Первым визитом, который нанес г-н де Мальзерб после своего вступления в кабинет министров, стал визит в Бастилию, откуда он выпустил семь узников. Почему не больше? Увы, он сам говорит об этом в своей докладной записке королю.
Послушайте же сказанное им, господа министры всех времен, человеколюбивые архитекторы тюрем с одиночными камерами, вы, кто клеймит позором Бастилию и носит подвешенными у себя на поясе ключи от тюремных крепостей Сен-Мишель и Дуллан:
«Больше половины тех, кого я обнаружил в Бастилии и Венсене, были заключены туда более пятнадцати лет тому назад; они впали в слабоумие или в исступление такой степени, что уже нет возможности вернуть им свободу!»
«И потому, — добавляет преемник человека, превратившего всех этих людей в безумцев, — меня охватила дрожь, когда после своего вступления в должность министра я увидел себя сидящим в своей канцелярии напротив одного-единственного чиновника и осознал, что в моей абсолютной власти выносить по собственному произволу жестокие приговоры».
Вот почему Мальзерб, испугавшись, по его словам, зла, которое он мог причинить в минуту рассеянности, растерянности или умопомрачения, умолял короля счесть правильным, чтобы он взял на себя ответственность за именные указы о заключении под стражу лишь при условии, что любой из них может выдан только после того, как полномочный совет рассмотрит, обсудит и признает законными мотивы, на основании которых их требуют выдать.
Король понял причину сомнений Мальзерба и ответил на его просьбу согласием.
Кроме того, г-н де Мальзерб потребовал, чтобы никто в его департаменте, кроме него самого, не мог выдавать эти именные указы, даже начальник полиции; однако последнему должно было быть позволено, в случае крайней необходимости, отдать собственноручный приказ об аресте обвиняемого, но с тем условием, чтобы арестованного допросили в течение двадцати четырех часов и начальник полиции немедленно дал отчет об этом допросе.
Точно так же, как г-н Тюрго вначале занял пост военно-морского министра, а затем возглавил контроль над финансами, г-н де Мальзерб вначале стал министром королевского двора, получив обещание, что затем он возглавит департамент юстиции.
Должность военно-морского министра была отдана г-ну де Сартину.
Таким образом, на короткое время кабинет министров оказался составлен полностью:
г-н де Морепа занял пост первого министра,
г-н де Верженн — министра иностранных дел,
г-н Ю де Миромениль стал хранителем печати,
г-н дю Мюи — военным министром,
г-н Тюрго — министром финансов,
г-н де Мальзерб — министром королевского двора.
Впрочем, вскоре эта полнота состава кабинета министров была нарушена смертью г-на дю Мюи.
Господин дю Мюи был одним из тех, кого дофин рекомендовал своему сыну.
Дофин чрезвычайно любил г-на дю Мюи, который был одним из его воспитателей. После смерти дофина в его бумагах нашли обращенную к Богу пространную молитву, в которой он просил Всевышнего даровать г-ну дю Мюи долгие годы, дабы тот мог помогать ему, дофину, своими советами, если он когда-нибудь взойдет на трон. Господин дю Мюи, со своей стороны, пребывая в убеждении, что рано или поздно он будет призван играть значительную роль, готовился к этому, совершая поездки по стране и изучая ее. В итоге он посетил различные провинции и изучил местные нужды и различные методы административного управления, которые могли быть применены для удовлетворения этих нужд. Вдобавок, его как высшего офицера весьма уважали в армии. Единственный упрек, который могли сделать г-ну дю Мюи, состоял в том, что он с ребяческой набожностью и серьезностью относился к исполнению религиозных обрядов. При всем этом г-н дю Мюи был человеком крайне суровым в вопросах, связанных с дисциплиной. Он был председателем знаменитого военного суда, который заседал в Лилле 12 июля 1773 года и на котором тридцать три офицера Королевского полка Франш-Конте были разжалованы и приговорены к тюремному заключению на тот или иной длительный срок за неповиновение своим командирам — г-ну де Ла Мот-Жеффрару, подполковнику, и г-ну де Шемо, майору; как раз в то время, к которому мы подошли, какой-то дезертир был приговорен в Камбре к смертной казни и г-н дю Мюи настоял на исполнении приговора, несмотря на просьбы архиепископа и очевидную готовность короля помиловать осужденного.
Господин дю Мюи страдал мочекаменной болезнью. Ощущая в течение нескольких месяцев боли, становившиеся все более частыми, он обратился за советом к фельянтинцу по имени брат Козьма, прославленному хирургу-камнесеку, и позволил монаху исследовать его зондом.
В итоге было установлено, что у г-на дю Мюи действительно имеется камень в мочевом пузыре, однако камень этот не был приросшим и нисколько не мешал и еще долго мог не мешать министру ездить верхом, а главное, в карете, однако г-н дю Мюи, будучи настоящим армейским генералом, не желал позволить врагу, каким бы сдержанным тот ни был, отнять у него подобную позицию. В итоге он заявил брату Козьме, что настаивает на немедленной операции. Дело в том, что близилась поездка королевского двора в Фонтенбло, и, желая отправиться туда вслед за королем и ежечасно пребывать в его подчинении, г-н дю Мюи не хотел терять времени.
И потому, приняв такое решение, маршал тотчас написал королю, что готовится к операции и через три недели будет либо у него на службе, либо в могиле.
Что же касается брата Козьмы, то г-н дю Мюи назначил встречу с ним на 9 октября, день Святого Дионисия.
Утром назначенного дня брат Козьма в сопровождении одного из своих друзей, обычно помогавшего ему во время операций, отправился к маршалу. К своему удивлению, он застал маршала облаченным в парадное придворное платье и с голубой лентой на шее.
— Простите, ваше сиятельство, — промолвил брат Козьма, — так вы передумали?
— Нет, святой отец, — ответил маршал, — но сейчас я иду к мессе, а после мессы я в вашем распоряжении. Подождите меня в том месте, какое я указал вам. Постарайтесь не попадаться на глаза госпоже маршальше, и через час я к вашим услугам.
И в самом деле, по возращении с мессы г-н дю Мюи разделся, лег и приготовился подвергнуться операции.
Она была жестокой и длилась семь минут, поскольку камень оказался хрупким и развалился на восемь частей. Во время этой невероятно долгой операции маршал ни разу не вскрикнул, ни разу не пожаловался и открыл рот лишь для того, чтобы сказать хирургу: «Смелей, не останавливайтесь; я умею терпеть боль».
Тем временем в передней происходила страшная сцена: г-жа дю Мюи, которая не была осведомлена о решении своего мужа и которой он даже нанес визит по пути в церковь, так вот, г-жа дю Мюи, знавшая, что он возвратился домой, и движимая одним из тех предчувствий сердца, какие нельзя объяснить, изъявила желание увидеть мужа; затем, поскольку в ответе слуги ей почудилась какая-то нерешительность, она направилась к спальне маршала. Однако в гостиной, отделявшей ее собственные покои от покоев мужа, она обнаружила двух стоявших в карауле слуг, которые остановили ее; случаю было угодно, что как раз в этой самой гостиной хирург оставил свой монашеский плащ. Увидев его, г-жа дю Мюи поняла, что брат Козьма находится в доме; она догадалась, с какой целью позвали фельянтинца, и принялась так громко кричать, что ее крики были слышны в комнате, где проходила операция. Как только закончилась перевязка, маршал велел впустить г-жу дю Мюи и с твердостью, всегда выказываемой им, сообщил ей об опасном состоянии, в каком он оказался, и о том, что на всякий случай ему необходимо причаститься.
В тот же вечер его соборовали, и на другой день он скончался.
Замена г-на дю Мюи на посту военного министра была важным делом; никто не знал, кто будет назначен вместо него, тем более что король заявил: «Это назначение удивит многих, ибо новым министром станет человек, которого никто сейчас не берет в расчет».
Самое удивительное состояло в том, что этот новый министр не только не домогался министерской должности, но и сам не подозревал о милости, которая его ожидала; и потому почти в это самое время он писал аббату Дюбуа, духовнику кардинала де Рогана:
Я имею честь писать Вам, но на скверной бумаге, ибо бедность одолевает меня и мне уже не на что купить бумагу получше. Вследствие разорения банка я потерял более ста тысяч экю и осознаю себя в полном смысле слова беднейшим из отшельников. В эту пучину нищеты меня низвергнул г-н де Блоссе, посол короля в Копенгагене. К своему несчастью я доверился человеку, которого он с необычайной настойчивостью рекомендовал мне и брату которого я обеспечил карьеру. Но в конечном счете так было угодно Провидению, приговоры которого всегда справедливы, и я во всем полагаюсь на него. Я начал с того, что стал рассчитываться по всем своим долгам; все будет выплачено в течение января или в начале февраля. Затем я расплатился со своими слугами и уволил их; но какое же меня ожидало горестное и достойное зрелище! Все они хотели остаться в моем услужении, не получая ни гроша, и это сильнее всего разрывало мне сердце. К счастью, моя жена снесла несчастье с терпением и героическим смирением, что делает ее достойной уважения в моих глазах и перед лицом Господа. Достопочтенный майор предложил мне попросить кардинала де Берни написать кардиналу де Рогану. Но Вы ведь знаете вельмож и влиятельных людей!.. Я подумаю над этим, когда голова у меня немного успокоится. Как Вы понимаете, у меня было много причин не ехать в Саверн; моя беда дала о себе знать летом, и это должно оправдать меня в глазах кардинала. Я отправил ему поздравление с Новым годом, и в своем послании слегка коснулся этого вопроса, но расскажите ему все сами должным образом. Тысяча поклонов Вашему брату. Я напишу ему, как только у меня появится такая возможность. Желаю вам обоим много счастья и всего, чего вы можете себе пожелать. Ах, что такое человеческая жизнь на этой несчастной земле? Страдания и несчастья! Лишь вера и добродетель способны смягчить здесь наши беды. Вам известна искренность тех нежных и глубоких чувств, какие я неизменно питаю к Вам.