Госпожа де Шатору потребовала, чтобы г-н де Морепа хотя бы принес ей извинения.
По этому пункту было условлено, что г-н де Морепа принесет г-же де Шатору извинения и что она сама укажет, каким образом это должно быть сделано.
Госпожа де Шатору потребовала, чтобы герцог де Шатийон, герцог Буйонский, епископ Суассонский, отец Перюссо, герцог де Ларошфуко и Бальруа были изгнаны.
— О, что касается этих господ, — сказал Людовик XV, — то я вам уступлю их, а с Шатийоном дело уже сделано.
И король, в самом деле, показал ей именной приказ, который он подписал за несколько дней до этого и хранил у себя для того, чтобы показать ей.
В итоге все было забыто, причем забыто настолько хорошо, что на головную боль и сильный жар пожаловалась в свой черед г-жа де Шатору, когда на другое утро король покинул Паромную улицу и вернулся в Тюильри.
Двадцатого ноября Шатийон получил уведомление об именном указе и распоряжение выехать из Парижа, ни с кем не попрощавшись.
Что же касается Ларошфуко, то письменным распоряжением короля ему было велено оставаться в своих поместьях вплоть до нового приказа; это распоряжение король адресовал г-ну де Морепа.
Герцог Буйонский получил приказ удалиться в герцогство Альбре, где ему был назначен в качестве жилища ветхий дом, в котором никто не жил уже двести лет.
Что же касается Перюссо, то король хотел наказать его таким же образом, каким в Меце была наказана бедная герцогиня, то есть угрозой опалы: в его присутствии, и словно не зная, что тот находится рядом, он послал за настоятелем иезуитского новициата и долго беседовал с ним. Затем, посылая время от времени за тем же настоятелем, он в течение целого месяца не разговаривал со своим духовником, который уже полагал себя впавшим в полную немилость и, поскольку все считали, что дела его плохи, растерял за это время часть своих духовных чад.
Наконец, по прошествии месяца, король сжалился над горем старика и сказал ему, что тот нисколько не утратил его благорасположения.
Епископ Суассонский был сослан в свою епархию, но не именным указом, а словесным распоряжением.
Бальруа получил приказ вернуться в Нормандию.
Господин де Морепа, побывавший исполнителем всех этих мелких мщений и понимавший, что настала и его очередь, получил приказание отправиться к г-же де Шатору, чтобы принести ей извинения и просить ее переехать на жительство в Версаль.
— И с какой же речью мне следует обратиться к госпоже де Шатору, государь? — спросил министр.
— Тут все написано, сударь, — ответил Людовик XV, протягивая ему бумагу с формулой извинения.
Господин де Морепа взял эту бумагу и явился к г-же де Шатору, однако привратник, предупрежденный заранее, сказал ему, что герцогини нет дома.
Господин де Морепа поинтересовался, можно ли увидеть г-жу де Лораге, но получил тот же ответ. Тогда он заявил, что пришел от имени короля, и его тотчас впустили.
Госпожа де Шатору лежала в постели; король, как мы сказали выше, оставил ее больной, и она еще не поправилась.
— Сударыня, — сказал г-н де Морепа, входя в ее комнату, — король послал меня сказать вам, что ему ничего не было известно о том, что происходило с вами во время его недавней болезни; он по-прежнему питает к вам то же почтение, то же уважение, что и прежде; поэтому он просит вас вернуться ко двору, дабы вы снова заняли там вашу должность; в равной степени это относится и к госпоже де Лораге.
— Я всегда была убеждена, сударь, — ответила герцогиня, — что король не принимал никакого участия в том, что происходило тогда со мной; поэтому я никогда не переставала питать к его величеству то же уважение и ту же привязанность, что и прежде. К сожалению, я не в состоянии прямо завтра же отправиться благодарить короля; однако я сделаю это в ближайшую субботу, ибо надеюсь выздороветь к этому времени.
Морепа приблизился к герцогине, всем своим видом показывая, что желает поцеловать ей руку.
Герцогиня протянула ему руку, сказав:
— Целуйте, это ничего не стоит и ничем не чревато.
Удаляясь, г-н де Морепа спросил:
— Итак, до субботы?
— До субботы, — повторила г-жа де Шатору.
Но бедная женщина дала это обещание, не спросив разрешения у того, кто держит человеческую жизнь в своих руках; она надеялась выздороветь к субботе, но как раз в этот день ей стало хуже.
С этого времени ее болезнь стала все более и более усиливаться; в течение одиннадцати суток несчастная герцогиня то впадала в беспамятство, то возвращалась в сознание, что придавало почти роковые черты ее состоянию; находясь в бреду, она кричала, что ее отравили и что яд, который ей дали, исходил от г-на де Морепа. В минуты просветления сознания она исповедовалась у отца Сего, который затем настаивал, что никогда не видел женщины, готовой умереть с большим смирением.
Ланге, тот самый кюре церкви святого Сульпиция, который в свое время проявил себя столь строгим к бедной герцогине Беррийской, принял последнее причастие у этой новоявленной Магдалины; но ни тот, ни другой не требовали, чтобы герцогиня де Шатору принесла в жертву свою любовную страсть; несомненно, ей были зачтены те страдания, какие она претерпела в Меце.
Герцогине девять раз пускали кровь во время этой болезни — то из руки, то из ноги, однако ничто не помогало; с каждым днем ее сознание омрачалось все более, с каждым днем бред у нее становился все сильнее. Каждый раз, когда бред возобновлялся, она повторяла, что умирает от отравления, что яд исходил от г-на де Морепа и что ей дали его вместе с лекарством в Реймсе.
Восьмого декабря она умерла в ужасных судорогах.
При вскрытии никаких следов отравления обнаружено не было.
Два дня спустя, 10 декабря 1744 года, она была погребена в часовне святого Михаила церкви святого Сульпиция.
Ровно за два года до этого, день в день, под подушкой несчастной герцогини была найдена золотая табакерка короля.
Людовик XV был чрезвычайно удручен этой смертью и, чтобы развеяться, отправился на охоту; вернувшись с нее, он созвал совет, но не смог досидеть до конца заседания и, не желая никого видеть, заперся в Трианоне в обществе г-жи де Буффлер, герцогини Моденской и г-жи де Бельфон, чтобы вволю там поплакать.
Королева имела смелость написать своему супругу письмо, в котором она просила у него позволения разделить с ним его горе, но король ответил ей через Лебеля, что увидится с ней лишь в Версале.
XII
Женитьба дофина. — Он женится на дочери Филиппа V и Елизаветы Фарнезе. — Опасения герцога де Ришелье после смерти г-жи де Шатору. — Молчание короля. — Герцог продолжает быть в милости у короля. — Госпожа де Флавакур. — Госпожа де Рошшуар. — Празднества, устроенные городом Парижем. — Охотница. — Переодевания. — Таланты г-жи д'Этьоль. — Ужин 22 апреля. — Господин Ленорман д'Этьоль. — Письмо мужа. — Письма короля. — Возобновление военных действий. — Англичане и голландцы. — Арест графа де Бель-Иля. — Мориц Саксонский. — Битва при Фонтенуа.
Год 1745-й начался с бракосочетания дофина и инфанты Марии Терезы Антуанетты Рафаэлы, дочери Филиппа V и Елизаветы Фарнезе.
Весь Париж пребывал в праздничном настроении; возможно, однако, что Людовик XV, глубоко опечаленный смертью г-жи де Шатору и ощущавший сильнейшие признаки той скуки, которая была разъедающей язвой его жизни и которую пустота, оставленная прекрасной герцогиней, делала еще глубже, не принял бы никакого участия в этом всеобщем ликовании, если бы герцог де Ришелье не вернулся с заседаний провинциальных штатов Лангедока, чтобы хоть немного развеселить короля.
Смерть г-жи де Шатору стала для герцога де Ришелье причиной не только огромной печали, но еще и огромного страха. У г-жи де Шатору, задушевной подруги герцога и женщины, на честность которой он всегда мог полагаться, в особой папке хранились все его письма к ней, а в этих письмах Ришелье нередко давал ей советы в отношении короля. Почти все эти советы касались слабостей короля; дело в том, что Ришелье, желая помочь прекрасной фаворитке крепче держать в руках своего августейшего любовника, рассчитывал куда больше на пороки короля, чем на его добродетели.
Так что в своих письмах герцог нисколько не щадил короля, и если бы по какой-нибудь случайности его величество обнаружил эту папку, то герцогу де Ришелье наверняка грозило бы лишиться его благорасположения.
Должно быть, Ришелье испытал сильный страх, если в своих мемуарах герцог признается, что при известии о смерти г-жи де Шатору он упал на колени и в страстном порыве, исполненном веры, а главное, эгоизма, воскликнул:
— О Боже! Сделай так, чтобы король не нашел эту папку!
Однако король ничего не нашел или притворился, что ничего не нашел. В итоге герцог де Ришелье, не слыша никаких разговоров об этой папке и не видя никаких именных указов в отношении себя, успокоился и вернулся в Париж, где король, которого болтовня герцога необычайно развлекала, принял его еще ласковее, чем обычно.
Как нетрудно понять, первая забота Ришелье, видевшего, до какой степени печален и одинок король, состояла в том, чтобы отыскать ему подругу. Вначале он попытал счастья у г-жи де Флавакур, поскольку это не вывело бы любовные интересы короля за пределы одной семьи: четыре сестры уже побывали любовницами его величества, поэтому представлялось вполне естественным, чтобы его любовницей стала и пятая. Так что герцог отправился к прекрасной маркизе и стал искушать ее всевозможными способами. Она жаждет богатств? Так ведь король — самый богатый государь на свете. Она честолюбива? Так ведь властители всех стран будут отправлять к ней своих послов, чтобы вести переговоры о мире и войне. Ей хочется возвысить свою семью? Так ведь она станет источником милостей и сама будет раздавать должности.
Маркиза с улыбкой смотрела на искусителя.
— Все это прекрасно, — сказала она, — я это понимаю, но…
— Но? — повторил герцог.
— … но всему этому я предпочитаю уважение современников.