Герцог Орлеанский так и не пришел в сознание после того, как у него случился удар.
Король выглядел невероятно удрученным; он всегда мог легко прослезиться и теперь уже через минуту весь был в слезах. И в самом деле, герцог Орлеанский был для Людовика XIV, наравне с его внебрачными детьми и герцогиней Бургундской, тем, кого он любил более всего на свете; к тому же герцог был лишь на два года моложе брата и всю жизнь отличался более крепким здоровьем, так что король, в своем эгоизме, должен был как никто другой воспринимать это предостережение свыше.
Людовик XIV провел в Сен-Клу всю ночь и прослушал там мессу. В восемь часов утра у герцога мелькнул проблеск сознания, но он тотчас же утратил его и не подавал больше никакой надежды. Госпожа де Ментенон и герцогиня Бургундская стали уговаривать короля вернуться в Париж, на что тот легко согласился. Когда он садился в карету, герцог Шартрский бросился ему в ноги, воскликнув:
— Что будет со мной, если я лишусь отца?! Я ведь знаю, что вы меня не любите!
Однако король поднял герцога, поцеловал его, сказал ему все нежные слова, какие он смог найти в эту минуту, а затем уехал в Марли.
Спустя три часа Фагон, которому Людовик XIV приказал не отлучаться от герцога Орлеанского, появился на пороге комнаты короля.
— Ну что, Фагон?! — воскликнул Людовик XIV. — Стало быть, брат умер?
— Да, государь, — ответил врач, — никакие лекарства не помогли!
При этих словах король разрыдался, а г-жа де Ментенон, видя его печаль, хотела предложить ему перекусить в ее покоях; однако король не пожелал нарушать правила, им же установленные, и заявил, что он будет обедать, как всегда, с дамами.
Обед был непродолжителен. Король поднялся из-за стола и ушел к г-же де Ментенон, где оставался до семи часов. Затем, прогулявшись по парку, он вернулся в свой кабинет, чтобы выработать вместе с г-ном де Поншартреном церемониал погребения брата, и, когда все было решено, дал распоряжения церемониймейстеру Дегранжу, отужинал часом ранее обыкновенного и сразу же после ужина лег в постель.
Толпа, нахлынувшая в Сен-Клу вместе с королем, покинула замок, едва король покинул его, так что умирающий герцог Орлеанский остался лежать на диване в своем кабинете, находясь в окружении лишь Фагона, герцога Шартрского и некоторых нижних чинов своего двора.
На другое утро, в пятницу 10 июня, герцог Шартрский явился к королю, когда тот еще находился в постели. Людовик XIV говорил с ним весьма дружелюбно.
— Сударь, — сказал он, — отныне вы должны считать меня своим отцом. Я буду заботиться о вашем величии и ваших интересах, забыв о тех мелких поводах для недовольства, которые я испытывал по отношению к вам. Со своей стороны и вы забудьте все те огорчения, какие я мог вам причинить. Я желаю, чтобы первые шаги к дружбе, которую я вам предлагаю, послужили тому, чтобы привязать вас ко мне и чтобы вы отдали мне ваше сердце, как я отдаю вам свое.
Герцогу Шартрскому не оставалось ничего, кроме как броситься в ноги к королю и поцеловать ему руку.
После столь печального события, после стольких пролитых слез никто не сомневался, что время, которое двору оставалось провести в Марли, будет невероятно скучным, как вдруг в тот самый день, когда герцог Шартрский приезжал к своему дяде, придворные дамы, войдя в покои г-жи де Ментенон, где король находился вместе с герцогиней Бургундской, услышали из той комнаты, куда они вошли, как в смежной комнате король напевает оперные прелюдии. Спустя некоторое время, увидев, как герцогиня Бургундская в полной печали сидит в углу комнаты, он повернулся к г-же де Ментенон и спросил ее:
— Отчего принцесса так грустна сегодня?
И поскольку г-жа де Ментенон явно не осмеливалась напомнить королю о причине этой печали, она приказала впустить в комнату дам, которым Людовик XIV велел развеселить свою внучку.
Но это еще не все: после обеда, то есть через двадцать шесть часов после кончины герцога Орлеанского, герцог Бургундский сел за стол и, обратившись к герцогу де Монфору, спросил его:
— Герцог, а вы не хотите сыграть в брелан?
— В брелан?! — воскликнул Монфор. — Да что это вы вздумали, монсеньор! Ведь герцог Орлеанский еще не остыл!
— Простите, сударь, — ответил молодой принц, — я это прекрасно помню, но король не желает, чтобы рядом с ним скучали; он сам приказал мне заставить всех играть и подать пример, поскольку опасался, что никто на это не решится.
Герцог де Монфор поклонился, сел за стол вместе с принцем, и через минуту все играли так, словно ничего не случилось.
Впрочем, Людовик XIV сдержал слово, данное им герцогу Шартрскому: помимо тех пенсионов, которые ему полагались, король сохранил за ним все пенсионы его отца, так что после выплаты герцогине Орлеанской вдовьей доли из имения покойного мужа и всех прочих полагающихся ей сумм, герцог Шартрский получил, включая свой удел, миллион восемьсот тысяч ливров годового дохода, а также Пале-Рояль, Сен-Клу и прочие дворцы. Помимо этого, ему было предоставлено то, что прежде видели только у королевских сыновей: телохранителей и швейцарскую гвардию, а также караульное помещение внутри Версальского дворца; канцлера и главного прокурора, чтобы вести судебные тяжбы от его имени, а не от своего собственного, и право назначения на все доходные церковные должности в своем уделе, кроме епископских; кроме того, он принял титул герцога Орлеанского, сохранив за собой не только свои пехотные и кавалерийские полки, но и полки отца, а также его роты тяжелой и легкой конницы.
Людовик XIV назначил полугодовой траур и взял на себя все расходы по погребальной церемонии, которая была чрезвычайно пышной.
Утратив герцога Орлеанского, двор утратил все еще остававшиеся у него развлечения и удовольствия, ибо уже давно в нем одном сосредоточилась вся жизнь, в нем одном воплотилось всякое действие. Он сохранил склонность к сумасбродствам, которую потерял его брат, сделавшись святошей; хотя герцог любил порядок в чинах и отличиях и соблюдал его, насколько это было в его силах, он умел всегда быть настолько приветливым, что был любим как великими, так и малыми. Его непринужденность в обращении была рассчитана так, что, оставаясь любезным, он сохранял свое врожденное величие, и потому даже самым легкомысленным людям не приходило в голову злоупотреблять ею. Он перенял от матери умение держать в руках двор, так что у себя дома он давал всем полную свободу, но при этом его достоинство и почтение к нему нисколько не страдали. Таков перечень его добрых качеств, и их невозможно оспорить; перечислим теперь его дурные качества, оставив в стороне тот главный упрек, который ему предъявляли.
Герцог обладал в большей степени утонченностью, нежели остроумием; он не получил настоящего воспитания, не имел глубоких знаний и не был начитан; в совершенстве он знал лишь историю брачных союзов и родословий главных дворянских семей Франции. Не было на свете человека более слабохарактерного, более легкомысленного, более женоподобного. Не было на свете другого принца, которого бы так обманывали, которым бы так вертели и которого бы так презирали его фавориты. Будучи вздорным и болтливым, подобно женщинам, среди которых он проводил в пересудах всю свою жизнь, сея дрязги и распри в своем маленьком дворе, находя удовольствие в том, чтобы ссорить людей, развлекаясь сплетнями, которые начинались вслед за этими ссорами, и повторяя их прежде всего тем, кому не следовало бы их знать, герцог имел все дурные качества женщин, которые мстили ему за такое соперничество с ними, бесчестя его.
Между тем все готовилась к войне. Маршал де Буф-флер, командовавший во Фландрии, прибыл в Брюссель, чтобы договориться с курфюрстом о совместных действиях. Все делалось в глубочайшей тайне, и передвижения войск были продуманы настолько тщательно и приведены в исполнение настолько точно, что в назначенный день тридцать тысяч человек под командованием г-на де Пюисегюра оказались одновременно перед нидерландскими крепостями в тот самый момент, когда те отворили свои ворота, и овладели ими почти без боя. Гарнизоны капитулировали; они состояли из голландцев, которых вместе с оружием и снаряжением отослали в Гаагу, надеясь, что такое великодушие поможет оторвать Соединенные провинции от коалиции.
В это же самое время другая армия, находившаяся под командованием маршала де Катина, перешла через Альпы, потребовав у герцога Савойского предоставить ей для прохода военную дорогу и утвердившись в Кремоне, опоре наших будущих боевых действий.
Два вражеских полководца получили задание остановить наступление французов: один — в Германии, другой — в Италии. Этими полководцами были англичанин Черчилль, граф, а впоследствии герцог Мальборо, назначенный в 1702 году командующим английскими и голландскими войсками, и принц Евгений, о котором у нас уже был случай поговорить.
Мальборо, полководец, который, возможно, причинил более всего зла Франции и которому французы отомстили так, как они мстят за все, — высмеяв его в песенке, управлял в то время действиями английской королевы и потому, что был ей необходим, и потому, что леди Мальборо, его жена, имела большое влияние на ум королевы. Однако для Мальборо было недостаточно поставить в эту двойную зависимость королеву, он хотел иметь также опору в парламенте и добился этого, выдав свою дочь замуж за лорда-казначея Годольфина. Ученик Тюренна, под началом которого он в качестве волонтера проделал свои первые походы, и столь же крупный политик, как Вильгельм Оранский, но при этом более блистательный полководец, чем этот государь, граф Мальборо выделялся среди всех полководцев той эпохи тем, что в высшей степени обладал спокойствием в проявлениях мужества и полным присутствием духа в минуты опасности. Неутомимый солдат во время кампаний и неутомимый дипломат во время зимних передышек, он объезжал все германские дворы, чтобы возбудить в них враждебные чувства к Франции или подогреть их корыстолюбие. Первое время голландский генерал граф Атлон пытался оспорить у него командование, но уже через месяц признал превосходство соперника и добровольно занял подчиненное положение. Как мы уже говорили, командовал французскими войсками, которые противостояли Мальборо, маршал де Буффлер, имевший под своим началом герцога Бургундского. Но, поскольку с самого начала кампании удача была на стороне Мальборо и французы потерпели несколько поражений подряд, герцог Бургундский, несомненно отозванный королем, который не желал, чтобы один из его внуков подвергался опасности быть разбитым, покинул армию и вернулся в Версаль. Буффлер продолжил борьбу против Мальборо, не имея, однако, возможности возобновить наступление, и английский военачальник, безостановочно двигаясь вперед и ни на минуту не теряя своего превосходства, отвоевал у нас Венло, Руремонд и Льеж.