Король полагал, что он уже в расчете со смертью, как вдруг к нему пришли с известием, что г-жа де Помпадур умирает.
Это было поразительно, особенно для него, поскольку он виделся с ней каждый день.
Дело в том, что г-жа де Помпадур, для которой нравиться королю было первой обязанностью и я бы даже сказал чуть ли не высшим долгом, заботилась лишь об одном: скрывать от короля свой недуг.
Но чем же страдала г-жа де Помпадур?
Была ли это одна из женских болезней, тяжких и неумолимых? Или это был, как полагала г-жа де Вентимий, как полагала г-жа де Шатору, как полагала она сама, яд — средство не менее верное и скорее ведущее к цели?
Вот что рассказывали, а вернее, вот что рассказывала она сама.
Министром финансов в то время был Бертен, ставленник г-жи де Помпадур, и г-н де Шуазёль, стремившийся заполучить всю власть, захотел присоединить финансовое ведомство к тем министерствам, какими уже завладели его родственники и он сам.
Впрочем, финансы тогда находились в страшном беспорядке, и 1 декабря Парламенту было поручено изучить возможность преобразования финансового ведомства. И тут г-жа де Помпадур вспомнила о том, что говорил ей по этому поводу кардинал де Берни; ей пришло на память, что ее бывший фаворит вроде бы излагал когда-то превосходные планы на этот счет; но главное, она стала замечать, что герцогиня де Грамон весьма часто появляется при дворе и ее брат старается, чтобы она стояла как можно ближе к особе короля и как можно чаще попадалась ему на глаза. Госпожа де Помпадур сочла, что оставлять г-на де Шуазёля во главе правительства опасно для Франции и лично для нее; она приняла у себя кардинала де Берни, который, со своей стороны, трижды встречался с королем, и на их третьей встрече вопрос об отставке г-на де Шуазёля был решен.
Герцог де Шуазёль узнал об этом небольшом заговоре, составленном против него, и на другой день г-жа де Помпадур заболела.
Мы не станем поддерживать обвинения г-жи де Помпадур против г-на де Шуазёля, как прежде не поддерживали обвинения г-жи де Шатору против г-на де Морепа: каждый раз, когда при дворе неожиданно и скоропостижно умирала какая-нибудь важная особа, там непременно начинало звучать обвинение в отравлении.
Как бы то ни было, находясь в Шуази, неожиданно, прямо во время увеселительной прогулки, г-жа де Помпадур была поражена болезнью, которую сначала сочли просто мучительной, но которая вскоре сделалась смертельной.
Госпожу де Помпадур перевезли из Шуази в Версаль.
Людовик XV наблюдал за развитием болезни маркизы, не проявляя ни малейшего беспокойства; чувство, которое он питал к ней и которое из вожделения перешло в привычку, претерпело, по-видимому, новое изменение и свелось в итоге к желанию соблюдать приличие. Король был внимателен и заботлив к больной, как если бы она была всего лишь его другом. Каждый день герцог де Флёри приносил королю бюллетень о ее здоровье. 15 апреля 1764 года он пришел к королю как обычно, но без бюллетеня.
Госпожа де Помпадур умерла.
Она понимала, что умирает, и перед лицом смерти показала себя мужественнее, чем можно было ожидать. Утром последнего дня ее пришел навестить священник церкви святой Магдалины; около одиннадцати часов он стал прощаться с ней.
— Подождите еще немного, господин кюре, — сказала она ему, — и мы отправимся вместе.
Вместе с жизнью маркизы прекратилась и заботливость короля.
Тело фаворитки положили на носилки, и его понесли двое чернорабочих. Король стоял у окна, когда мимо него проходил этот позорный кортеж. С неба, затянутого облаками, упало несколько капель воды. Король протянул руку и промолвил:
— Бедная маркиза! Видимо, в последнем ее путешествии ей предстоит плохая погода.
Маркиза де Помпадур была похоронена в парижском монастыре капуцинок, в часовне, купленной ею за год до этого для своего погребения и принадлежавшей прежде семье Креки.
Маркизе де Помпадур сочинили три эпитафии.
Вот они:
Почиет здесь маркиза Помпадур.
Она пленила всех и при дворе имела вес,
Неверная жена и лучшая из всех метресс.
И вправе потому как Гименей, так и Амур,
Один — ее оплакать жизни круговерть,
Другой — ее оплакать смерть.
Вторая лаконичней, а главное, энергичней:
Покоится здесь та, что лет пятнадцать чистой девою была,
Служила шлюхой двадцать лет и сводней восемь лет слыла.
Третья написана на латыни и наделена всей твердостью эпиграммы Марциала:
Hic Piscis regina jacet quæ lilia succit
Per nimis. An mirum si floribus occubat albis?[8]
Чтобы грамматически правильно перевести это последнее двустишие, нужен не иначе как г-н де Морепа, но, поскольку г-н де Морепа забыл оставить нам свой перевод, мы предоставляем каждому из наших читателей возможность сделать перевод этой эпитафии самостоятельно.
XXI
Дофин. — Его последние минуты. — Мария Жозефа Саксонская, дофина. — Ее просьбы к Людовику XV. — Господин де Шуазёль. — Его опасения. — Его ненависть к дофине. — Обещания Людовика XV. — Арман и Пельтье. — Господин Лешевен, старший служащий. — Буакайо и аббат Герре. — Дофина покровительствует г-ну д'Эгийону. — Чашка шоколада, выпитая 1 февраля. — Дофина заявляет королю, что она отравлена. — Противоядие. — Смерть дофины. — Толки и ропот в Версале. — Вскрытие тела. — Заявление четырнадцати врачей. — Тревога Людовика XV. — Он сближается с королевой. — Печаль королевы. — Станислав Лещинский получает ожоги и умирает. — Лотарингия вновь присоединяется к Франции. — Смерть королевы. — Череда смертей. — Две партии при дворе. — Господин де Шуазёль и г-н д'Эгийон.
Смерть г-жи де Помпадур, как мы сказали, не произвела глубокого впечатления на Людовика XV. Как бы ни привык человек к какому-нибудь игу, бывают минуты, когда это иго становится для него тягостным. И потому Людовик XV воспринимал себя как человека, которому возвратили свободу. К тому же с какого-то времени г-жа де Помпадур приобрела в политике и религии куда большее влияние, чем Людовику XV подобало позволить ей приобрести. В политике она вовлекла его в союз с Австрией, к которой он с юности питал неприязнь, а в религии заставила его изгнать иезуитов, к которым он с юности питал расположение. Ну а кроме того, находясь в открытом противостоянии с дофином и дочерьми короля, г-жа де Помпадур была вечной причиной семейного разлада. Да, ее смерть лишила Людовика XV установившихся привычек, которые были ему приятны, но ведь ее жизнь нарушала покой, который был ему необходим.
Так что в глубине души Людовик XV, по всей вероятности, не был огорчен тем, что он избавился от г-жи де Помпадур.
К несчастью, смерть обосновалась при французском дворе и не намеревалась так просто покидать его: ей требовались более многочисленные, а главное, более именитые жертвы.
С конца 1760 года дофин стал замечать, что здоровье его ухудшается; он нередко признавался своим ближайшим наперсникам, г-ну де Ришелье, г-ну де Мюи и г-ну де Ла Вогийону, что предчувствует свою смерть. Посторонним и придворной черни он объяснял причину своего ослабления и бледности лица простудой, подхваченной им во время поездки в Компьень и повлекшей за собой легочное заболевание, от которого он страдал все более и более; но своим друзьям, тем, кто был всем сердцем предан ему, тем, чья жизнь переплелась с его жизнью, он откровенно признавался, что полагает себя отравленным медленным ядом.
В начале декабря он почувствовал себя хуже и однажды, после тяжелой ночи, послал за своим врачом. Несколько услужливых друзей окружили кресло, в котором сидел принц.
Врач, за которым послали, вошел в комнату и пощупал пульс больного. Признаки болезни явно были серьезными, ибо врач вздрогнул.
Принц заметил его беспокойство и, взяв его за руку, вполголоса сказал ему:
— Любезный Ла Брёйль, не будем никого пугать.
И он в самом деле увел врача в соседнюю комнату, чтобы скрыть от окружающих, насколько это было в его власти, опасность болезни, которой он страдал.
С этого времени у дофина более не было надежды, и тем, кто его окружал, следовало приготовиться к его смерти.
Первой женой дофина была юная принцесса испанской крови, настоящая роза Севильи, образ которой он еще долго носил в своем сердце, хотя и вступив после ее смерти во второй брак.
Вместо смуглолицей Марии Терезы в объятиях дофина оказалась благодаря этому второму браку светловолосая дочь Саксонии, и понадобилась вся любовь, вся кротость, вся преданность этой женщины, чтобы занять в жизни принца то место, какое прежде занимала в ней его первая супруга.
И только в тот час, когда смерть уже угрожала ему, принц смог воздать должное этому ангелу, которого Господь послал к его изголовью и который не покидал его ни днем, ни ночью; она постоянно находилась рядом, склонив голову к его постели, и ее свежее дыхание смешивалось с лихорадочным дыханием больного; ревниво относясь ко всякой посторонней помощи, она стала преданной сиделкой своего мужа, тщетно умолявшего ее избегать тлетворных миазмов его долгой и странной болезни.
Только из-за нее, только из-за некоторых членов своей семьи дофину жаль было расстаться с жизнью. Он был набожен с детства, и все прожитые им дни, вплоть до последнего, являли собой одно долгое устремление к Небу. Накануне смерти он сказал своему духовнику:
— Клянусь вам, отец мой, будь у меня воля выбирать между жизнью и смертью, я бы тысячу жизней принес в жертву желанию как можно скорее увидеть Бога и познать его!
Что же касается Людовика XV, то он был все тем же; он вел себя так, словно умирал не его сын, не наследник славной и прекрасной короны Франции, а какой-то посторонний человек, свойственник или дальний родственник. Именитому умирающему оказывались со стороны короля всевозможные заботы, всевозможные знаки уважения, но все это делалось с сухими глазами, с холодным лицом, с опустелой душой.