Вначале царствовать стала г-жа де Субиз, но царствование ее длилось недолго: конец ему положило небольшое скандальное происшествие. Однажды вечером король, который никогда, даже во времена самых страстных своих увлечений, не проводил ни одной ночи вне брачного ложа, не явился в спальню жены. Королева, чрезвычайно обеспокоенная его отсутствием, приказала искать его величество повсюду, причем не только во дворце, но и в городе. Посыльные стучали в двери всех дам, как слывших добродетельными, так и известных своим кокетством, но поиски оказались тщетными: его величество отыскался лишь на другой день.
Эта неожиданная выходка наделала много шума при дворе; каждый судачил о ней по-своему, то же самое делала и г-жа де Субиз. Госпожа де Субиз пошла даже дальше других, назвав в присутствии королевы имя дамы, которую она обвинила в похищении супруга несчастной Марии Терезы, не перестававшей сетовать по этому поводу.
Мария Тереза удержала в памяти это имя и повторила его королю. Король отпирался, но королева настаивала, говоря, что она хорошо обо всем осведомлена и узнала это имя от г-жи де Субиз.
— Ну, если на то пошло, — промолвил король, — то я вам скажу, где провел ночь! Я провел ее у самой госпожи де Субиз! Желая договориться с ней о свидании, я надеваю на свой мизинец перстень с бриллиантом, а она, если ей угодно дать мне согласие, надевает серьги с изумрудами.
Это происшествие погубило г-жу де Субиз.
Ее сменила г-жа де Людр; но, поскольку она была всего лишь мимолетным увлечением короля, мы упоминаем здесь ее имя исключительно для справки и для того, чтобы привести довольно забавную остроту королевы.
Когда разнесся слух о том, что г-жа де Людр стала любовницей короля, одна придворная дама королевы возымела дерзость сообщить ее величеству эту новость и посоветовать ей воспротивиться новому любовному увлечению короля.
— Такое меня не касается, — сказала Мария Тереза. — Это дело госпожи де Монтеспан.
Затем настал черед мадемуазель де Фонтанж, этой мраморной статуи, как ее называли, завоевавшей себе бессмертие не тем, что ей удалось стать любовницей Людовика XIV, а тем, что она оставила свое имя прическе.
Мадемуазель де Фонтанж была чрезвычайно красивой особой, имевшей лишь один недостаток, если только это можно считать недостатком, — несколько рыжеватый оттенок белокурых волос.
Ее холодная и лишенная живости красота вначале не понравились Людовику XIV, и, встретив ее однажды у принцессы Пфальцской, у которой она служила фрейлиной, он сказал:
— Вот волк, который меня не съест!
Однако Людовик XIV ошибся. Впрочем, судьба мадемуазель де Фонтанж была предопределена: еще до того, как она появилась при дворе, ей приснился однажды сон, будто она взошла на вершину необычайно высокой горы и, стоя на этой вершине, была ослеплена каким-то светящимся облаком, а затем внезапно оказалась в такой глубокой темноте, что проснулась от испуга. Этот сон произвел на девушку сильное впечатление; она рассказала о нем своему духовнику, и тот, не чуждый, вероятно, гаданию, ответил ей:
— Остерегитесь, дочь моя! Эта гора означает королевский двор, где вам предстоит воссиять в великой славе. Но слава эта продлится недолго, если вы оставите Бога, ибо тогда он оставит вас, и вы будете низвержены в царство вечной тьмы!
Однако это предсказание, вместо того чтобы напугать мадемуазель де Фонтанж, воспламенило ее честолюбие: она стала стремиться к славе, которой предстояло погубить ее, и добилась своего.
Во время охоты ее представила Людовику XIV сама г-жа де Монтеспан, которая потакала иногда его мимолетным увлечениям, рассчитывая, что он вернется к ней затем еще более покорным, и мадемуазель де Фонтанж, при всем ее ограниченном уме, сумела понравиться тому, кто дал себе обещание, что она не будет ничего для него значить, и, возможно благодаря этому внутреннему сопротивлению, сделалась куда более могущественной, чем сама могла вначале надеяться.
И в самом деле, вскоре король полюбил ее до безумия; он предоставил ей очаровательные покои и приказал украсить ее гостиную гобеленами с изображением своих побед. По поводу этих гобеленов герцог де Сент-Эньян, остроумный и услужливый царедворец, сохранявший влияние на Людовика XIV благодаря своей услужливости и своему остроумию, написал следующие стихи:
Великого героя мы зрим здесь череду побед,
Картины лишь последней на стенах этих нет.
А между тем средь всех его великих дел
Особенный был уготован ей удел:
Немало неприступных городов он захватил,
Сердец немало гордых покорил,
И все ж куда трудней над той победу было одержать,
Что, на Ириду походя, любви законы стала презирать!
Стихи не были удачными, однако мадемуазель де Фонтанж нашла их превосходными, и король согласился с ее мнением, после чего они имели огромный успех. В скором времени произошло еще одно событие, не менее важное.
Однажды во время охоты порыв ветра привел в беспорядок прическу фаворитки. Мадемуазель де Фонтанж, проявляя то присущее женщинам чувство изящного, которое позволяет им выглядеть лучше всего тогда, когда они одеваются сами, перехватила волосы лентой. Эта лента была завязана так кокетливо и так шла к чертам лица девушки, что король попросил мадемуазель де Фонтанж не снимать ее. На другой день все придворные дамы украсили себе голову лентами наподобие ленты фаворитки; такая прическа вошла в моду и стала называться прической а ля Фонтанж.
Было от чего вскружиться голове бедной девушки, «которая, — по словам аббата де Шуази, — была красива, как ангел, но глупа, как пробка». Так что голова у нее и в самом деле вскружилась. Став официальной фавориткой, мадемуазель де Фонтанж возгордилась своим высоким положением, проходила мимо королевы, не кланяясь ей, и, вместо того чтобы оставаться подругой г-жи де Монтеспан, в ответ на ее дружбу стала относиться к ней настолько презрительно и оскорбительно, что та сделалась ее смертельным врагом.
Мадемуазель де Фонтанж дошла до вершины своей карьеры: она купалась в той ослепительной славе, что некогда привиделась ей во сне; однако ей суждено было низвергнуться, и она низвергнулась в тьму, которая была ей предсказана.
Мадемуазель де Фонтанж родила сына. Как известно, такое всегда было подводным камнем для королевских фавориток. И мадемуазель де Фонтанж разбилась о него так же, как это сделала некогда мадемуазель де Лавальер. Роды были тяжелыми и имели тягостные последствия: мадемуазель де Фонтанж утратила сначала свежесть лица, затем хорошее здоровье, а потом и красоту. Она заметила, что король, с обычным своим эгоизмом, понемногу отдаляется от нее, и, не в силах снести свою покинутость, попросила позволения удалиться в монастырь Пор-Рояль, находившийся в предместье Сен-Жак. Это позволение было ей даровано; более того, герцог де Ла Фейяд получил от короля поручение трижды в неделю ездить в монастырь и справляться о ее самочувствии; но, поскольку состояние здоровья бедняжки ухудшалось с каждым днем и врачи заявили, что у них нет больше никакой надежды, она попросила как последнюю милость еще раз увидеть короля. Людовик XIV долго отказывался ехать к ней, но его духовник, надеясь, видимо, что зрелище смерти послужит чересчур суетному монарху хорошим уроком, склонил его к этому визиту. Так что король отправился в монастырь и нашел несчастную страдалицу настолько изменившейся, что, при всей своей черствости, он не смог удержаться от слез.
— О! — воскликнула мадемуазель де Фонтанж. — Теперь я могу умереть счастливой, ибо мои последние взоры были обращены на короля, оплакивавшего мою участь!
Она умерла три дня спустя, 28 июня 1681 года, в возрасте двадцати лет.
Принцесса Пфальцская говорит в своих «Мемуарах»:
«Разумеется, Фонтанж умерла от яда; она сама обвиняла в своей смерти Монтеспан. Лакей, которого та подкупила, погубил ее посредством отравленного молока».
Но, как мы уже говорили, принцесса Пфальцская ненавидела г-жу де Монтеспан, поэтому не следует верить ей на слово.
Как раз в то самое время начала появляться в полутени истинная соперница г-жи де Монтеспан — вдова Скаррон, которую мы видели за двадцать лет до этого, когда она хлопотала о праве унаследовать пенсион, назначенный королевой ее больному мужу.
Скаррон умер, обеспечив будущее жены лишь позволением вторично выйти замуж. Впрочем, это позволение само по себе являлось богатством, если только верным было некое предсказание. Однажды, когда г-жа Скаррон переступала порог дома, находившегося в то время в починке, каменщик по имени Барбе, слывший прорицателем, остановил ее и, не догадываясь, что он пародирует предсказание ведьм из «Макбета», воскликнул:
— Сударыня, вы будете королевой!
Понятно, что вдова Скаррон придавала этому предсказанию лишь то значение, какого оно заслуживало, особенно в ту пору, когда, лишившись после смерти королевы-матери пенсиона, она оказалась вынуждена ютиться вместе со своей служанкой в маленькой комнатке на пятом этаже, куда вела узкая, словно стремянка, лестница. Однако какой бы узкой ни была эта лестница, по ней поднимались самые знатные придворные особы, которые знали красавицу-вдову еще по дому ее мужа и, ценя ее достоинства, продолжали, при всей ее бедности, наносить ей визиты; среди них были г-н де Виллар, г-н де Бёврон и трое Виларсо. Тем не менее, покоряясь своей злосчастной судьбе, она уже намеревалась было последовать за мадемуазель де Немур, сестрой герцогини Савойской, в Португалию, куда та отправлялась для того, чтобы вступить в брак с принцем Альфонсо, как вдруг, наконец, г-жа де Монтеспан подала Людовику XIV ходатайство, касающееся выплаты пенсиона Скаррона его вдове.
— Ах! — воскликнул король. — Опять ходатайство от этой женщины! Это уже десятое по счету!
— Государь! — ответила г-жа де Монтеспан. — Я крайне удивлена, что вы в данном случае не хотите воздать должное женщине, предки которой разорились на службе вашим предкам.