Однако другая партия, состоявшая из подлинных иезуитов, не любившая г-жу де Помпадур, порицавшая ее правила жизни, ненавидевшая ее философов и недолюбливавшая аббата де Берни, решила отказать ей в отпущении грехов, пока она будет оставаться при дворе и подле короля.
В итоге, поскольку мнение второй партии восторжествовало, иезуиты отказали г-же де Помпадур в отпущении грехов и в причастии.
Отсюда и проистекала ненависть фаворитки к ордену иезуитов, и потому, увидев в 1755 году, что ее власть полностью упрочена, она с тех пор вместе с аббатом де Берни решила изгнать иезуитов из Франции.
Почти в то самое время, когда это решение было принято, иезуиты, повсюду имевшие шпионов, узнали о нем: один переписчик, к которому нисколько не питали недоверия, дал настоятелю обители святого Антония в Париже отчет обо всем, что ему стало известно по этому вопросу.
Между тем, независимо от того, исповедовалась г-жа де Помпадур или не исповедовалась, королева была вынуждена уступить, и по приказу Людовика XV г-жа де Помпадур была представлена 8 февраля 1756 года ко двору в качестве сверхштатной придворной дамы.
Одно из условий такого представления состояло в том, что новую даму должен был поцеловать дофин.
Дофин, принужденный к этому отцом, поцеловал фаворитку, но затем, обернувшись, показал ей язык.
Одна добрая душа, уловившая в зеркале эту гримасу дофина, донесла о ней г-же де Помпадур, которая в ту же минуту пожаловалась королю на эту публичную обиду, убеждая его, что дофин, не оказывая уважения его любовнице, тем самым не оказывает уважения ему самому.
Король тотчас же приказал дофину отправиться в Мёдон и оставаться там вплоть до нового распоряжения. Королева и министры пытались успокоить короля, но он был непреклонен.
Известие об этой ссылке и о том, что стало ее причиной, дошло до Парламента; озлобленный Парламент ожидал лишь подходящего случая, чтобы издать глухой ропот, который всегда пробуждал народ, каким бы дремлющим он ни был. Господин де Мопу явился к Людовику XV и высказал ему упрек по поводу ссылки принца, принадлежавшего не столько королю, сколько государству, властителем которого дофину рано или поздно предстоит стать. Король согласился на возвращение сына, но на условии заявления с его стороны, что он не показывал языка г-же де Помпадур; дофин сделал это и вернулся ко двору, однако стал после этого злейшим врагом фаворитки.
Вот почему, объявляя себя сторонником фаворитки, г-н де Шуазёль становился противником дофина и, принимая сторону Парламента, объявлял войну иезуитам.
Что же касается благорасположения дофина к ордену иезуитов, то это ни у кого не вызывало никакого сомнения.
До сведения короля доводили, что дофин не только с величайшей точностью исполняет христианские обряды — а поскольку Людовик XV был в глубине души человеком верующим, он полагал такое поведение принца правильным, — но еще и ежедневно служит утрени и хвалитны, словно деревенский кюре, и отец упрекнул сына за такую чрезмерную набожность.
Дофин воспринял упреки отца почтительно, но, как и прежде, продолжал служить хвалитны и утрени.
Однажды королю донесли, что дофин совершает нечто куда более многотрудное, чем богослужения, и в одеянии иезуита проводит часть ночи распростертым перед распятием.
На этот раз король отверг услышанную историю как вымысел, но однажды, когда он возвращался к себе около трех часов ночи, один из близких к г-же де Помпадур придворных предложил ему лично убедиться в такого рода ночном занятии дофина.
Король согласился, ибо у него еще оставались сомнения; его провели в покои дофина, дверь которых открыли для того, чтобы дать проход королю, и он, дойдя до гостиной, заметил в спальне сына человека в одеянии иезуита, неподвижно стоявшего на коленях перед распятием.
Человек этот стоял спиной к королю, и тот не мог видеть его лица; но кто еще, кроме дофина, мог находиться в три часа ночи в спальне дофина?
Так что король не мог более не верить, что принц виновен в этой чрезмерной набожности.
И в самом деле, в глазах короля, который с заплетающимся от возлияний языком и ослабевшими от распутства ногами возвращался в три часа ночи с какой-то оргии, должно было быть преступлением то, что его сын, молодой принц двадцати пяти лет от роду, на его глазах молился и приносил покаяние, но не за свои грехи, ибо дофина могли упрекать лишь за то, что он вел чересчур благочестивую жизнь, а за грехи своего отца.
Кроме того, как мы уже говорили, дофин высказывался против союза с Австрией, что послужило для г-на де Шуазёля еще одной побудительной причиной стать его противником.
Тем не менее г-н де Шуазёль понимал, что в этой борьбе, которую он намеревался вести против первого принца королевского дома, против наследника короны, ему недостаточно было иметь на своей стороне короля, Марию Терезию, г-жу де Помпадур и Парламент; ему нужно было еще, чтобы вся его собственная семья была при должностях, чтобы все его родственники были при власти, дабы предупреждать его о малейшем посягательстве на его авторитет, подобно тому как паука предупреждает об опасности малейшее дуновение ветра, заставляющее дрожать его паутину.
И он стал посвящать в свои намерения и вводить в курс самых тайных своих планов сестру, женщину умную и по характеру склонную к интригам.
Беатриса, графиня де Шуазёль-Стенвиль, была канониссой, подобно г-же де Тансен, и, как уверяли, у нее имелось еще и то сходство с г-жой де Тансен, что она любила своего брата любовью куда более сильной, чем братской; впрочем, подобные обвинения часто встречаются в эпоху, которую мы пытаемся описать, и им надо доверять всего лишь в той степени, в какой доверяют пересудам придворных.
Графиня де Шуазёль-Стенвиль была вызвана в Париж, где сначала попытались, но без успеха, выдать ее замуж за принца де Бофремона, который уклонился от такого брака; спустя короткое время после того, как данная попытка провалилась, графиня вышла замуж за герцога де Грамона, согласившегося на этот брачный союз, поскольку г-н де Шуазёль дал ему обещание снять запрет с его имений.
С этого времени герцогиня де Грамон держала у себя довольно значительный двор, что заставляло г-жу де Помпадур хмурить брови.
Стоило герцогу де Шуазёлю сделаться министром, а графине де Шуазёль стать герцогиней де Грамон, как все Шуазёли, какие были на свете, начали прибывать ко двору. Достаточно было называться Шуазёлем и принадлежать к какой-нибудь мужской ветви этого рода, чтобы получить хорошую должность.
Для начала герцог де Шуазёль, ставший 10 декабря 1758 года пэром, устраивает так, что в должности посла в Вене его сменяет граф де Шуазёль.
В 1759 году Леопольд Шарль де Шуазёль-Стенвиль назначен архиепископом Альби, в ожидании архиепископства Камбре, которое ему обещано.
В 1760 году графа де Шуазёля, посла в Вене, производят в кавалеры ордена Святого Духа, а одна из дам де Шуазёль становится канониссой Ремирмонского капитула и аббатисой монастыря святого Петра в Меце.
Став кавалером ордена Святого Духа, граф де Шуазёль, посол в Вене и генерал-лейтенант австрийской службы, оставляет посольство и в чине генерал-лейтенанта вступает во французскую армию.
Некоторое время спустя герцог де Шуазёль предоставляет самому себе пост губернатора Турени и должность главноуправляющего почтой и присоединяет министерство иностранных дел к военному министерству.
Он пользуется этим обстоятельством для того, чтобы сделать г-на де Шуазёля-Бопре генерал-майором, г-на де Шуазёля де Ла Бома, служившего младшим лейтенантом в полку шотландской тяжелой конницы, — командиром драгунского полка д'Обинье, а графа де Стенвиля — генеральным инспектором инфантерии.
Распорядившись таким образом церковными, дипломатическими и военными должностями, герцог де Шуазёль переходит к министерским постам.
Граф де Шуазёль, бывший посол в Вене, кавалер ордена Святого Духа и генерал-лейтенант королевской армии, в мае 1761 года назначается полномочным послом на Аугсбургском конгрессе; 13 октября того же года он назначается министром иностранных дел, впоследствии завладевает военно-морским министерством, становится пэром Франции, принимает титул герцога де Пралена и получает должность наместника Бретани, в то время как его жена получает право табурета у королевы.
Госпожа де Шуазёль-Бопре становится аббатисой монастыря святой Глоссинды;
г-н Клериад де Шуазёль — кардиналом;
г-н де Шуазёль-Бопре — генерал-лейтенантом;
виконт де Шуазёль — пехотным бригадиром;
г-н де Шуазёль де Ла Бом — генерал-майором;
и, наконец, барон де Шуазёль — послом при короле Сардинии.
Все эти Шуазёли, которых мы только что перечислили — мужчины и женщины, офицеры, послы, министры, кардиналы, губернаторы провинций, бригадиры, генерал-лейтенанты, генерал-майоры, — составляли то, что стало называться династией Шуазёлей — династией, повиновавшейся герцогу де Шуазёлю, своему главе, по одному его жесту, по одному его слову.
Лишь один Шуазёль всегда поступал наперекор ему; этого Шуазёля звали Шуазёль-Романе, поскольку он был женат на дочери Романе, президента Большого совета; он состоял дядькой при дофине, а жена его, по слухам, какое-то время была любовницей короля.
В итоге он был посажен в Бастилию.
Господин де Шуазёль, не имевший и четырех тысяч ливров годового дохода, когда его назначили министром, женился 14 декабря 1750 года на мадемуазель Кроза, которая была внучкой знаменитого миллионера, числившегося под номером 221 в списке подвергнутых в 1716 году денежному взысканию, и отец которой купил себе титул маркиза дю Шателя и де Кармана; она была ангелом при жизни мужа и святой после его смерти.
Итак, г-н де Шуазёль поддерживал Марию Терезию всеми своими силами, как вдруг неожиданное событие заставило ее заключить мир.
Умерла российская императрица Елизавета, оставив престол Петру III.
Петр III был личным другом Фридриха.
Вступив на престол, Петр III немедленно вышел из коалиции и приказал своим войскам присоединиться к войскам Фридриха; противостоять такому крутому повороту дел возможности не было.