Победив, протестанты разрушали церкви, сносили монастыри, совершали насилия над монахинями, изгоняли монахов и жгли распятия; сняв с виселицы труп какого-нибудь преступника, они распинали его на кресте, протыкали ему бок, надевали на голову венец, а затем выставляли этот крест на рыночной площади, изображая тем самым в издевательском виде Иисуса на Голгофе.
Одержав победу, католики действуют более скрытно: они взимают контрибуции, требуют возмещения ущерба и, терпя разорение при каждом поражении, после каждой победы становятся еще богаче, чем прежде.
Гугеноты орудуют при свете дня, под барабанный бой разрушают дома своих врагов, прямо на городских площадях переплавляют церковные колокола на пушки, греются у костров, в которых пылают разломанные кресла каноников, вывешивают на дверях кафедральных соборов свои тезисы и превращают храмы в скотобойни и свалки.
Католики предпочитают темноту, мрак становится их сообщником, ночь служит их защитницей; они двигаются бесшумно, украдкой входят в приотворенные двери, и число их оказывается куда больше, чем оно было, когда они из этих дверей выходили; они назначают епископа председателем городского совета, ставят иезуитов, появившихся вслед за ними, во главе коллежей и, постоянно поддерживая сношения с двором и имея поддержку короля, ставят гугенотов вне его защиты, чтобы в дальнейшем поставить их вне закона.
И вот в 1630 году, то есть всего лишь через двадцать лет после смерти Генриха IV, городской совет Шалона-на-Соне принимает решение, что ни один протестант не будет допущен к изготовлению товаров, которые производит город.
В 1643 году, то есть спустя пол года после восшествия Людовика XIV на престол, парижские белошвейки устанавливают правило, согласно которому дочери и жены гугенотов недостойны добиваться совершенства в этом почтенном ремесле.
В 1654 году, то есть через год после своего совершеннолетия, Людовик XIV дозволяет обложить город Ним податью в четыре тысячи франков на содержание католической и протестантской больниц, и, вместо того чтобы просто возложить обязанность оплачивать издержки той и другой больницы на приверженцев того и другого вероучения, он приказывает, чтобы этот налог собирали со всех жителей поровну, так что протестанты, которых в тот момент в городе было вдвое больше, чем католиков, оказываются перед необходимостью оплачивать не только расходы своей больницы, но и часть расходов больницы своих врагов. 9 августа того же года городской совет издает указ, согласно которому все городские консулы должны быть исключительно католиками; указом от 16 декабря протестантам запрещается направлять к королю депутации. Наконец, указом от 20 декабря определено, что попечителями больниц могут быть только католики.
В 1662 году протестантам предписывается хоронить своих умерших только на рассвете или после наступлении ночи; особая статья закона, касающегося погребения, ограничивает число родственников или друзей, которые могут следовать в похоронном шествии.
В 1664 году парламент Руана запрещает галантерейщикам нанимать протестантов на работу либо в учение.
В 1665 году правило, относящееся к галантерейщикам, распространено и на золотых дел мастеров.
В 1666 году распоряжением короля, которое упорядочивает парламентские указы, устанавливается, что должности консульских регистраторов и секретарей городских общин могут занимать исключительно католики, однако к должностям часовщиков, привратников и прочим муниципальным должностям такого рода протестанты могут быть допущены наравне со всеми (ст. 29); что если процессия, в которой несут Святые Дары, проходит мимо храма тех, кто исповедует так называемую реформированную веру, то они должны прервать пение своих псалмов, пока вышеуказанная процессия не скроется из виду (ст. 31); и, наконец, что протестантам надлежит смириться с тем, что в праздничные дни городские власти натянут перед их домами и прочими принадлежащими им строениями полотнища и стенные ковры (ст. 32).
В 1669 году, когда эмиграция протестантов становится очевидной, издается указ, одна из статей которого гласит:
«Ввиду того, что некоторые из наших подданных переселяются в чужие страны и занимаются там различными ремеслами, в коих они искусны, даже постройкой кораблей, нанимаются в корабельные команды и т. д, мы запрещаем любому, кто исповедует так называемую реформированную веру, покидать без нашего позволения пределы королевства под угрозой заключения под стражу и конфискации имущества и повелеваем тем, кто уже покинул Францию, возвратиться в ее пределы».
В 1670 году король исключает врачей-протестантов из числа старшин медицинской коллегии Руана, распоряжаясь, чтобы впредь в ней оставалось не более двух врачей, исповедующих так называемую реформированную веру.
В 1671 году издан указ, предписывающий снять герб Франции с храмов протестантов.
В 1680 году распоряжением короля женщинам — протестанткам запрещается заниматься ремеслом повивальных бабок.
В 1681 году те, кто отрекся от реформированной веры, на два года освобождаются от податей и от постоя солдат. Наконец, в июле того же года закрывается коллеж в Седане, единственный во всем королевстве, который еще оставался в руках кальвинистов и в котором они могли обучать своих детей.
В 1682 году король приказывает нотариусам, стряпчим, приставам и сержантам из числа кальвинистов оставить свои должности и объявляет их неспособными исполнять эти функции.
В 1684 года государственный совет распространяет предыдущее распоряжение на тех, кто занимает должности королевских секретарей, а в августе объявляет протестантов неспособными выступать в качестве экспертов.
В 1685 году парижский купеческий старшина предписывает купцам-кальвинистам, обладающим привилегиями, продать их в течение месяца.
Таким образом, в силу следовавших друг за другом указов, гражданские и религиозные гонения обрушивались на протестанта, еще когда он был в колыбели, и не отступали от него, даже когда он уже лежал в заколоченном гробу.
В детстве у него нет школы, где он мог бы учиться.
В молодости он не может преуспеть ни на каком поприще, поскольку ему нельзя быть ни сторожем, ни галантерейщиком, ни врачом, ни адвокатом, ни консулом.
В зрелом возрасте у него нет больше храма, где он мог бы молиться; свобода его совести ежечасно попирается: он поет псалмы, но мимо движется католическая процессия — и ему приходится смолкнуть; отмечается католический праздник — и он должен, кипя ненавистью, не противиться тому, что его дом украшают в знак радости; если он получит от своих отцов и дедов какое-нибудь состояние, он не может сохранить его, поскольку лишен положения в обществе и гражданских прав, и состояние это мало-помалу ускользает из его рук и идет на содержание школ и больниц его врагов.
В старости его предсмертная мука усугублена мыслью о том, что если он умрет в вере своих отцов, то ему нельзя будет упокоиться подле предков и лишь десятку его друзей будет позволено участвовать в его погребении, совершаемом ночью, тайком, словно хоронят отверженного.
И наконец, в каком бы возрасте он ни вздумал бежать из этой бессердечной страны, где ему нельзя ни родиться, ни жить, ни умереть, его объявят бунтовщиком, его имущество будет конфисковано и самое меньшее, что может ему грозить, если его врагам так или иначе удастся его схватить, — это провести остаток жизни на королевских галерах, среди поджигателей и убийц.
Как видно, мы воздаем по справедливости всем; мы не ставим г-же де Ментенон в вину те преследования, какие происходили до периода ее политического влияния, но полагаем, что она должна разделить с Людовиком XIV ответственность за костры и драгонады, а этого, перед лицом Господа, будет более чем достаточно для короля и фаворитки.
В 1682 году, готовясь к отмене Нантского эдикта, Людовик XIV вызвал из Индии аббата дю Шела́ и послал его в Манд, наделив званием архипресвитера и инспектора католических миссий в Севеннах.
Аббат дю Шела́, младший отпрыск знатного рода Лан-гладов, отстраненный, несмотря на обуревавший его воинственный дух, от военного поприща, был вынужден начать церковную карьеру; но, поскольку при таком пылком характере молодой аббат жаждал подвергаться опасностям, преодолевать противодействие и навязывать свою веру другим, он встал в ряды воинствующей церкви, избрал полем битвы Индию и отправился за моря в поисках мученичества. Он приехал в Пондишери в то самое время, когда король Сиама, впоследствии направивший посольство к Людовику XIV, только что предал смерти под пытками несколько миссионеров, которые, на его взгляд, чересчур горячо проповедовали христианство в его государстве. Так что французским миссионерам было запрещено вторгаться в Индокитай, но аббат дю Шела́ поспешил пренебречь этим запретом и пересек границу государства, вступать в которое он не имел права.
По прошествии трех месяцев он был схвачен, препровожден к губернатору Банкама и поставлен перед выбором: отречься от веры или принять мученичество; но доблестный воин Христов, вместо того чтобы отступиться от своей религии, стал славить имя Господне и, преданный на пытки в руки палачей, претерпел все муки, какие способна претерпеть человеческая плоть, не расставаясь при этом с жизнью; в итоге ярость истязателей истощилась прежде смирения и терпения истязаемого, и, когда его руки были изувечены, грудь исполосована ранами, а ноги покалечены оковами, он потерял сознание и его сочли мертвым. И тогда палачи повесили его на придорожном дереве, привязав за запястья и оставив там как страшный пример правосудия их короля. Но с наступлением ночи какой-то бедный пария, сострадательный, как все те, кому приходилось страдать, снял его с дерева и привел в чувство.
О мученичестве аббата пошли громкие слухи, и французский посланник, узнав о случившемся, потребовал удовлетворения за смерть миссионера; так что король Сиама, весьма обрадованный тем, что его палачи так быстро утомились, отправил изувеченного, но живого человека к посланнику, требовавшему выдать ему всего лишь труп.