ток зрения короля, который был близорук, готовил очки и телескопы, выдававшие порой Людовику ХУЛ тайны не менее любопытные, чем те, какие Асмодей раскрывал своему юному спутнику.
От рождения король обладал слабым здоровьем, но ручной труд и телесные упражнения, которым Людовик ХУЛ прилежно предавался, укрепили его здоровье до такой степени, что он приобрел могучее телосложение и при дворе приводили примеры проявленной им силы, способные сделать честь принцам Саксонской династии, из которой он происходил по материнской линии.
Король имел необыкновенную память. В этой памяти хранилось множество имен и географических названий. Числа и суммы в счетах удерживались в его мозгу особенно крепко и самым поразительным образом. Однажды ему представили отчет, где в статье расходов оказался предмет, внесенный в отчет за предыдущий год.
— Эта сумма уже фигурировала прежде, — промолвил король. — Принесите-ка мне отчет за прошлый год, и я покажу вам, где она упоминается.
Ему принесли отчет, и повторение упомянутой суммы действительно было удостоверено.
Людовик XVI имел чрезвычайно четкие представления о справедливости и честности: когда ему приходилось иметь дело с человеком недобросовестным или непорядочным, он становился суровым до жестокости. В такие минуты он требовал беспрекословного послушания, повышал голос, топал ногами и впадал в чисто мещанский гнев.
Король вел реестры расходов, все записи в которые он вносил собственноручно, включая в них суммы даже в десять или пятнадцать су; все цифры и буквы в этих записях большей частью разборчивы, а порой даже красивы и очень аккуратно выписаны. Но иногда, когда король торопился или испытывал нетерпение, его почерк становился совершенно нечитаемым. Присущая ему во всем бережливость проявлялась в его отношении к бумаге. В зависимости от длины текста, который ему нужно было написать, он делил бумажный лист на четыре, шесть, восемь или десять частей. Пока он писал, его явно преследовала забота о том, чтобы потратить как можно меньше бумаги. По мере того, как король приближался к концу страницы, он начинал сжимать буквы, переставал делать пробелы между строками, залезал на поля, а последние написанные им слова сами собой обрывались на краю листа, и, как если бы ему было жалко начать новую страницу, он не переворачивал ту, по какой ходило его перо, до тех пор, пока не становилось физически невозможно отыскать на ней хоть малейшее пустое место. Склад ума у него был методичный и аналитический. Людовик XVI часто писал, и, делая это, он разделял свои сочинения на части, параграфы и главы. Из трудов Фенелона и Ник`оля, своих любимых авторов, он извлек три или четыре сотни кратких нравоучительных высказываний, распределил их по темам и составил из них сочинение под заглавием «О конституционной монархии», где отдельные главы носили названия: «О личности государя», «Об авторитете органов государственного управления», «О характере осуществления монархического правления». Король имел вполне определенное намерение применить к действительности все то полезное, что ему удалось подметить у утопистов, однако он не был созвучен своему времени. Обстоятельства и люди были против него. Господь не создал его для борьбы, и он пал в ней.
Для него не было ничего мучительней ошибочного приговора, вынесенного живому или мертвому. Он полагал, что потомство было несправедливо к Ричарду III и лично перевел книгу Уолпола, написанную в защиту этого английского короля.
Мы уже говорили о бережливости Людовика XVI. Его замыслы в отношении этого пункта были великолепны. Он понимал, что величайшее несчастье эпохи заключается в нищете народа и нуждах королевской власти. И потому в его записях расходов, касающихся замка Рамбуйе, который был куплен им у герцога де Пентьевра, можно прочитать такую заметку:
«Я выручил столько-то от продажи пиленой древесины, ставшей ненужной».
И чуть ниже:
«Щебень должен быть продан примерно за такую-то сумму».
Общая стоимость этого щебня и этой пиленой древесины достигала ста луидоров, которые предназначались им для оплаты издержек по прокладке подъездной дороги.
Граф д'Артуа был заядлым игроком и играл по-крупному. Порой он пытался подвергнуть искушению брата.
— Не желаете поставить тысячу двойных луидоров? — спросил он его однажды.
— Одно экю, если вам угодно, — ответил король, — ставок крупнее я не делаю.
И, поскольку эта скаредность монарха вызвала у графа д'Артуа усмешку, Людовик XVI добавил:
— Брат мой, вы чересчур богаты для того, чтобы играть со мной.
Как-то раз, во время путешествия короля, г-н д’Анжвилье отремонтировал одну из темных комнат малых покоев. Этот ремонт стоил тридцать тысяч франков. Когда королю предъявили отчет об этих непредвиденных издержках, он раскричался и принялся бегать по галереям, говоря всем и каждому:
— Да поймите же, д’Анживилье понапрасну израсходовал тридцать тысяч ливров из моих средств! Такими деньгами я мог бы осчастливить тридцать семейств!
Людовик XVI не уделял никакого внимания женщинам; не только его темперамент, но и врожденный недуг, устраненный лишь благодаря операции, на которую он решился в 1777 году, удерживали его от всяких физических сношений с ними. Так что влияние, которое Мария Антуанетта возымела на него, было чисто нравственным.
Желание знать правду было у Людовика XVI настолько сильным, что на другой день после смерти своего деда он велел поставить у ворот дворца ящик, куда каждый желающий мог положить свое ходатайство или свою жалобу. Однако это пришлось не по вкусу министрам, и они стали заполнять ящик эпиграммами и пасквилями; в итоге он был отменен уже через месяц, поскольку Людовик XVI не извлекал из этой анонимной корреспонденции ничего, кроме отвращения.
Мы уже упоминали, что король предпочел бы носить прозвание Людовик Строгий; однако народ не пошел навстречу его чаяниям и, в своем нетерпении быть избавленным от Людовика XV, назвал будущего короля Людовиком Желанным. Так что после смерти Людовика XV народ, полагая, что ему удалось добиться своей цели, и всячески изъявляя радость по этому поводу, начертал на пьедестале статуи Генриха IV слово «RESURREXIT[1]».
О случившемся донесли молодому королю, и новость очень порадовала его.
— О! — воскликнул он. — До чего же меткое слово! Даже Тацит не написал бы лаконичнее и так красиво.
К несчастью, уже через две недели под этим словом можно было прочитать следующее двустишие:
«Воскрес!» — я одобряю это слово точно,
Но к вере курица в горшке потребна срочно!
Поскольку в следующем году прославленная курица в горшке так и не появилась, латинское слово переместилось с пьедестала статуи Генриха IV на пьедестал статуи Людовика XV. Узнав об этом, Людовик XVI был сильно раздосадован. Он удалился в свои покои, весь в волнении и слезах, и в тот день его нельзя было побудить ни отобедать, ни прогуляться, ни отужинать.
Мы неспроста выделили слова «отобедать» и «отужинать», поскольку, как и все Бурбоны, Людовик XVI ел чрезвычайно много, и обычно даже самые большие огорчения не оказывали никакого влияния на его аппетит. Десятого августа, препровожденный в Национальное собрание, где он намеревался отыскать защиту от народного гнева, король попросил что-нибудь поесть; ему принесли хлеба, курицу и бутылку вина; он обглодал курицу до самого костяка, съел хлеб до последней крошки и выпил вино до последней капли.
Король, как уже было сказано, ненавидел Австрию, считая ее причиной всех наших политических несчастий, и г-на де Шуазёля, считая его отравителем отца, так что свой брак с Марией Антуанеттой он воспринимал в определенной степени с чувством неприязни.
Юная принцесса, со своей стороны, после приезда во Францию испытала роковые предчувствия, а вслед за ними горькие досады, которые женщины забывают куда труднее, чем подлинные беды.
Дофина воспитывалась матерью так, чтобы в один прекрасный день стать королевой Франции. Какое-то время носились с мыслью выдать ее замуж за Людовика XV, однако у него достало благоразумия уступить ее своему внуку. Еще в Вене она заранее изучила наши моды, наш этикет, наш придворный церемониал. В ту пору, когда дофина предстала взору французского народа, это была очаровательная юная особа лет тринадцати или четырнадцати, обладавшая привлекательной внешностью, ослепительной кожей, ярким, живым, здоровым цветом лица, правильными чертами и стройной фигурой; однако ее глаза, необычайно красивые и, в зависимости от состояния ее души, испускавшие либо нежные лучи, либо грозные молнии, нередко воспалялись; ее губы тоже имели небольшой порок, который, впрочем, у принцев Австрийского дома служил признаком знатности: ее нижняя губа выступала вперед и являла собой то, что дети называют отвислой губой; по характеру ласковая и жизнерадостная, она была хорошо образованна, говорила на латыни, по-немецки, по-французски и по-итальянски, что не помешало принцу Луи де Рогану, ставшему впоследствии кардиналом, а в то время послу в Вене, отправить в шифрованной депеше, адресованной Людовику XV, отчет о юной принцессе, не слишком приятный для ее самолюбия в отношении как физических ее качеств, так и душевных. Благодаря чьей-то нескромности копия этого письма, уже расшифрованного, попала на глаза дофине, которая никогда не простила его г-ну де Рогану и которая этому злопамятству была обязана одним из самых неприятных злоключений своего царствования: афере с ожерельем.
Отправляя дочь во Францию, Мария Терезия полагала, что ей удалось предусмотреть все обстоятельства, как важные, так и мелкие, но, невзирая на свое знание Версальского двора, она совершила ошибку, потребовав дипломатическим путем, через посредство г-на Мерси, своего посла, чтобы мадемуазель де Лоррен, ее родственница, и принц де Ламбеск занимали на торжествах по случаю свадьбы юной эрцгерцогини и дофина Франции место непосредственно после принцев крови династии Бурбонов.