Таким образом, Франция узнала о выздоровлении своего короля одновременно с известием о его болезни и опасности, которой он подвергался.
Между тем мир, возможно, и не был бы нарушен, если бы не одно ничтожное событие, доказавшее, на какой тонкой нити держится спокойствие народов. Людовик XIV, не довольствуясь сооружением Версаля, приказал построить еще и Трианон. Ленотру было поручено разбить там сады в стиле, совершенно отличном от стиля садов роскошного светила, лишь спутником которого был Трианон.
Король по-прежнему питал страсть к строительству и испытывал потребность руководить им лично. И вот однажды, когда он в сопровождении Лувуа, занявшего после Кольбера должность главноуправляющего королевскими постройками, осматривал строившийся Трианон, ему показалось, будто одно из окон не гармонирует с другими. Он тотчас сказал об этом Лувуа, но тот, желая поддержать свое достоинство главноуправляющего, возразил, что у него по поводу этого окна никаких замечаний нет. Однако короля было не так просто переубедить: на другой день он снова отправился в Трианон, встретил там Ленотра и, подведя его к окну, ставшему предметом разногласий, попросил быть судьей в своем споре с министром. Ленотр, в равной степени опасавшийся поссориться как с одним, так и с другим, долго отпирался, воздерживаясь высказывать сколько-нибудь определенное мнение. Тогда король приказал ему обмерить окно, которое, по его утверждению, было меньше остальных; Ленотр нехотя взялся за дело, в то время как Лувуа громко ворчал, а король нетерпеливо прохаживался; в результате обмера выяснилось, что Лувуа ошибся. Король, до этой минуты сдерживавший свой гнев, разошелся вовсю и заявил своему министру, что начал уставать от его упрямства и что стало большой удачей, что он сам явился на стройку, ибо, если бы случай не привел его сюда, Трианон был бы построен вкривь и вкось.
Эта сцена произошла на глазах придворных и рабочих, так что Лувуа, тем более оскорбленный, что выговор был сделан ему в присутствии многих свидетелей, вернулся к себе в полной ярости и воскликнул:
— Я погиб, если мне не удастся занять чем-нибудь человека, который впадает в гнев из-за такой безделицы! Только война может отвлечь его от этих построек, и, черт побери, раз уж она так нужна и ему, и мне, он ее получит!
XLV. 1691 — 1695
Всеобщая война. — Вторичное опустошение Пфальца. — Маршал де Люксембург. — Маршал де Дюра. — Дофин. — Катина. — Взятие Филипсбурга. — Выигранные и проигранные сражения. — Принц Евгений. — Последствия гражданской войны в Севеннах. — Ужасный конец аббата дю Шела́. — Смерть принца де Конде. — Борьба между г-жой де Ментенон и Лувуа. — Король и министр. — Сцена с каминными щипцами. — Караул, поставленный не лучшим образом. — Прогулка и монолог. — Смерть Лувуа. — Раскрытие причин его смерти. — Испанская королева умирает от яда.
Так что Европа вновь была отдана во власть всеобщей войны, и произошло это по той причине, что одно из окон Трианона оказалось меньше, чем другие, и король имел несчастье взять верх в споре со своим министром.
Вот каковы были итоги этой войны.
На море произошло два сражения: одно у мыса Бевезьер,[69] выигранное Турвилем, другое у мыса Ла-Хог, выигранное адмиралом Расселом.
В Италии возобновились военные действия и была одержана победа в битве при Стаффарде, вследствие чего Виктор Амедей II лишился Савойи и большей части крепостей в Пьемонте, однако с помощью Австрии, то есть с помощью четырех тысяч человек под началом принца Евгения, герцог снова начал войну, театром которой были горы, лощины и ущелья и которой так хорошо соответствовали его земля и его гений. Принц Евгений заставил французов снять осаду с города Кунео, а герцог Баварский, прибыв со свежими подкреплениями, вынудил нас отступить за Альпы.
Именно тогда в Париже впервые победоносно прозвучало имя сына графини Суассонской. Предназначенный в юности к духовному званию, он отказался от церковной карьеры и отправился воевать с турками. По возвращении из этого крестового похода, где он завоевал славу, принц попросил Людовика XIV дать ему полк, но тот ответил отказом. И тогда принц написал Людовику XIV письмо, где было сказано, что, поскольку король отказывается использовать его на своей службе, он идет служить императору. Людовик XIV посмеялся над письмом Евгения, которое он счел проявлением необычайной дерзости молодого человека, и в тот же вечер, показывая во время карточной игры это письмо Вильруа, кому этот самый принц Евгений причинил впоследствии столько беспокойства, с насмешкой произнес:
— Не кажется ли вам, что я не так уж много на этом потерял?
В Испании маршал де Ноайль взял Уржель, проложив себе этим путь в Арагон, а граф д’Эстре бомбардировал Барселону.
На Рейне, за неимением принца де Конде, умершего за три года до этого, и Креки, умершего в предыдущем году, вести кампанию было поручено Анри де Дюрфору, маршалу де Дюра, под начальством монсеньора дофина, сына Людовика XIV. Среди прочих генералов в этой армии находились Катина и Вобан; последнему из них предстояло руководить осадой Филипсбурга, где дофин должен был пройти боевое крещение. Перед отъездом дофина в армию король вызвал его к себе и сказал ему:
— Сын мой, посылая вас командовать моими войсками, я даю вам возможность проявить ваши достоинства. Покажите же их всей Европе, дабы, когда меня не будет на свете, никто не догадался, что король умер!
Дофин отправился на войну и, поскольку у нас, как известно, всегда принято распевать, прибыл под стены осажденного города, сопровождаемый припевом песенки, которая пользовалась тогда огромным успехом и слова которой ему посчастливилось опровергнуть.[70]
Филипсбург был взят за девятнадцать дней, Мангейм — за три дня, Франкенталь — за два, а Шпейер, Вормс и Оппенгейм сдались при одном появлении французов, которые уже владели Майнцем и Гейдельбергом.
В разгар этой войны пришел знаменитый приказ Лувуа обратить все в пепел и превратить Пфальц в пустыню. И тогда сильнее прежнего запылал пожар, в пламени которого Тюренн некогда сжег два города и двадцать деревень.
Вильгельм, утвердившийся на троне своего тестя, при зареве этого пожара переплыл море, чтобы сразиться с французской армией на том самом поле боя, где ему уже доводилось с ней встречаться. Это был человек, которого мы слишком хорошо знали по собственному горькому опыту, чтобы не попытаться противопоставить ему достойного противника. Выбор короля остановился на Люксембурге, который уже два или три года находился в немилости у Лувуа, ненавидевшего этого маршала так же, как он ненавидел Тюренна, как он ненавидел всех, кто был велик и силен.
Отправляясь в армию, Люксембург выразил королю опасения по поводу ненависти, которую он оставлял за своей спиной. Однако Людовик XIV, так хорошо умевший проявлять свою волю, когда это было необходимо, а порой даже и когда в этом не было нужды, ответил маршалу:
— Поезжайте спокойно, я позабочусь, чтобы Лувуа вел себя честно. Я заставлю его пожертвовать во благо моей службы ненавистью к вам; пишите непосредственно мне, и ваши письма не будут проходить через его руки.
Люксембург начал эту кампанию, которая принесла ему прозвище драпировщика собора Парижской Богоматери, с победы при Флёрюсе; его первой посылкой в столицу стали двести знамен и штандартов. В ходе этой кампании происходили также знаменитые осады Монса и Намюра, которыми руководил лично король, и сражения при Стенкеркене и Нервиндене, в которых герцог Шартрский, сын герцога Орлеанского, имевший тогда от роду пятнадцать лет, принял свое боевое крещение. Позднее, рассказывая о регенте, мы еще вернемся к этому славному началу его карьеры. Герцог Бурбонский, Луи III, внук Великого Конде и супруг мадемуазель де Нант, также удостоился высокой оценки в этих двух сражениях.
Однако внешними войнами дело не ограничивалось. Франция стала жертвой гражданской войны, раздиравшей ее нутро. Отмена Нантского эдикта принесла плоды, и пламя, охватившее Пфальц, достигло Севенн. Напомним читателю о жутком священнике, безжалостном миссионере, посланном в Манд в качестве инспектора католических миссий. Аббат дю Шела́ был верен своим правилам и применял новый закон со всей его строгостью. Он отнимал детей у их отцов и матерей, помещал их в монастыри и, дабы они раскаялись в ереси, которой научили их родители, подвергал их таким наказаниям, что многие из них умирали.
Он входил в спальни к умирающим, но не для того, чтобы подать им утешение, а с угрозой. Словно ангел небесного гнева, он склонялся над их ложем, чтобы сказать им, что в случае, если они умрут без обращения в истинную веру, их осудят посмертно, а их тела, лишенные погребения, подвергнут прилюдному поношению и затем бросят на свалку.
Наконец, когда благочестивые дети пытались избавить своих умирающих родителей от его угроз или их бездыханные тела от его гонений, унося их из дома еще живых, чтобы дать им спокойно испустить дух, или уже умерших, чтобы похоронить их по-христиански, он объявлял виновными в оскорблении религии даже тех, кто давал приют этому святому непослушанию, за которое они и у язычников не были бы отлучены от алтарей.
После четырех лет такой деятельности, по-прежнему готовый к мученичеству, он велел заранее вырыть ему могилу в церкви Сен-Жермена, избрав ее местом своего упокоения, поскольку она была построена папой Урбаном V в бытность его епископом Мандским.
С того времени, как аббат дю Шела́ стал архипресвитером Севенн, каждый день был отмечен арестами, истязаниями и смертными казнями. И прежде всего он преследовал протестантских пророков, полагая их главными источниками ереси. Две или три пророчицы были казнены по его приказу, как только они появились. Одна из этих несчастных, имя которой осталось неизвестным, была сожжена в Монпелье; другая, которую звали Франсуазой де Бре, была повешена. Наконец, еще один протестантский пророк, по имени Ла Куат, был осужден на колесование, как вдруг утром того дня, который был назначен для казни, его не оказалось в тюрьме, и никто так никогда и не узнал, как он оттуда вышел. Тотчас же распространился слух, будто, ведомый Святым Духом, подобно тому как святого Петра некогда вел ангел, он невидимым прошел мимо стражников.