Когда он впервые явился к Людовику XIV, король увидел, что к нему приближается человек отвратительной наружности, с мрачным и лживым лицом, с косыми и злыми глазами. С королем тогда были лишь первый камердинер Блуэн и врач Фагон; один стоял, прислонившись к камину, другой согнулся, опираясь на свою трость, и оба с интересом наблюдали за этой первой встречей.
— Святой отец, — спросил король, когда было произнесено имя нового духовника, — не родственник ли вы господам Ле Телье?
— Это я-то, государь, родственник господам Ле Телье?! — униженно кланяясь королю, промолвил тот. — Нет, я очень далек от этого, будучи всего лишь сыном бедного крестьянина из Нижней Нормандии.
Услышав эти слова и обратив внимание на тон, каким они были произнесены, Фагон подошел к Блуэну и, движением глаз указав ему на иезуита, прошептал:
— Вот великий лицемер, или я очень ошибаюсь!
Таков был человек, в руки которого попала будущность короля и государства, ибо Людовик XIV в свое время сказал: «Государство — это я!»
Вступив на высокий пост, который ему удалось завоевать, отец Ле Телье задумал прежде всего отомстить за свои личные обиды. Янсенисты добились осуждения в Риме одной из его книг, где трактовались китайские обряды. Он был в плохих отношениях с кардиналом де Ноайлем и, желая отомстить ему, отправил епископам письма, пастырские послания и жалобы, которые содержали обвинения против кардинала и внизу которых оставалось лишь поставить свое имя, так что Людовик XIV получил одновременно двадцать доносов на этого прелата. После этого отец Ле Телье отправил в Рим, на суд инквизиции, сто три положения, извлеченные из янсенистского учения, и сто одно из них инквизиция осудила.
Людовик XIV вдруг вспомнил, что из числа отшельников Пор-Рояля вышли такие люди, как Арно, Николь, Ле Метр, Эрман и Саси; что эти люди до самой ее смерти, то есть до 1699 года, окружали почтением г-жу де Лонгвиль, его старую врагиню, которая, не желая более быть ветреницей, сделалась святошей и, не имея более сил бороться открыто, решила интриговать, и преследования, почти угасшие при отце Ла Шезе, с новым жаром возобновились при отце Ле Телье.
Между тем король продал за четыреста тысяч франков свою золотую посуду; следуя его примеру, самые знатные вельможи отправили на монетный двор свое столовое серебро, и даже г-жа де Ментенон питалась овсяным хлебом; наконец, Людовик XIV решился просить мир у голландцев, которых он прежде так презирал.
Дело в том, что, как мы уже говорили, Людовик XIV проиграл одно за другим сражения при Бленхейме, Рамильи, Турине и Мальплаке.
После сражения при Бленхейме мы лишились превосходной армии и всех земель, лежащих между Дунаем и Рейном, а Баварская династия, наша союзница, — своих наследственных владений.
После поражения при Рамильи мы лишились всей Фландрии, а наши разгромленные войска остановились только у ворот Лилля.
Разгром у Турина отнял у нас обладание Италией. Французские войска еще занимали несколько крепостей, однако было предложено уступить их императору, если он позволит беспрепятственно удалиться пятнадцати тысячам солдат, которые стояли в них гарнизоном.
Наконец, катастрофа при Мальплаке отбросила наши войска с берегов Самбры к Валансьену.
Это последняя битва была самой страшной из тех, что произошли в царствование Людовика XIV: в ней прозвучало одиннадцать тысяч пушечных выстрелов, что было неслыханно по тем временам; позднее, в битве при Ваграме, прозвучало более семидесяти тысяч, а в битве при Лейпциге — сто семьдесят пять тысяч пушечных выстрелов. Эта последняя битва по сей день остается апогеем разрушения.
L. 1704 — 1709
Болезнь герцогини Бургундской. — Герцог де Фронсак. — Его женитьба. — Любовники молодой герцогини. — Нанжи. — Молеврье. — Дети герцогини Бургундской. — Военные действия. — Вильруа во Фландрии. — Поражение в битве при Рамильи. — Вандом заменяет Вильруа. — Герцог Орлеанский в Италии. — Разгром у Турина. — Герцог Орлеанский в Испании. — Странная разборчивость Людовика XIV. — Захват Лериды. — Интриги против герцога Орлеанского. — Критическое положение Филиппа V. — Захват Мадрида эрцгерцогом Карлом. — Безумные надежды герцога Орлеанского. — Униженные предложения Людовика XIV. — Жестокость его врагов. — Вандома призывают в Испанию.
Среди всех этих горестей двор увеселяли лишь шалости и остроумие юной герцогини Бургундской, сохранявшей прежнее влияние на Людовика XIV и г-жу де Ментенон. После смерти герцога Орлеанского, которого герцогиня очень сильно любила, она, к великой досаде Людовика XIV, долго выглядела печальной; затем, съев чересчур много фруктов и потом по неосторожности искупавшись в реке, она заболела, а так как дело было в августе, в период поездок в Марли, то король, чья дружеская привязанность никогда не доходила до самопринуждения, не захотел ни отложить отъезд, ни оставить больную в Версале; так что бедная принцесса, утомленная переездом, вскоре оказалась в крайне тяжелом состоянии и дважды исповедалась. Король, г-жа де Ментенон и герцог Бургундский были в отчаянии, ибо на ум всем приходило предсказание пророка из Турина, возвестившего, что принцесса умрет в молодости. Наконец, благодаря кровопусканиям и рвотному — двум лечебным средствам, в которых заключалась почти вся медицина века Людовика XIV, — герцогине стало немного лучше; но тут Людовик XIV пожелал вернуться в Версаль, не дожидаясь ее полного выздоровления, и лишь по просьбе г-жи де Ментенон и требованию врачей отъезд был отложен на неделю. По прошествии этой недели герцогиня оставалась еще настолько слаба, что ей приходилось весь день лежать в спальне, где придворные дамы и несколько близких к ней вельмож развлекали ее, играя в карты.
В то время при дворе появился Франсуа Арман, герцог де Фронсак, который позднее, под именем герцога де Ришелье, сделался образчиком аристократии века Людовика XV, как Лозен был образчиком знати века Людовика XIV.
Юный герцог, которому было от силы пятнадцать лет, только что исполнил, женившись на мадемуазель де Ноайль, договор, заключенный за несколько лет до этого между его отцом и маркизой де Ноайль, которые, вступив в брак, пообещали друг другу соединить брачными узами своих детей. Это в известной степени придавало юному Фронсаку, вовсе не любившему свою жену и употребившему все возможные средства, чтобы не жениться на ней, вид жертвы, что в сочетании с прилюдно произнесенным обещанием никогда не быть ее супругом в действительности, накладывало на начало его жизненного пути отпечаток своеобразия, с годами лишь усиливавшегося. Впрочем, обладая прекрасной внешностью, остроумием и свободой, предоставленной ему с юных лет отцом, он с первых дней своего появления при дворе снискал всеобщее расположение, а особенного успеха добился у герцогини Бургундской.
Предпочтение, которое принцесса оказывала юному герцогу, не было для него тайной, ибо г-жа де Ментенон писала герцогу де Ришелье, своему старому другу:
«Мне чрезвычайно приятно слышать похвалы г-ну де Фронсаку и уведомить об этом Вас. Вы без труда поверите мне, ибо знаете, что я не умею льстить. Госпожа герцогиня Бургундская оказывает большое внимание Вашему сыну».
Это большое внимание совершенно не нравилось герцогу Бургундскому, и он пожаловался Людовику XIV. И в самом деле, в Версале начали ходить слухи, что юный Фронсак ухаживает за герцогиней и что она не остается равнодушной к этому первому проявлению сердечной привязанности молодого человека, которому предстояло позднее приобрести благодаря своим любовным приключениям такую огромную известность. Господину де Фронсаку было приказано обратить эту любовную страсть, вызывавшую такой скандал, на жену. Фронсак ответил, что его жена ему вовсе не жена, что он поклялся, что она ею никогда не будет, и что он чересчур честный человек для того, чтобы не сдержать свою клятву.
После этого король отправил Фронсака в Бастилию. Именно во время этого первого пребывания в королевской тюрьме, куда ему предстояло возвращаться еще четыре раза, он впервые познакомился с жизнью узника.
Впрочем, это были не первые толки, ходившие о молодой герцогине Бургундской. Господин де Нанжи, который позднее стал маршалом Франции, а в то время был, по выражению Сен-Симона, «цветущим щеголем» и обладал миловидным лицом, в котором не было ничего исключительного, и хорошим телосложением, в котором не было ничего сверхъестественного, Нанжи, еще в ранней молодости вступивший в свет и с юности предававшийся волокитству, был тогда одним из самых модных молодых людей. Еще ребенком он имел под своим командованием полк; рано обнаружив силу воли, усердие и мужество, он, покровительствуемый женщинами, стал пользоваться вниманием при дворе герцога Бургундского, который был примерно одного с ним возраста, но, к несчастью для него, не был столь хорошо сложен, как Нанжи. Тем не менее принцесса так достойно отвечала на любовь своего супруга, что, хотя у него могли быть подозрения, что другие заглядываются на его жену, он никогда не подозревал ее в том, что она обращает свои взоры на кого-нибудь, кроме него. Однако один из взоров юной герцогини упал на г-на де Нанжи. К несчастью, а может быть, и к счастью для Нанжи, он имел в любовницах г-жу де Ла Врийер, дочь г-жи де Майи, придворной дамы герцогини Бургундской. Осведомленная обо всем, что происходит при дворе, г-жа де Ла Врийер очень быстро заметила намерение своего любовника изменить ей. Но, вместо того чтобы уступить его принцессе, она заявила Нанжи, что собирается бороться и, если потребуется, делать это с большим шумом.
Подобная угроза была весьма опасной: в то время король весьма плохо относился к скандалам, да и герцог Бургундский явно не был расположен играть роль снисходительного мужа. В итоге Нанжи не сумел или не посмел воспользоваться надеждами, которые подавала ему герцогиня Бургундская, и позволил проскользнуть между ним и принцессой сопернику, оказавшемуся смелее его. Этим соперником был г-н де Молеврье, сын брата Кольбера.