«Мой контролер финансов прикажет выплатить Буакайо в течение месяца означенную в этой записке сумму, которую ему должны и в которой он нуждается.
Имея в руках это распоряжение, хирург мчится в ведомство главного контролера финансов, с трудом пробирается к аббату Терре, предъявляет ему свою записку, снабженную собственноручной пометкой короля, и, полный уверенности, ожидает, что эта пометка произведет нужное действие.
— Что это такое? — спрашивает аббат Терре.
— Вы же видите, сударь, — отвечает хирург, — это приказ выплатить сумму, которую мне должна казна.
— Вот так шутка! — восклицает аббат.
И он швыряет записку Буакайо, который в изумлении поднимает ее.
— Но позвольте, сударь, ведь это воля короля!
— Да, но не моя!
— Однако его величество…
— Вот пусть его величество вам и платит, коль скоро вы к нему обращаетесь.
— Но…
— Ступайте, сударь, у меня нет более времени слушать вас!
И аббат Терре выставляет за дверь Буакайо; пораженный таким приемом и не зная, какого святого заступника просить о помощи, хирург обращается к дежурному капитану, который спешит выпроводить его на улицу; тогда он идет искать поддержку у герцога де Ришелье, но добраться до него ему не удается; однако он находит нового секретаря, недавно взятого на службу маршалом, и показывает этому секретарю приказ короля. Пораженный дерзостью генерального контролера, секретарь, будучи еще новичком в своем ремесле и полагая, что король что-нибудь да значит в своем королевстве, берет записку, идет к маршалу и говорит ему, что аббат Терре только что совершил невероятно чудовищный проступок, за который, если бы о нем стало известно королю, этот министр подвергся бы величайшим неприятностям.
После этого он рассказывает ему слово в слово, как было дело.
— Любезный друг, — говорит герцог де Ришелье своему секретарю, — вы глупец, если не знаете, что самое плохое покровительство во всем королевстве — это покровительство короля; коль скоро аббат сказал, что Буакайо ничего не получит, то и вы скажите Буакайо, что он ничего не получит; что же касается вас, любезный, то постарайтесь научиться таким делам, ведь это азбука нашего языка; ну а без этого, как бы я ни желал вам добра, мне нельзя будет держать вас у себя на службе; ступайте.
И, как и предсказал г-н де Ришелье, Буакайо ничего не получил.
Возвратимся теперь к бедной дофине, которой несколькими обмороками, случившимися во время болезни ее мужа, было дано знать, что ее здоровье тоже тяжело пострадало; вскоре она сделалась настолько слаба и состояние ее стало казаться врачам настолько опасным, что они ограничили ее питание одной лишь молочной пищей. Такая диета принесла, по-видимому, определенное улучшение в состояние дофины; это улучшение сохранялось какое-то время, и в январе 1766 года врачи заявили, что они считают принцессу спасенной.
«К несчастью, — говорит мрачная хроника, которая отмечает на своих страницах кончины королев, умирающих молодыми, — принцесса захотела вмешаться в политику».
Дофина покровительствовала герцогу д'Эгийону и несколько раз настойчиво говорила о нем королю. Она предлагала составить совершенно новое министерство, в состав которого вошли бы герцог д'Эгийон, г-н де Мюи, епископ Верденский и президент де Николаи.
Если верить все той же хронике, обычная чашка шоколада разрушила весь этот прекрасный план. Принцесса выпила эту чашку шоколада 1 февраля 1767 года и в тот же день заявила королю, что ее отравили. Принцесса Аделаида дала ей три дозы того прославленного противоядия, о котором мы уже говорили и которое г-жа ди Верруа привезла из Савойи, покинув тамошний двор; но все было тщетно! Дофина умерла в пятницу 13 февраля, в возрасте тридцати пяти лет.
То, что дофина говорила перед смертью, страшным эхом отозвалось в Версале. Как только она закрыла глаза, епископ Верденский, г-н де Мюи, герцогиня де Комон, маршал де Ришелье и г-н де Ла Вогийон поверили в отравление. Обвинение было настолько явное, что вскрытие тела августейшей покойницы было сделано в присутствии четырнадцати врачей, заявивших, однако, что они не нашли никаких следов отравления.
Все эти смерти, случившиеся одна за другой, все эти обвинения, сопровождавшие их, увеличили печаль короля и, казалось, какое-то время имели на него столь сильное влияние, что заставили его переменить образ жизни. С беспокойством было замечено, что он сблизился со своей супругой, скромной и благочестивой принцессой, которая жила как святая среди царедворцев, куртизанок и отравителей.
Королева и сама была погружена в страшную печаль: незадолго до этого она вследствие несчастного случая потеряла своего отца, короля Станислава Лещинского. В середине февраля старик заснул в кресле перед горящим камином, пламя охватило его платье, и он получил сильные ожоги.
Двадцать третьего февраля 1766 года он умер в возрасте восьмидесяти восьми лет, и с его смертью Лотарингия была снова присоединена к Франции.
Дочь пережила его лишь на два года. После продолжительной и тяжелой болезни она умерла, в свой черед, 24 июня 1768 года.
Несчастная принцесса, которая с двадцати пяти лет была только тенью королевы, которая видела, как любовницы ее супруга занимали ее место на ложе и на престоле и которая, в свой черед, исчезла как тень!
Ужас, охвативший Версаль после смерти Великого дофина, герцога Бургундского, герцогини Бургундской, герцога Беррийского и герцога Бретонского, спустя полвека снова распространился в том же самом месте и в той же самой семье.
И в самом деле, в течение короткого времени смерть нанесла жестокие удары по королевскому двору Франции.
Переберем в памяти эти жертвы: инфанта, герцогиня Пармская; герцогиня Орлеанская; принцесса де Конде; дофин Франции; его старший сын, герцог Бургундский; дофина; графиня Тулузская; король Станислав Лещинский и, наконец, королева, супруга Людовика XV.
При виде всех этих мертвых тел ужас объял принцессу Луизу. Она бежала из Версаля, удалилась в монастырь кармелиток и полностью посвятила себя Богу.
На обвинения в отравлениях не скупились; вся Франция роптала в один голос: кардинал де Люин, Николаи, граф де Мюи, герцог д'Эгийон, маршал де Ришелье, архиепископ Парижский; все вельможи, все прелаты, составлявшие партию дофина, а их было немало; все, кто ожидал, что после деспотического и развращенного царствования, при котором люди жили в течение пятидесяти лет, начнется царствование благопристойное и отеческое; короче, голоса всех заинтересованных в продолжении жизни тех особ, которые только что умерли, во всеуслышание заявляли, что все эти смерти не были естественными, и обвиняли в них г-на де Шуазёля.
Более того, назвав того, в чьей голове созрел этот гибельный замысел, указали и на цареубийственную руку, исполнившую его. Льёто, врача королевских внуков, обвинили в том, что он приготовил отравленные лекарства. Вместо всякого ответа он удовольствовался тем, что в начало своего труда «Практическая медицина» поместил гравюру, посвященную болезни Александра Македонского.
На этой гравюре победитель царя Пора изображен между своим врачом и доносчиками: вместо того чтобы поверить обвинению в отравлении, он опустошает кубок, который, как ему сказали, был отравлен.
Впрочем, независимо от того, справедливым было это обвинение или нет, оно произвело страшный шум. Это обвинение породило ненависть королевских дочерей и герцога Беррийского к герцогу де Шуазёлю.
Людовик XVI, слабодушный и незлопамятный, всегда проявлял упорство лишь в этом вопросе, и дрожь, которую он невольно испытывал при виде г-на де Шуазёля, свидетельствовала о том, что он видел в нем отравителя своего отца, даже не давая себе труда скрывать это.
Старый король, делавшийся все более развращенным и при этом все более набожным по мере того, как он старел, казалось, на какое-то время повернулся лицом к одному лишь Богу. Завещание Людовика XV датировано днем смерти его сына. Видя, что сын отправился на Небеса, он подумал, что ему не следует терять времени и что он сам со дня на день может быть призван совершить такое же путешествие.
С этого времени двор раскололся, причем еще глубже, на две партии. Во главе одной находился герцог д'Эгийон, во всеуслышание обвинявший г-на де Шуазёля в измене и отравлении.
Герцог д'Эгийон имел на своей стороне дофина, вельмож, которых мы только что назвали, архиепископа Парижского, французское духовенство и иезуитов.
На стороне герцога де Шуазёля, главы другой партии, были императрица Мария Терезия, парламенты, янсенисты, поэты, экономисты и философы.
Позднее мы увидим, какая песчинка, брошенная на весы, склонила их в пользу герцога д'Эгийона.
XXII
Эшафот. — Людовик XV. — Высказывание г-жи де Помпадур. — Граф де Лалли-Толлендаль. — Его происхождение. — Начало его военной карьеры. — Он становится полковником. — Он с отличием сражается при Фонтенуа. — Его назначают губернатором наших владений в Индии. — Его первые шаги. — Его успехи. — Он захватывает Куддалор и форт Сент-Дэвид. — Его наступление. — Он захватывает Мадрас. — Разграбление города. — Предательство наемников. — Возвращение Лалли. — Пондишери. — Бедственное положение крепости. — Поражение французского флота. — Бунт войска. — Захват Пондишери. — Лалли взят в плен и привезен в Лондон. — Версальские враги Лалли. — Лалли под честное слово возвращается во Францию. — Лалли сажают в Бастилию по его просьбе. — Прошение правительства и высшего совета Пондишери. — Лалли не дают возможность предстать перед военным трибуналом. — Дело передается палатам Парламента. — Секретарь г-на де Лалли. — Начало судебного процесса. — Поведение обвиняемого. — Его вера в милосердие короля. — Бритва. — Плац-майор Бастилии. — Лалли лишают его орденов. — Лалли приговорен к смерти. — Советник Паскье. — Паскье-Кляп. — Гревская площадь. — Палач Сансон. — Воспоминание из юности Лалли. — Казнь. — Сын графа де Лалли. — Госпожа де Ла Эз и мадемуазель Диллон. — Слова Людовика XV, обращенные к г-ну де Шуазёлю.