Однако на самом деле лишь спустя еще два года Лавальер, удрученная всеми возможными горестями, получила, наконец, разрешение удалиться в монастырь кармелиток в парижском предместье Сен-Жак, где в возрасте тридцати лет она приняла постриг под именем сестры Луизы Милосердной и где скончалась 6 июня 1710 года, в возрасте шестидесяти пяти лет.
Удаляясь от света, покинутая любовница простилась с королем следующими стихами:
Все гибнет, все проходит, и лучшее на свете сердце
Не может полюбить раз навсегда один предмет.
Примеров вечной страсти нежной в прошлом нет,
Не стоит ждать ее и впредь, к тому ж от самодержца.
У постоянства есть законы, но все они незримы.
Поток желаний короля ничто остановить не может:
Что нравилось ему вчера, сегодня для него негоже,
И перемены эти в нем уму непостижимы!
Все ваши добрые черты, Луи, столь этим умалились!
Вы более не любите меня, и нам уже не быть вдвоем!..
Мои же чувства к вам, увы, ничуть не изменились.
Любовь, источник горьких бед моих и всех утех,
Ах, почему ты не дала ему такое сердце, как мое?
Ах, почему ты не дала мне сердце, как у всех?..
Скажем еще одно слово о графе де Гише и закончим наш разговор об этом красивом и поэтичном молодом человеке.
После переправы через Рейн, где он показал себя героем, граф де Гиш продолжал кампанию, рискуя в каждом бою жизнью, но его не трогали ни пуля, ни ядро. Затем он вернулся ко двору, увенчанный славой и ставший еще более модным, чем прежде, и король, простивший ему любовную связь с принцессой Генриеттой и забывший о скандале, который был вызван этой любовной связью, превосходно принял его.
«Однако, — говорит автор "Мемуаров маршала де Грамона", — граф де Гиш разгадал секрет, как испортить все свои хорошие качества непозволительной и неуместной надменностью, ибо он хотел всегда господствовать и всем распоряжаться по своему произволу, тогда как ему надо было только повиноваться и кланяться; этим он навлек на себя всеобщую ненависть и, в конце концов, отчужденность со стороны короля, что вызвало у него умопомешательство, а затем привело его к смерти, ибо он не сумел снести столько обрушившихся на него невзгод».
Так или иначе, граф де Гиш умер от печали 29 ноября 1673 года в Кройцнахе, в Рейнском Пфальце.
Ему было тридцать пять лет.
XL. 1673 — 1679
Нимвегенский мир 1678 года. — Взгляд на прошедшее. — Людовик XIV и поэты. — Король мстит за старого Корнеля. — Стихи по этому поводу. — Заговор шевалье де Рогана. — Его смерть. — Отравители. — Порошок наследников. — Ла Вуазен. — Ла Вигурё. — Огненная палата. — Герцог Орлеанский у колдуньи. — Явление дьявола. — Ла Вуазен и ее посетители. — Заклинание по просьбе кардинала Буйонского. — Ла Рени и графиня Суассонская. — Казнь Ла Вигурё. — Смерть Ла Вуазен.
Мы не будем следить за всеми подробностями долгих войн во Фландрии и Германии, войн, в которых успехи чередовались с неудачами и в которых Конде и Тюренн поддержали свою репутацию, а принц Оранский стяжал себе славу. Мы упомянем лишь причины и результаты этих войн.
Людовик XIV начал войну против Голландии в союзе со всей Европой, но мало-помалу другие монархи, союзники французского короля, обеспокоенные его огромным могуществом и видя его уже у ворот Гааги и Амстердама, отвернулись от него. Испания первой объявила войну Франции; затем, исполнившись угрозой, вооружилась и двинулась на нас Империя; наконец, вырвавшаяся из-под нашего влияния Англия, заявлявшая прежде о своем нейтралитете, стала нашим врагом. Война, объявленная Соединенным провинциям, сделалась общеевропейской. Мы взялись за оружие, чтобы разгромить маленькую республику, а в итоге нам пришлось иметь дело не только с этой маленькой республикой, которая так и не была разгромлена, но и с тремя великими державами.
Только Швеция осталась верна нам.
Людовик XIV понимал, что если вести переговоры со всеми объединившимися против него государствами одновременно, то притязания одних разожгут притязания других, требованиям этим не будет конца, и, следовательно, переговоры никогда не завершатся. И потому он приказал своим полномочным представителям вести переговоры с каждой державой по отдельности.
Начали с Голландии, которая более всего пострадала от войны, более всего устала от нее и первой отпала от коалиции. К тому же определенную тревогу вызывал у нее тот самый человек, который ее защитил и спас: Вильгельм Оранский возвысился в этой борьбе, а вместе с ним возвысилась и феодальная партия. Поговаривали о его женитьбе на старшей дочери герцога Йоркского. Но разве не стала бы после этого должность штатгальтера опасной для Соединенных провинций? Так что мира равно желали и в Гааге, и в Версале, и потому условия его оказались быстро согласованы. Людовик XIV обязался вывести свои войска со всех территорий, захваченных им в Голландии, и возвратить Маастрихт республике; принц Оранский добился возвращения ему всех своих владений во Франции, принадлежавших его семье по праву завоевания или наследования; и, наконец, военные издержки оставались в расходной части тех, кто их понес.
Затем наступила очередь Испании; условия мира оказались для нее менее выгодными, чем для Голландии. Она уступила Франции графство Бургундское, Валансьен, Бушен, Камбре, Эр, Сент-Омер, Мобеж, Динан и Шарлемон. Договор с Империей был подписан последним: Людовик XIV возвратил императору Филипсбург; император уступил Франции город Фрайбург; наконец, герцог Лотарингский вступил во владение своим герцогством, за исключением Нанси, который был присоединен к Франции.
Эти договоры, подписанные: 10 августа 1678 года — с Голландией, 17 сентября того же года — с Карлом II и 5 февраля 1679 года — с императором, получили название Нимвегенского мира.
Война эта ознаменовалась двумя страшными бедами: был сожжен Пфальц, а маршала де Тюренна разорвало надвое пушечным ядром.
Посмотрим теперь, что происходило в Париже, пока французские войска сражались в Голландии и Германии.
Война нисколько не повредила развитию искусств. На зиму король возвратился в Париж, и г-жа де Монтеспан, находившаяся в зените своего фавора и своего могущества, собрала вокруг себя целую свиту из великих поэтов и великих артистов: Лафонтен сочинял басни, Буало на все лады воспевал Людовика XIV, Мольер поставил на сцене «Мнимого больного», Расин — «Баязета», «Митридата», «Ифигению» и «Федру», Корнель — «Пульхерию» и «Сурену».
Однако в отношении Корнеля публика стала несправедливой: на протяжении последних двадцати лет ни одно его достижение не обходилось без споров. Людовик XIV решил отомстить за него и осенью 1676 года приказал поставить на сцене лучшие произведения автора «Сида».
От поэтов не бывает убытка: старый Корнель в свои семьдесят пять лет вновь обрел все вдохновение, какое было присуще ему в молодости, и адресовал королю следующие стихи:
Ужель то правда, великий государь, и я могу себя надеждой льстить,
Что ты по милости своей готов меня для новой жизни воскресить?
Что с перерывом в сорок лет «Гораций», «Цинна» и «Помпей»
Вернутся в моду и верных снова обретут себе друзей?
И что блистательный счастливец из молодых соперников моих
Не заслонит тот блеск, каким в тех первых пьесах мой искрился стих?..
Скажу, что и в последних сочинениях моих намека нет на вырожденье,
Ничто не заставляет счесть другого виновником на свет их появленья.
Когда бедняжек задушили прямо на корню,
Один твой взгляд их из могилы вынул: я это помню и ценю.
Все видели, какую помощь «Серторию», «Эдипу», «Родогуне»
Твой выбор оказал, не дав пропасть им втуне.
И этот выбор, ясно дав понять, что ни «Отона», ни «Сурену»
Не стоит ставить ниже «Цинны», навек определил им цену.
Народ, признаюсь, да и двор, к ним отнеслись с презреньем:
Старею, мол, — к такому все склонились убежденью;
Пишу, де, слишком долго, чтоб стих свой отточить,
И стали потому со лба морщины в душу мне переходить.
Но против этих обвинений имею я в запасе и слово одобренья,
Раз о моих последних сочиненьях ты доброе изрек сужденье!
Дай Бог, чтоб вскоре доброта твоя и повелительный закон
Ко мне вернули и народ, и двор, тем прежний возместив урон!
«Софокл столетний афинян еще пытается пленить
И в старых жилах старческую кровь свою воспламенить», —
Наперегонки все говорили, когда его «Эдип» под крики
Судей ему снискал все голоса толпы живой и многоликой.
Я далеко так не зайду! Коль я в свои пятнадцать пятилетий
Поэтам нынешним еще с досадою приметен,
Коль неприятно им меня встречать,
Скажу всю правду: недолго я им буду докучать!
Что б я теперь ни сочинил, им незачем пугаться:
Последний блик потухшего огня то будет, может статься.
Пред тем как навсегда угаснуть, пытается он ослепить,
Но бьет в глаза лишь для того, чтоб в вечность отступить.
Смирюсь со всем, коль со счастливой душой смогу я посвятить
Тебе, мой государь, ту малость дней, что мне осталось жить.
Служу уже двенадцать лет, однако не своей рукой
За короля я проливаю кровь, когда завязывается бой:
Еще оплакиваю сына одного[42] и за другого буду трепетать,
Пока бог Марс не удосужится тебе и нам покоя дать.
Но страхи улеглись мои: мы мир с врагами подписали,
Которого державы многие столь горячо желали.
И если вправду, государь, тебе мое угодно рвенье,
Отцу Ла Шезу намекни немного мне улучшить положенье.[43]
К только что упомянутым сценическим трагедиям, обладавшим способностью волновать сердца наших предков, прибавилась и одна подлинная трагедия, которая произвела глубокое впечатление не только в Париже, но и во всей Франции. Мы намерены рассказать о казни шевалье де Рогана.