— Государь, это подлость!
Как и те, кто оказался в беде, могущественную опору имеет в ее лице искусство. Благодаря ей Вольтер получает доступ ко двору и добивается должности дворянина королевских покоев, которую продает затем за шестьсот тысяч ливров. Благодаря ей он держится при дворе, несмотря на свои выходки и вольности. Время от времени он вынужден искать спасения в бегстве и скрываться то у г-жи дю Шатле, то у герцогини Менской; но, как только небо проясняется, как только, подобно солнечному лучу, на устах короля появляется первая улыбка, маркиза призывает беглеца, он боязливо возвращается, пишет стихи в честь короля, которого ненавидит, и в честь фаворитки, которую презирает; ставит «Семирамиду», которая проваливается; сбегает в Пруссию; с успехом ставит «Катилину» и, всегда алчущий славы, а скорее, шума, заставляет д'Аламбера сказать о нем:
— Вот человек, у которого славы на миллион, а он хочет ее еще на грош!
Дело в том, что искусство является для г-жи де Помпадур важнейшим средством сохранить власть над Людовиком XV, скучающим все больше и больше.
Людовик XV страдает единственной болезнью, от которой нет лекарства, — разочарованием. Взгляните на портрет Людовика XV кисти Ван Лоо; он написан как раз в то время, к которому мы подошли; на нем король, изображенный в полный рост, тянет руку к остаткам молодости, которая убегает от него; но, прожив две трети своего зрелого возраста, он уже начинает замечать старость, которая поджидает его. Это все тот же лоб, если и не широкий, то, по крайней мере, благородный и высокий; это все те же голубые глаза, такие ясные под черными ресницами, с таким красивым разрезом под безупречными бровями; все тот же нос, по которому легко распознать одного из Бурбонов; все те же губы, тонкие и насмешливые, доставшиеся ему от Савойского дома; но вглядитесь в этот лоб, в эти глаза, в эти губы, поищите выражение чувств, которое художник хотел всеми силами скрыть, и вы обнаружите усталость во всем. Недостает лишь пустой чаши в нижней части этого портрета, чтобы сделать его символом Разочарования.
Так вот, этого короля следовало забавлять любой ценой. И потому скорее для него, чем для г-жи де Помпадур, по плану, похожему на грезу, воздвигается замок Бельвю. «Создайте мне сады Альцины, описанные Ариосто», — говорит г-жа де Помпадур художнику Буше, и Буше принимается за дело. Госпожа де Помпадур предоставила золото, мрамор и порфир; Лемуан обтесал эти камни, и вдвоем с Буше они создали жилище феи.
И потому, видя все эти старания угодить ему, Людовик XV улыбается, предоставляет г-же де Помпадур право табурета, сажает ее подле королевы, заставляет принцесс целовать ее в лоб — ее, дочь любовницы откупщика Турнеама, той женщины, которой после ее смерти сочинили следующую эпитафию:
Покоится здесь та, что поднялась из грязи
И ради денег тьму творила безобразий:
С откупщиком сама не погнушалась связи
И изловчилась дочь пристроить к князю.
Ее, дочь Пуассона, который был приговорен к повешению и который однажды вечером, за ужином с финансистами, разгоряченный вином и переполненный желанием говорить правду, развалился в кресле и сказал:
— Знаете, что заставляет меня смеяться? То, что я вижу нас всех в окружении такого блеска и великолепия! Чужестранец, войдя сюда, принял бы нас за принцев, а между тем вы, господин де Монмартель, — сын кабатчика; вы, господин де Савалетт, — сын торговца уксусом; ты, Буре, — сын лакея; ну а я, да что тут говорить, все знают, чей я сын!
Но не только ради г-жи де Помпадур король Людовик XV предает забвению законы придворного этикета; ее брату, которому он дал титул маркиза де Вандьера и которого г-н де Морепа прозвал маркизом д'Авантьером, следовало сменить это имя, служившее поводом к насмешкам: его назовут маркизом де Мариньи, а чтобы этот прелестный шурин короля действительно обрел вид маркиза, ему дадут должность секретаря ордена Святого Духа. Он получит особую голубую ленту, освобождающую от доказательств знатности. Однако в отношении него фавор оказывается не таким уж неуместным. Молодой человек увлекается рисунком, геометрией и архитектурой. В девятнадцать лет он получает должность главноуправляющего королевскими постройками, и, в том возрасте, когда любой другой думал бы лишь о том, чтобы пользоваться этим фавором, он понимает, что его надо заслужить. Вместе с Суффло, Кошеном и Лебланом он отправляется в Италию, проводит там два года и возвращается оттуда если и не первоклассным художником, то, по крайней мере, первоклассным ценителем произведений искусства. Титул маркиза де Мариньи он получил перед самым отъездом.
— Ну что ж, — промолвил он, — французы прозвали меня маркизом д’Авантьером, итальянцы будут называть меня маркизом де Мариньером; это естественно, ведь по рождению я Пуассон.
— Государь, — сказал он однажды королю, — я не могу понять, что со мной происходит: стоит мне уронить носовой платок, как два десятка голубых лент наклоняются, чтобы поднять его!
По возвращении из Италии маркиз де Мариньи полностью посвящает себя искусству; это он добивается жалованной грамоты для Академии архитектуры и учреждает школу Римской архитектуры. Он хочет завершить строительство Лувра, разместить там библиотеку, коллекцию медалей, музей и собрание античного искусства; но прежде всего он хочет поселить там художников, чтобы они имели собственный дворец.
Живи его сестра дольше, все это он осуществил бы.
Пока же он учреждает открытую для публики выставку картин в главной галерее Лувра; собирает большую коллекцию полотен Рубенса; за пенсион в десять тысяч ливров покупает у Пико секрет, как переводить произведение живописи, не нанося ему ущерба, с одного полотна на другое. Именно таким образом он спасет от гибели шедевр Андреа дель Сарто и «Святого Михаила» Рафаэля.
Год 1789-й предал анафеме фаворитов и фаворитов, но помиловал маркиза де Мариньи!
Тем временем, правда, его сестра основывала куда менее почтенные учреждения.
Бедная женщина полагала, что миссия, которую г-жа де Ментенон считала невыполнимой, то есть миссия развлекать человека, неспособного ничем развлечься, вполне заслужила папского отпущения грехов.
И потому она придумала Олений парк.
Впервые в истории фаворитке пришла в голову мысль устроить сераль для своего любовника.
Но маркиза, будучи женщиной умной, понимала, что ее царственный любовник был прежде всего рабом привычки и что смена наложниц служила для него развлечением, которое нисколько не было опасно лично ей.
Так что же представлял собой Олений парк? Багдадский или самаркандский гарем, из которого любую рабыню изгоняли сразу после того, как она удостаивалась чести разделить ложе со своим повелителем. Те, что лишались при этом лишь своей чести, получали денежное вознаграждение: им давали приданое, и, благодаря этому приданому, их выдавали замуж за кого-нибудь из среды крупной финансовой буржуазии и королевских откупщиков; те же, что становились беременными от короля, видели впоследствии, как их детей продвигают по духовной или военной части.
Так что г-жу де Помпадур мало беспокоили все эти минутные наложницы, если только сама она оставалась любимой султаншей или, по крайней мере, Шехерезадой, которая должна была посредством своего ума, своих навыков и своих сказок развлекать султана в продолжение тысячи и одной ночи.
XVI
Противостояние Англии и Франции. — Разрыв. — Господин де Жюмонвиль. — Вашингтон. — Господин де Вилье и г-н де Контркёр. — Атака французских судов английской эскадрой. — Объявление войны. — Планы Англии. — Барон фон Дискау. — Господин де Монкальм. — Взятие Менорки герцогом де Ришелье. — Его триумфальный въезд в Париж. — Замысел Генриха IV установления христианской республики в Европе. — Мария Терезия и г-жа де Помпадур. — Аббат де Берни. — Его импровизация. — Он сменяет г-на де Руйе в должности государственного секретаря по иностранным делам. — Договор между Англией и Пруссией. — Союз Франции с Австрией.
Ровно за сто лет до нынешнего дня, когда мы пишем эти строки, Англия и Франция, эти два старинных врага, противостоявшие другу другу в битвах при Креси, Пуатье и Азенкуре, приготовились продолжить на Атлантике континентальную войну, которую они вели между собой уже пять столетий и которая на глазах у нас была приостановлена в 1745 году сражением при Фонтенуа.
Бросим взгляд на карту мира, какой она была в 1750 году, и скажем несколько слов о сравнительной мощи этих держав.
Сто лет тому назад Англия имела в Индии лишь пять факторий: Бомбей, Биджапур, Мадрас, Калькутту и Чандернагор.
В Северной Америке ей принадлежали Ньюфаунленд и та прибрежная полоса, что тянется, подобно бахроме, от Акадии до Флориды.
Ее единственным владением на Багамской банке были Лукайские острова; из Малых Антильских островов ей принадлежал лишь остров Барбуда; в Американском заливе — Ямайка.
Наконец, в экваториальной части океана Англия имела в качестве корабельной стоянки лишь печальной памяти остров Святой Елены.
Франция, напротив, имела двойное превосходство над ней как на континенте, так и по части колоний.
Она владела всей линией построенных Вобаном крепостей, которые являются ключом к Нидерландам и тянутся от Филипсбурга до Дюнкерка. Ее войска оккупировали Корсику, и по договору 1748 года она приобрела покровительственное влияние на Геную, Модену, Парму, Пьяченцу и Гвасталлу.
Как колониальная держава она владела почти всеми Антильскими островами. Ее колонии Акадия, Канада и Луизиана расширялись день ото дня. Ей принадлежали Квебек, Монреаль, Мобиль и Новый Орлеан; крепости Фронтенак, Сен-Шарль, Сен-Пьер и Морепа наперегонки воздвигались на Канадских озерах. Форт Королевы господствовал над рекой Ассинибойнов. На Виннипегских озерах она имела крепости Дофин и Бурбон. В Африке ей принадлежали Сенегал и Горея. Она колонизировала Мадагаскар и имела в качестве корабельных баз на пути в Индию, где ей принадлежало преобладающее влияние, острова Иль-де-Франс, Бурбон, Сент-Мари и Родригес.