Людовик XIV и его век. Часть вторая — страница 68 из 150

— Крепости, — ответил Рено, — хороши на суше, где незыблемость есть первейшая основа силы, а не на воде, где причиной успеха нередко становится скорость; вы, судя по вашим словам, относитесь к кораблям, как к крепостям, вот поэтому ваши корабли и двигаются, как крепости.

Ответ был резким для молодого человека, впервые выступавшего на совете, но поскольку, перед тем как произнести эти слова, Рено сказал много чего полезного, он отделался всего лишь легким внушением, не помешавшим ему и впредь присутствовать на заседаниях совета. Однако он снова впал в молчание, и постепенно все забыли, как он из него вышел.

Тем не менее какое-то время спустя, беседуя с Кольбером, молодой человек добился большего успеха. Кольбер узнал о том, что произошло на совете в связи с предложенным Рено изменением в конструкции судов, и, обладая непредвзятым умом, тотчас же внял доводам молодого человека. Он вел беседу с нашим прожектером, как вдруг тот совершенно невзначай заявил, что если бы он был военно-морским министром, то первым его делом на этом посту стало бы учреждение государственного кораблестроительного училища.

И в самом деле, в то время не существовало ни одного кораблестроительного училища; более того, приемы кораблестроения было принято держать в тайне. В каждом порту корабельный мастер давал клятву строить суда не иначе как по секретным чертежам, полученным им от своего отца или купленным у своего предшественника. Капитаны и правительственные инженеры не имели никакой возможности увидеть эти чертежи, и корабельные мастера, обладая пресловутым секретом, обладали одновременно и монополией на строительство судов, и потому их требованиям приходилось уступать.

Ну а поскольку эти привилегированные кораблестроители нередко доставляли Кольберу весьма неприятные минуты, он был не прочь воздать им по заслугам; так что спустя всего лишь месяц после своего продолжительного разговора с Рено министр основал кораблестроительные училища в портах Тулона, Рошфора и Бреста.

В это время Рено был занят еще одним великим делом, о котором он не говорил пока никому ни слова: он изобрел бомбардирские галиоты.

Между тем вызванный из Хиоса г-н Дюкен был приглашен принять участие в заседании морского совета, на котором предстояло обсудить два плана предстоявшего нападения на Алжир.

Спор был горячий. У каждого из этих планов были свои достоинства и свои отрицательные стороны. Рено с величайшим вниманием выслушивал все, что говорилось за и против того и другого плана; затем, поскольку он, по своему обыкновению молчал, Кольбер, который начал с определенным доверием относиться к его советам, повернулся в его сторону и спросил:

— Ну, а вы, Рено, что обо всем этом думаете?

— Монсеньор, — ответил Рено, — если бы я командовал этой экспедицией, то бомбардировал бы Алжир.

Ответ Рено произвел точно такое же впечатление, какое произвели бы слова Фултона, скажи он в 1804 году Наполеону:

— Сир, будь я на месте вашего величества, то, вместо того чтобы использовать для высадки в Англии плоскодонные суда, я использовал бы пароходы.

Никто еще ничего не знал о бомбардах, придуманных Рено и уже созданных в его воображении.

Молодого человека спросили, что он подразумевает под бомбардированием Алжира.

И тогда с присущей ему простотой изложения Рено объяснил, в чем состоит его план, что такое бомбы и мортиры, как он предполагает разместить мортиры на галиотах и, таким образом, бомбардировать Алжир с моря.

План был настолько грандиозным, что он поразил всех; но, именно по причине своей грандиозности, он был отнесен к числу неисполнимых.

— Вы имеете основания не верить мне, — заметил Рено, — поскольку я не провел еще испытаний, но после первого же испытания вы мне поверите.

Спор по поводу использования давно известных приемов нападения возобновился, став еще горячее; но в итоге так ничего и не было решено, поскольку оба плана Дюкена показались присутствующим почти столь же неисполнимыми, как и план Рено.

У Кольбера был сын, которого звали маркиз де Сеньеле. Это был человек очень толковый и жадный до всего нового; он услышал рассказ отца о предложении Рено и, давно уже зная этого молодого человека и питая к нему доверие, добился от министра, чтобы Рено было позволено построить в Гавре галиот и провести испытание.

Рено, вне себя от радости, отправился в Гавр, построил галиот и провел испытание: оно оказалось успешным.

Он тотчас же написал своему покровителю, приглашая его приехать в Гавр. Сеньеле поспешно прибыл. В его присутствии было проведено повторное испытание, и результаты его оказались еще более удовлетворительными, чем это было в первый раз.

И тогда Кольбер приказал построить еще два подобных галиота в Дюнкерке и два в Гавре.

Однако молодой инженер был уже достаточно знаменитым для того, чтобы иметь врагов. Поскольку отрицать точность метания бомб стало невозможно, недоброжелатели Рено начали утверждать, что суда, несущие на себе огромный груз подобного вооружения, не смогут двигаться. Поползли слухи, что галиоты Рено неспособны держаться на воде.

— Если угодно, — заявил Рено, — я отправлюсь за галиотами в Дюнкерк и сам приведу их сюда. И тогда станет ясно, держатся ли они на воде.

— Поезжайте, — сказал Кольбер, весьма ценивший подобную манеру отвечать, ибо в подобном случае ответ является доказательством.

Наконец, два галиота были построены. У них имелись капитаны и экипажи; один из галиотов назывался «Жестокий», другой — «Пылкий». Господин дез Эрбье командовал «Пылким», г-н де Комб — «Жестоким».

Господин де Комб был другом Рено. Так что Рено, вполне естественно, поднялся на борт «Жестокого».

Галиоты отплыли в первых числах декабря при довольно благоприятной погоде; но всем известно, сколь переменчива атмосфера над Ла-Маншем. Вскоре небо затянулось облаками, ветер спал и море приобрело тот пугающий облик, который напоминает спокойствие и предвещает не что иное, как бурю.

Эти зловещие признаки не могли ускользнуть от опытного взгляда капитана. Он подошел к своему другу и с той простотой, какая присуща людям, привыкшим к опасности, показал ему пальцем сначала на небо, а потом на море.

— Да, — промолвил Рено, — я прекрасно все вижу.

— На нас вот-вот обрушится буря.

— Неминуемо.

— А не считаешь ли ты, что нам стоит зайти в какую-нибудь бухту и сделать там остановку? У нас еще есть время.

— Де Комб, — обратился к другу Рено, — ты слышал разговоры о том, что мои галиоты не могут держаться на воде?

— Да, — ответил молодой моряк.

— В таком случае, ты понимаешь, что, вместо того чтобы делать остановку в бухте, нам следует воспользоваться случаем и доказать всем этим господам, что они ошибаются. Раз буря идет на нас, пойдем навстречу буре, и она, надеюсь, докажет мою правоту.

— Ну что ж, буря так буря! — воскликнул г-н де Комб.

Он тотчас же подал «Пылкому» сигнал идти общим курсом и сигнал опасности, а затем стал ждать.

Наконец буря налетела; она длилась шестьдесят часов, разрушила дамбы в Голландии и потопила восемьдесят судов.

Все полагали, что галиоты Рено погибли, как вдруг они вместе вошли в порт Гавра: вначале ураган раскидал их в разные стороны, но затем они снова соединились невдалеке от Дьепа.

Такое испытание говорило само за себя. Рено попросил разрешения принять участие в Алжирской экспедиции. Кольбер поспешил удовлетворить его просьбу. Пять галиотов вышли в море, обогнули мыс Финистерре, известный своими бурями, прошли Гибралтарский пролив и прибыли в Тулон, назначенный быть местом сбора флотилии, командовать которой должен был Дюкен.

Последствия бомбардирования Алжира известны всем. Был заключен мир с правителем Баба-Хасаном, как вдруг его убил некий Меццо-Морто, который, объединив всех тех, кто стоял за продолжение войны, и провозгласив себя под именем Хаджи Хусейна новым правителем взамен убитого, продолжил защищать полуразрушенный Алжир. К несчастью, противные ветры, обычно дующие в сентябре, пришли на помощь пиратам, и Дюкену пришлось удалиться от города, не доведя дело до конца.

Тем не менее в первой половине апреля 1684 года мир с варварийцами был заключен.

Они обязывались:


1°. Вернуть всех французских невольников, находившихся в Алжире и подвластных ему землях; взамен этого Франция обязывалась вернуть лишь левантийских янычаров, содержавшихся на французских галерах.

2°. Не захватывать более добычу на расстоянии ближе десяти льё от берегов Франции.

3°. Возвращать всех французов, которые будут привезены врагами Франции в Алжир или другие подвластные ему порты, равно как и всех пассажиров, захваченных на иностранных судах.

4°. Предоставлять помощь всякому французскому кораблю, преследуемому врагами Франции или терпящему бедствие близ алжирских берегов, и не оказывать никакой помощи и никакого покровительства варварийским корсарам, которые находятся или будут находиться в состоянии войны с Францией и т. д.


Договор был заключен на сто лет.

В случае его расторжения французские купцы, которые оказались бы в это время на подвластных Алжиру землях, имели право и полную свободу удалиться туда, куда пожелают.

Таков был итог Алжирского похода, стоившего Франции более двадцати миллионов. Увидев подсчеты этих издержек, новый дей сказал г-ну де Турвилю:

— Если бы ваш султан дал мне всего лишь десять миллионов, я сам разрушил бы Алжир.

Однако Людовик XIV желал вовсе не этого: он желал воздвигать и разрушать собственными руками, даже если это обходилось ему вдвое дороже.

Тем временем на шестьдесят четвертом году жизни, в своем особняке на Новой улице Малых Полей, умер Кольбер. Мы не воздадим должное памяти всякого покойного министра, если не приведем здесь несколько самых известных эпиграмм, написанных по случаю этой смерти.

В земле холодной здесь лежат

Останки бренные, а может, и душа

Бесстыдного придумщика поборов.