Однако вскоре он публикует «Письмо о слепых в назидание зрячим».
Его героем там оказывается пребывающий на ложе смерти слепорожденный, которого священник, явившийся к нему, побуждает признать Бога-творца и который отказывается делать это, ссылаясь на то, что никогда не видел в мире того, чем его хотят заставить восторгаться.
За эту книгу Дидро был отправлен в Венсен и оставался там три месяца.
Во время этого трехмесячного заключения Дидро задумывает «Энциклопедию» и, обретя свободу, заводит разговор о ней с д'Аламбером.
Д'Аламбер соглашается помогать ему. Они набрасывают на бумаге план грандиозного замысла, и сразу после утверждения этого плана д’Аламбер публикует «Проспект» и «Систему человеческих знаний».
В 1760 году Дидро уже полностью обращается в безбожника. Он пишет своему брату и призывает его «отречься от чудовищных воззрений».
Этими чудовищными воззрениями является христианство.
Подождите, все только начинается. В «Жизни Сенеки» он напишет, «что единственное различие между ним и его собакой заключается в одежде».
Так что он уже не верит в душу.
Ну а затем настает черед «Философских принципов относительно материи и движения».
«Движение, — говорит в самом начале Дидро, — неотделимо от материи».
Идти дальше нужды уже нет: Дидро не верит в Бога.
И вот тогда, преследуя христианство, не веря больше в душу, не веря больше в Бога, он начинает нападать на общество, которое еще верит во все это.
Почитайте его «Дополнение к "Путешествию Бугенвиля”, или Диалог между А и В о нежелательных последствиях связывания нравственных идей с физическими действиями, которые таковых не предполагают».
Автор следует за Бугенвилем на Таити и пребывает на вершине счастья: наконец-то он нашел страну, нравы которой являются естественными. И в самом деле, сдержанность и стыдливость — это химера; супружеская верность — упрямство и наказание; в обществе правильно устроенном, то есть в обществе естественном, женщины, как в «Государстве» Платона, свободны, и любые законы, предписывающие единобрачие, считаются насильственными и оскорбляющими природу.
Ну хорошо, пусть это бредни мечтателя, но вот нечто посерьезнее.
Послушайте его «Разговоры отца с детьми, или Опасность ставить себя выше законов».
Разумеется, такое название выбрано для того, чтобы обеспечить выход книги, чтобы выманить королевскую привилегию на ее издание у какого-нибудь сонного цензора.
Читаем:
«Для мудреца не существует законов. Поскольку все склонны к возражениям, именно ему принадлежит право судить о тех случаях, когда следует покориться законам или же освободиться от них».
При таких условиях во Франции каждый год обнаруживаются пятьсот мудрецов, которых отправляют на каторгу.
Затем он публикует «Нескромные сокровища», «Жака Фаталиста» и «Монахиню».
Возьмите в руки издание Нежона и прочтите те пассажи, какие мы не осмеливаемся привести здесь; там есть место, где он излагает свои мысли поочередно на латыни, по-английски и по-итальянски, ибо даже он, циник в полном смысле слова, не осмеливается излагать их по-французски.
Наконец, появляется знаменитый дифирамб, носящий заглавие «Элевтероманы, или Одержимые свободой» и содержащий знаменитое двустишие:
Кишки попа сплетет рукой своей,
Коль нечем будет удавить царей.
Пусть скажут теперь о притеснении мысли в царствование Людовика XV!
У д'Аламбера нет такого пыла, у д'Аламбера нет такой горячности: он действует со спокойствием истинного философа и почти всегда похож на упорного, молчаливого и невидимого минёра, с каждым глухо звучащим ударом своего заступа все более расшатывающего здание, которое он хочет сокрушить. Д’Аламбер хладнокровен, осторожен, лукав, почти всегда скрыт от людских глаз и, показываясь, показывает ровно то, что, на его взгляд, должно быть замечено. Он инстинктивно прячется, и война, которую он ведет, это не война главы партии: командовать он предоставляет Вольтеру. Нет, это война командира стрелков, который посмеивается из-за кустов и под защитой скалы хлопает в ладоши, видя, как падает враг, подстреленный им из укрытия. Постоянно настороже, он предвосхищает реплику, которая может бросить на него тень, и ответный удар, который может настичь его. Он всегда идет, окутанный облаком, подобно тем воителям Гомера, которых какое-нибудь дружественное им божество хочет избавить от опасности. Ему достаточно иметь кружок единомышленников; сорока человек, которые рукоплещут произнесенной им речи, хватает ему для того, чтобы этот день стал для него триумфальным. Это вербовщик безбожия: он заманивает, обучает, вводит в курс дела второстепенных новобранцев, раздает задания, ведет незначительную переписку. Плохой, скудный, манерный, вычурный, путаный, низкопробный, отвратительный писатель, прозаик для третьего сословия, но при этом первоклассный математик.
Посудите же, как это философское благоразумие проявлялось у него даже во взаимоотношениях с его лучшими друзьями — если не сказать сообщниками! — посудите, как мало он нуждался в том, чтобы быть убежденным в своих идеях, и насколько мало, по-видимому, ему был нужен алгебраический циркуль для точного измерения мысли!
Вольтер, проповедовавший безбожие и вечно боровшийся с сомнением, пишет ему и Фридриху:
«Все, что нас окружает, является царством сомнения, а сомнение является неприятным состоянием.
Существует ли Бог, такой, каким его считают? Существует ли душа, такая, какой ее воображают? Существуют ли связи в природе, такие, какие их устанавливают ученые? Стоит ли на что-нибудь надеяться после короткого мига земного существования? Была ли у Гелимера, лишенного своего государства, причина расхохотаться, когда его показали Юстиниану? И была ли у Катона, страшившегося увидеть Цезаря, причина покончить с собой? Не является ли слава всего лишь иллюзией? И разве невежественный, спесивый и потерпевший разгром Мустафа, совершающий в неге своего гарема всевозможные глупости, счастливее, если у него хорошее пищеварение, чем герой-философ, у которого оно скверное? Равны ли все человеческие существа перед лицом Верховного существа, вдыхающего в природу жизнь? И в таком случае будет ли душа Равальяка равна душе Генриха IV? Или же ни у того, ни у другого души не было? Пусть со всем этим разбираются философы; что до меня, то я в этом ничего не понимаю».
«Признаюсь Вам, — отвечает д'Аламбер, — что позиция автора "Системы природы" в отношении существования Бога представляется мне чересчур твердой и чересчур догматичной и что я не вижу в этом предмете ничего, кроме скептицизма здравомыслящего человека. Слова "Что мы знаем о Боге?" служат для меня ответом на все умозрительные вопросы, а вывод, который следует присоединить к этим словам, состоит в том, что, раз мы ничего о Боге не знаем, то нам, несомненно, и не столь важно знать о нем более».
Несколько позднее он добавляет:
«Умозрительное нет не кажется мне намного более мудрым, чем да, и слова "Это неясно" являются единственным разумным ответом почти на все подобные вопросы».
Вероятно, поборников разрушения можно было бы простить, будь они тверды в своих убеждениях; но, как видите, они таковыми не были.
И потому д'Аламбер постоянно упрекает нетерпеливого Вольтера, который старше его на двадцать три года и которому уже шестьдесят восемь лет, в нетерпеливости и в чересчур поспешных действиях, способных, в конечном счете, бросить на него тень.
«Если род человеческий просвещается, — пишет он Вольтеру, — то это происходит потому, что его просвещают постепенно».
Именно эта мысль заставила д'Аламбера присоединиться к плану издания «Энциклопедии».
И действительно, первые тома этого огромного собрания следовало написать с большой осмотрительностью, чтобы не напугать духовенство; и все же, невзирая на все предосторожности, указом королевского совета от 7 февраля 1752 года два первых тома издания запрещены, а печать остальных томов приостановлена на полтора года. Однако д'Аламбер, Дидро и Вольтер добиваются разрешения продолжать издание и продолжают его. Выходят пять новых томов. Церковники бьют тревогу, кричат о безбожности этих книг, и указом королевского совета от 3 марта 1759 года редакторов лишают привилегии на издание. Д'Аламбер опасается бросить на себя тень и, верный своему характеру, отходит в сторону. Дидро настаивает, упорствует, просит, привлекает на свою сторону директора издательства, рисуя в выгодном свете доходы, которые принесет в подобном предприятии торговля, и герцог де Шуазёль, который объединил нас в союз с Австрией, запретил орден иезуитов и стремился завершить свой труд, принимает решение, что издание «Энциклопедии» не только продолжится, но и не будет подвергаться никакой цензуре.
Именно благодаря этому разрешению становится возможно опубликовать следующие максимы, почти все вышедшие из-под пера д'Аламбера:
«В природе нет существа, которое может быть названо первым или последним. Есть бесконечная вселенная, простирающаяся во все стороны». (Статья «ЭНЦИКЛОПЕДИЯ».)
«Что за важность, мыслит материя или нет? Разве это влияет на справедливость или несправедливость, на безнравственность и на любые истины какой-либо системы воззрений, будь то политических или религиозных?» (Статья «ЛОКК».)
«Жизнь и одушевленность есть всего лишь физическое свойство материи. Единственное различие, существующее между некоторыми растениями и такими животными, как мы, состоит в том, что они пребывают в покое, а мы бодрствуем, что мы — животные, которые чувствуют, а они — животные, которые не чувствуют». (Статья «ЖИВОТНОЕ».)
И потому Вольтер пишет д'Аламберу: