрел лишь как на средство доставить себе удовольствия и удовлетворить свои страсти; игрок и мот, сладострастник, то с наслаждением предававшийся праздности, то неутомимый в трудах, человек настроения, уступавший всем своим прихотям, подчинявшийся всем своим естественным потребностям, полагавшийся лишь на себя самого, черпавший все свои средства из собственных запасов, самостоятельно писавший или диктовавший все свои депеши и восполнявший благодаря живости ума все то, что он терял из-за вялости тела, — таков был Лионн, или, по крайней мере, таким его описывает аббат де Шуази, у которого мы заимствовали этот портрет.
Никола Фуке, чье огромное богатство и страшное падение сделали его особым персонажем истории, обладал необычайной деловой хваткой; отважный финансист, он умел находить денежные средства в обстоятельствах, казавшихся совершенно катастрофическими, в случаях, казавшихся совершенно безнадежными; обладавший познаниями в области права, сведущий в литературе, наделенный притягательным умом и благородными манерами, он был способен легко обманываться: стоило ему оказать хоть малейшую услугу какому-нибудь человеку, что, впрочем, всегда делалось с достоинством, быстротой и услужливостью, как он уже включал этого человека в число своих друзей, полагаясь на него так, словно дружба эта была испытана временем и опытом; к тому же он умел слушать и умел отвечать, что крайне редко присуще министру; более того, отвечал он всегда любезно, так что нередко, не развязывая ни своего кошелька, ни государственного, он отпускал людей, явившихся к нему на аудиенцию, почти довольными; он жил сегодняшним днем и хотел быть первым министром, ни на минуту не отрываясь от своих удовольствий, к которым он привык и которые при его темпераменте стали для него необходимостью: он подчеркнуто запирался в своем кабинете и, в то время как все восхваляли его как великого труженика, тайком спускался в небольшой сад, куда являлись одна за другой самые красивые женщины Парижа, ценившиеся на вес золота; он был щедр по отношению к писателям, которых он оценивал по их таланту и вознаграждал по их заслугам; друг Расина, Лафонтена и Мольера, покровитель Лебрена и Ленотра, он похвалялся тем, что руководит молодым королем, взяв на себя заботу одновременно о его занятиях, его удовольствиях и его любовных увлечениях, то есть о трех делах, которые, к несчастью для честолюбивого министра, король взялся улаживать сам.