в ту же минуту поднялся и, вместо того чтобы бежать, прислонился к стене, приготовившись оказывать сопротивление четырем противникам. Оказавшиеся рядом Савиньяк, дворянин из Лимузена, и отставной гвардейский капитан Вилье-Куртен вначале наблюдали за тем, как он выкручивается из этого положения, а затем пришли ему на помощь и обратили в бегство четырех наемных убийц.
Ла Кальпренед женился по любви. Одна молодая вдова, которая была без ума от его романов и обладала кое-каким состоянием, передала ему, что она готова выйти за него замуж, но с условием, что он согласится закончить свой роман «Клеопатра», оставшийся незавершенным из-за ссоры автора с книгопродавцами. Ла Кальпренед дал согласие, и обязательство закончить «Клеопатру» стало одной из статей брачного договора.
Через несколько дней после своей женитьбы, нанося свадебные визиты, Ла Кальпренед наведался к Скаррону. Беседуя с ним, наш новобрачный вдруг стал проявлять сильное беспокойство по поводу своего лакея, оставшегося внизу.
— Прошу вас, дорогой Скаррон, — сказал он, — прикажите, чтобы его впустили.
Но затем, спохватившись, остановил его:
— Нет, нет! Не нужно!
Это не помешало ему уже через минуту вернуться к своей просьбе:
— И все же я не могу оставить этого малого на улице.
— Ах вот оно что! — воскликнул Скаррон. — Я догадался: вы хотите дать мне понять, что внизу вас ждет дворянин из вашей свиты? Ни слова более, я принял это к сведению.
Супруга Ла Кальпренеда, подобно жене Кольте, сочиняла стихи, с той лишь разницей, что она делала это сама. Ей принадлежит одно стихотворение, являющееся замечательным образцом вкусов того времени. Сердце, взявшее на себя больше обязательств, чем оно могло выполнить, хватают приставы Киферы, и всю его утварь продают на торгах тем, кто предлагает за нее наибольшую цену:
Достались Сильвии долги одни,
Хлориде юной — жизни радостные дни,
Терзания — Филиде,
А горести — божественной Ириде;
Амариллида получила ласки первых встреч,
Игривая Клеон — обманчивую речь,
Рыдания — красавица Киприда и т. д.
Помимо романов «Кассандра», «Клеопатра», «Фарамон» и уже упоминавшейся нами трагедии «Митридат», Ла Кальпренед поставил на сцене «Брадаманту», «Иоанну Английскую», «Кровавую жертву» и «Графа Эссекса», лучшую из своих театральных пьес.
Обратимся теперь к Скаррону, мелькнувшему у нас на предыдущей странице и именовавшегося тогда крошкой Скарроном и калекой Скарроном.
Поль Скаррон, известный куда больше удивительной судьбой своей вдовы, чем собственным талантом, был сын советника Большой палаты, прозванного Скарроном-апостолом, поскольку он без конца приводил изречения апостола Павла. По своему складу Поль Скаррон был склонен не только к поэзии, но и к мирским удовольствиям. Это был красивый малый, который мило танцевал в балетах и неизменно пребывал в превосходнейшем настроении, как вдруг его увидели несчастным скрюченным калекой, перемещающимся только в кресле, способным свободно двигать лишь пальцами и языком, которым, по словам многих, он продолжал пользоваться даже чрезмерно. Как именно пришел к нему этот внезапный недуг, никто доподлинно утверждать не может. Одни говорят, что причиной стало снадобье, которое ему дал какой-то знахарь; другие рассказывают, что из-за маскарада, в котором Скаррон появился в Ле-Мане, где он служил каноником, его бросилась преследовать толпа, и, чтобы ускользнуть от нее, он бросился в Сарту, ледяные воды которой вызвали у него этот паралич.
Наконец, он сам в стихотворном послании к г-же де Отфор объясняет свою болезнь иной причиной, ибо, по его словам:
В мои дорожные носилки запрягли,
К несчастью, слишком норовистого коня,
Чем злость его сверх всякой меры разожгли:
Он наземь дважды сбрасывал меня.
Винтом скрутилась шея бедная моя,
А после вывиха усилилась беда:
Не удается голову поднять мне никогда,
И, зол на этот мир, скорблю всечасно я.
Несмотря на свое увечье, Скаррон всегда пребывал в милейшем настроении, приказывая носить его повсюду в кресле, смеясь и паясничая везде, куда он являлся, и в разговорах с аббатом Жиро, который был правой рукой Менажа, вечно просил найти ему невесту, советуя своему уполномоченному обратить внимание прежде всего на то, чтобы женщина эта не отличалась хорошим поведением, дабы в минуту плохого настроения можно было бранить ее сколько угодно. Аббат Жиро показывал Скаррону двух или трех женщин, отвечающих подобным требованиям, но Скаррон каждый раз отвечал отказом: судьба его была предопределена.
И действительно, как раз в это самое время, пока Скаррон рифмовал свои «Выдумки капитана Бахвала» восьмисложными стихами с одной и той же рифмой, в безвестности подрастала та, которой суждено было стать его женой и удивительную и великолепную судьбу которой мы позднее проследим.
Скаррон был не только добрым гением театра, для которого он написал «Жодле» и «Смешного наследника», не только любимцем коадъютора, которому он посвятил свой «Комический роман», но еще и другом г-на де Виллара, отца маршала; г-на де Бёврона, отца герцога д’Аркура; трех Вилларсо и, наконец, всех утонченных умов Парижа.
Кроме названных нами комедий, Скаррон сочинил для театра пьесы «Дон Яфет Армянский» и «Сторож самому себе».
Позднее, когда речь у нас пойдет о его вдове, мы расскажем, как он умер.
Ничто в этом мире не происходит в один миг, и для всякого явления найдется то, что ему предшествовало. Скаррон предшествовал Мольеру, Ротру предвестия Корнеля.
Ротру, хотя он был моложе Корнеля на несколько лет, выступил раньше его и в комедии, и в трагедии; в комедии — «Кольцом забвения», в трагикомедии — «Клеаженором и Дористеей», в трагедии — «Умирающим Геркулесом». По этой причине Корнель называл Ротру своим отцом и учителем. Но, чтобы не оказаться низвергнутым с трона, Ротру после представления корнелевской «Вдовы» поспешил, хотя, по нашему мнению, несколько преждевременно, уступить этот трон своему сопернику, о чем он заявил в своих стихах, слишком красивых для того, чтобы они давали основания уличать их автора в притворной скромности.
Чтоб должное тебе воздать, а заодно и попенять,
Скажу по совести, Корнель: я боле не могу молчать!
Воистину, сколь грандиозен перечень твоих заслуг,
Когда соперник твой их подтверждает, словно друг!
К одной и той же цели нас желанье страстное ведет,
Одна любимая у нас — мы оба жаждем ею обладать;
Но близок уж тот день, когда мечтам моим конец придет,
Ведь понял я, что на ее любовь ты вправе притязать!
И подобное доказательство своего смирения дал автор «Венцеслава»! Но так уж был устроен Ротру, человек с добрым сердцем, всегда готовый на самопожертвование; он отрекся от жизни так же легко, как отрекся от славы.
Ротру был заместителем гражданского и уголовного судьи в округе Дрё; любопытно, что оба этих великих поэта, Ротру и Корнель, явились из Нормандии, тогда как их соперники, Скюдери и Ла Кальпренед, явились с Юга. То была новая битва между языками «ойль» и «ок», в которой языку «ок» предстояло во второй раз потерпеть поражение. Ротру находился в Дрё, когда там разразилась повальная болезнь чрезвычайно опасного характера. Каждый день в городе умирало по тридцать человек. Самые знатные горожане обратились в бегство; мэр умер, главный судья был в отъезде: Ротру заменил того и другого. В это время его брат, живший в Париже, прислал Ротру письмо, в котором он умолял его приехать к нему; но Ротру ответил, что его присутствие необходимо в родном краю и он останется там до тех пор, пока будет считать это полезным.
«Но совсем не потому, — добавил он с тем скромным величием, какое ему так часто доводилось заимствовать у своих героев, — что опасность невелика, ведь в тот час, когда я пишу Вам, колокол звонит по двадцать второму человеку, умершему сегодня; он прозвонит и по мне, когда это будет угодно Богу».
Богу было угодно увенчать эту прекрасную жизнь прекрасной смертью, славу — самопожертвованием. Колокол прозвонил и по нему, и Ротру вознесся на небо с венком поэта на голове и пальмой мученика в руке.
Что же касается Корнеля, то что сказать о нем, кроме как то, что автор «Сида», «Горация» и «Цинны» был счастливым человеком? Ему рукоплескал весь Париж, его порицала Академия; Ротру был его другом, а врагами его стали Ла Кальпренед, Буаробер и Скюдери. И, даже если бы ему захотелось строить свою жизнь с оглядкой на будущее, он, безусловно, не прожил бы ее иначе.
Мы видели, как вместе с первым периодом французского театра закончилась национальная литература, как вместе со вторым на нашу сцену проник итальянский и испанский дух. Вскоре мы увидим, как на смену им придет подражание греческим и латинским классикам, ибо именно тогда Корнеля станут называть старым римлянином, хотя он был всего лишь старым кастильцем. В нем было больше от Лукана, чем от Вергилия. Он смог бы, если бы захотел, сочинить «Фарсалию», но никогда не написал бы «Энеиду».
Лукан, напомним, был родом из Кордовы.
XXVI. 1652
Совершеннолетие короля. — «Старикашки». — Внутреннее и внешнее положение Франции. — Герцог Орлеанский. — Принц де Конде. — Мазарини. — Коадъютор. — Мадемуазель де Монпансье. — Кардинал возвращается во Францию. — За его голову назначена награда. — Он спокойно пересекает Францию и в Пуатье присоединяется к королеве. — Маршал де Тюренн снова предлагает свои услуги королю. — Двор направляется к Орлеану. — Мадемуазель де Монпансье объявляет войну двору и захватывает Орлеан.
Людовик XIV стал совершеннолетним. Подобно Людовику XIII, он был способен в одно мгновение перейти от полной подчиненности к абсолютному самоволию; но, в противоположность своему отцу, начавшему царствование с решительного шага и почти сразу же впавшему в бессилие, из которого ему удавалось выходить лишь урывками, Людовику XIV суждено было оставаться бессильным даже тогда, когда его малолетство закончилось, и лишь ступень за ступенью подниматься к власти, а точнее сказать, к своевластию, которое было отличительной чертой его царствования. И потому, хотя король и достиг совершеннолетия, правила по-прежнему Анна Австрийская, направляемая тонким умом кардинала Мазарини, который все так же имел над ней власть, причем власть эта, возможно, стала даже сильнее с тех пор, как он оказался в изгнании, а не пребывал в своих покоях в Лувре или Пале-Рояле.