[66] сидя за четырехугольным столом, стоявшим напротив среднего окна; обед был в большей или меньшей степени обильным, в зависимости от того, как распорядился утром король; но в любом случае он был весьма сытным и состоял из трех перемен блюд, не считая фруктов: Людовик XIV любил поесть.
После того как стол был накрыт, в комнату входили сначала главные придворные, а потом все прочие значительные лица. И тогда первый дворянин королевских покоев объявлял королю, что кушать подано; король садился за стол, и ему прислуживал тот же первый дворянин королевских покоев, если главного камергера не было на месте.
Иногда, но крайне редко, монсеньор дофин, а позднее дофин и его сыновья присутствовали на такого рода обедах, но стоя, и никогда король не предлагал им сесть. Разумеется, то же самое было в отношении принцев крови и кардиналов. Порой к обеду короля приезжал герцог Орлеанский; он подавал королю салфетку и, хотя и был его братом, сам не садился. Через несколько минут после того, как он исполнял эту обязанность главного камергера, король спрашивал его, не желает ли он сесть; герцог отвечал поклоном, и король приказывал подать стул. Стул этот был табуретом, который ставили за спиной короля. Однако герцог продолжал стоять до тех пор, пока король не говорил ему: «Садитесь же, брат». Тогда герцог садился и оставался сидеть до конца обеда, когда он вставал и во второй раз подавал королю салфетку. Дамы на обедах короля не присутствовали, за исключением маршальши де Ла Мот, которая сохранила эту привилегию с тех пор, когда она исполняла должность воспитательницы королевских детей; но и она приходила крайне редко; как только она появлялась, ей тотчас подавали табурет, ибо она королевской грамотой была возведена в герцогское достоинство.
Парадные обеды устраивались чрезвычайно редко. Случалось это обычно в Фонтенбло и по большим праздникам. Первый лейб-медик всегда присутствовал на обеде.
Поднявшись из-за стола, король тотчас же шел к себе в кабинет. В этот момент высокопоставленные особы также могли обратиться к нему. Для этого он останавливался на несколько минут у двери, чтобы выслушать их, и лишь затем входил в кабинет. Исключая первого лейб-медика, за ним редко кто следовал туда; во всяком случае, сделать такое было невозможно, не испросив его позволения, а на это, по словам Сен-Симона, мало кто осмеливался. Но если все же это происходило, то он вместе с тем, кто входил вслед за ним, становился в оконной нише, ближайшей к двери кабинета, которая тотчас закрывалась. Это время отводилось также внебрачным детям и дворцовым служителям; в это же время короля навещал дофин, если они не виделись утром. Дофин входил и выходил через дверь, ведущую в галерею.
После этого король кормил своих легавых и развлекался с ними более или менее долго; затем он приказывал подать ему одежду и переодевался в присутствии небольшого числа придворных, которых первый дворянин королевских покоев впускал по своему усмотрению; переодевшись, король тотчас выходил через заднюю дверь и по малой лестнице спускался в Мраморный двор, где садился в карету. Пока он шел от нижней ступени лестницы до кареты, с ним мог говорить любой, кто хотел; то же самое было и по возвращении во дворец.
Король чрезвычайно любил свежий воздух, более того, свежий воздух был ему необходим; когда он был лишен его, у него начинались головные боли. Он объяснял эту чувствительность тем, что его мать, Анна Австрийская, чересчур широко использовала благовония, и потому он терпеть не мог любые ароматы, за исключением запаха флёрдоранжа. Вследствие этого придворные и те, кто близко подходил к нему, остерегались душиться.
Эта потребность в свежем воздухе сделала короля малочувствительным к холоду, жаре и даже дождю, и только крайне ненастная погода могла помешать его ежедневным прогулкам. Целей у этих прогулок было всего три: травля оленя, стрельба в парках и посещение строительных работ. Иногда на прогулки приглашались дамы и устраивалось угощение в лесах Марли или Фонтенбло. Без позволения короля никто не сопровождал его во время прогулок, за исключением тех лиц, что несли свою службу или в силу своей высокой должности обязаны были состоять при его особе. В подобных случаях, если прогулки совершались в садах Версаля или Трианона, один лишь король мог быть с покрытой головой.
В Марли все обстояло совершенно иначе: там всякий мог следовать за королем во время его прогулки, присоединяться к нему или покидать его. Этот замок, куда Людовик XIV удалялся, чтобы избавиться от строгостей этикета, имел еще одну привилегию. Едва выйдя из своих покоев, король произносил:
— Шляпу, господа!
И тотчас же все придворные, офицеры гвардии, архитектор и чиновники ведомства построек, все, кто шел впереди короля, позади него и рядом с ним, надевали шляпы, делая это с проворством, служившим проявлением учтивости, ибо они подчинялись приказу короля.
Оленья охота на оленей также имела свои особенности; на такие охоты съезжались по своему желанию все, кто хоть раз получил на них приглашение. В числе приглашенных были те, кто получил достославные жалованные камзолы голубого цвета, о которых у нас шла речь выше: камзол этот, как, помнится, мы уже говорили, представлял собой голубой мундир с красной подкладкой и галунами, одним серебряным между двумя золотыми.
Так же обстояло дело и с карточными играми: первое приглашение давало право присутствовать на них всегда.
Королю хотелось, чтобы игра велась по-крупному и была безостановочной. Главной игрой в главном зале был ландскнехт, но в других залах стояли столы и для других игр.
Когда король возвращался с прогулки, любой мог подойти к нему, пока он шел от кареты до нижней ступени малой лестницы. Войдя в покои, он переодевался и, сменив платье, оставался у себя в кабинете. Это был еще один час, которого с нетерпением дожидались внебрачные дети короля, а также дворцовые служители и чиновники ведомства построек: он оставался там около часа; после этого он отправлялся на половину г-жи де Ментенон, проходя через покои маркизы де Монтеспан, и всякий, кто встречал его на этом пути, опять-таки мог заговорить с ним.
В десять часов королю подавали ужин; дежурный дворецкий, держа в руке жезл, шел оповестить об этом дежурного капитана гвардейцев, находившегося в передней покоев г-жи де Ментенон. В эту переднюю, которая была чрезвычайно мала, позволялось входить только капитанам гвардейцев. И тогда капитан гвардейцев открывал дверь и говорил:
— Королю кушать подано!
Через четверть часа король отправлялся ужинать.
В продолжение этой четверти часа служители проводили подготовку, то есть пробовали хлеб, соль, осматривали тарелки, салфетки, вилку, ложку, нож и зубочистку короля. Кушанья подавались в соответствии с церемониалом, который был установлен королевским указом от 7 января 1681 года: впереди тех, кто нес их, шли два гвардейца, придверник обеденного зала, дворянин, исполнявший обязанности хлебодара, главный смотритель, смотритель буфетной и главный повар, а позади — двое гвардейцев, никому не позволявших приближаться к кушаньям короля.
И тогда Людовик, предшествуемый дворецким и двумя придверниками, которые несли факелы, входил в обеденный зал и садился перед золотым сундучком с салфетками и футляром со столовым прибором; он осматривался вокруг себя и видел, что в зале, как это бывало почти всегда, собрались сыновья и дочери королевской семьи, а позднее еще ее внуки и внучки и, кроме того, многочисленные царедворцы и придворные дамы. Король тотчас же приказывал принцам и принцессам занять свои места. Возле короля, по правую и по левую сторону стола, стояли шесть дворян, прислуживавших ему и пробовавших каждое новое кушанье. Когда король хотел пить, главный виночерпий громко произносил:
— Пить его величеству!
И тогда старшие виночерпии кланялись, приносили серебряный позолоченный кубок и два графина и пробовали вино. После чего король сам наполнял себе кубок, а старшие виночерпии, снова поклонившись, уносили графины и ставили их на буфет.
Во время ужина постоянно звучала тихая музыка, не мешавшая говорить и, напротив, служившая аккомпанементом словам.
По окончании ужина король вставал, и вместе с ним вставали все присутствующие. Сопровождаемый двумя гвардейцами и придверником, он проходил через зал в свою спальню. Войдя туда, король несколько минут стоял, прислонившись спиной к балюстраде у изножья кровати, а затем, откланявшись дамам, проходил к себе в кабинет, где отдавал приказы капитану гвардейцев. После этого туда входили сыновья и дочери королевской семьи, их дети, когда они появились, законные и незаконные, а также их жены и мужья. Короля они заставали сидящим в кресле, и герцог Орлеанский обычно садился в другое кресло; дофин стоял, равно как и все другие принцы. Принцессы садились на табуреты. После кончины дофина там стали принимать и принцессу Пфальцскую, вторую супругу герцога Орлеанского. Что же касается придворных дам принцесс и дежурных придворных дам, то они ожидали в кабинете заседаний совета, располагавшемся перед тем кабинетом, где находился король.
Около полуночи король выходил из кабинета и шел кормить своих собак. По возвращении он желал всем доброй ночи, а затем удалялся к себе в спальню, становился в алькове за кроватью и молился, как и утром. Вслед за тем начиналось время предварительного отхода ко сну, когда в спальне оставались лишь те, кто имел такую привилегию, а также высшие сановники. Продолжалось это недолго. Привилегированные особы пользовались этими минутами, и если кто-то из них на глазах у всех заводил разговор с королем, то остальные присутствующие удалялись, чтобы оставить их наедине и дать просителю время высказать свое ходатайство.
В спальню короля заранее приносили кушанье на случай, если он проголодается ночью; его кресло помещали возле камина, там же клали халат и ставили домашние туфли. Цирюльник приготовлял туалетный столик и гребенки, а знаменитый подсвечник с двумя свечами, по которому судили о королевском фаворе, ставили на стол перед креслом.