Нью-Йорк запротестовал, а Бостон взялся за оружие.
По одновременному призыву двух этих городов вся Америка восстала и решила, что следует оказать метрополии ожесточенное сопротивление и созвать всеобщий конгресс.
Это решение было принято с единодушием, энергией и спокойствием, которые напугали Англию: речь шла о том, чтобы отступить во второй раз или начать гражданскую войну.
Оказавшись перед этим выбором, английское правительство предложило примирительную резолюцию, которой американцам даровалось право самим налагать на себя налоги, но на условии признания верховенства парламента.
Однако это постановление не возымело никаких последствий.
Тем временем один из самых известных американцев прибыл во Францию и возбудил там любопытство, обратившееся в симпатию к Америке.
Вот что написал о нем Башомон 4 февраля 1777 года:
«Доктор Франклин, не так давно прибывший из английских колоний в нашу страну, пользуется огромным вниманием со стороны ученых, которые принимают его с большим почетом. У него красивое лицо, он лысоват и постоянно носит на голове кожаную шапку. На людях он крайне осторожен в отношении новостей из своей страны, которую все время расхваливает. Он говорит, что Небеса, завидуя ее красоте, наслали на нее бич войны. Наши вольнодумцы очень ловко прощупали его в отношении его религиозности и полагают, что в вопросах веры он придерживается их собственных воззрений, то есть является безбожником».
А теперь послушаем герцога де Леви:
«Я был очень молод, когда мне удалось увидеть прославленного Франклина, однако его лицо, исполненное искренности и величия, равно как и его прекрасные седые волосы никогда не изгладятся из моей памяти. Я не могу привести никаких замечательных высказываний, услышанных мною из его уст, но расскажу одну подробность, ставшую известной мне от знаменитого доктора Пристли, который был очень тесно связан с ним.
"Мы были вместе, — рассказывал он мне, — на одном собрании, где присутствовало несколько членов Лондонского королевского общества; разговор зашел о прогрессе в области техники и о полезных для человечества открытиях, которые предстоит сделать. Франклин высказал сожаление, что еще не найден способ свивать две хлопковые или шерстяные нити одновременно. Каждый из нас стал громко возражать, называя этот замысел, а вернее, это желание неисполнимым; однако Франклин настаивал на своем и говорил, что такое не только возможно, но и будет сделано в самом скором времени. Он прожил достаточно долго, — добавил Пристли, — чтобы не только увидеть осуществление этой надежды, но и иметь возможность увидеть, как свивают одновременно сорок нитей. Сегодня любая женщина, пользуясь помощью ребенка, может свивать сто нитей одновременно".
Вспоминая все то, что Франклин сделал в науке, технике и политике, приходишь к убеждению, что никогда не существовало гения более всеобъемлющего, более способного к великим замыслам и замечательным практическим приложениям. Он спускался с высоты тех мыслей, которые позволили ему подчинить молнию, и занимался мелкими вопросами домашнего хозяйства и усовершенствования печных труб, подобно тому, как от руководства своей типографией он переходил к руководству переговорами с Францией и Испанией, переговорами, которым предстояло привести к свободе его родины».
Следует сказать, что во Франции все придерживались мнения Башомона и герцога де Леви и возникшее там увлечение прославленным американцем и в равной степени Америкой было всеобщим.
К тому же Франция могла получить огромнейшие преимущества вследствие освобождения Нового Света; из восстания в колониях она уже и так извлекла большие выгоды для себя, а отмена запретительных актов, препятствовавших ее торговле, должна была привести к триумфу американской свободы, обещавшему новую коммерческую эпоху. Война мало беспокоила французскую коммерцию, поскольку защищать ее дорогостоящие грузы предстояло объединенным военно-морским силам Франции и Испании. Да и сам король, почти открытый враг англичан, с чувством радости, вполне естественной для государя, рожденного в разгар войны, которая привела к роковому мирному договору 1763 года, взирал на критическое положение, в каком оказалась Великобритания; однако при его осторожности ему было нелегко броситься в опасности новой войны, развязанной уже лично им. Так что сторонники этой войны смогли добиться от него лишь согласия на заключение союзного и торгового договора между повстанцами и Францией, подписанного 6 февраля 1778 года, договора, который, впрочем, должен был обрести наступательный и оборонительный характер только в случае разрыва отношений между Францией и Англией.
Известие о подписании этого договора вызвало бурную радость в Америке. Восставшие колонии верно оценили всю его важность: грозный меч Франции был наполовину вынут из ножен.
Англия тоже нисколько не заблуждалась по поводу этого договора. Те особые заботы, какие Людовик XVI проявлял в отношении наших портов и нашего военно-морского флота, беспокоили ее, и, действуя по своей привычке, она, не объявляя войны, решилась начать борьбу. И в самом деле, с какого-то времени Франция могла видеть, что английские военные суда не упускают ни одной возможности унизить нашу коммерцию. Командиры этих судов осматривали с оружием в руках наши торговые корабли, захватывали их в свою пользу и бросали их капитанов в тюрьму; часть грузов, несмотря на исправность сопроводительных документов, незаконно изымалась и продавалась в пользу тех же самых английских офицеров. Вследствие этих беззаконных действий правительства обеих стран обменивались чрезвычайно резкими нотами, и взаимное раздражение между двумя державами нарастало, как вдруг стало известно, что Англия приказала своему губернатору Индии атаковать французские колонии, а своим офицерам — нападать на французские торговые корабли; в результате этого приказа были захвачены два французских фрегата и два десятка торговых судов.
С этого времени война стала неизбежной, и Франция подготовила две важные морские экспедиции. Мы располагали двумя полностью укомплектованными эскадрами: одна стояла в Тулоне, другая — в Бресте. Тулонская эскадра получила приказ незамедлительно отплыть в Америку, внезапно войти в воды Делавэра и захватить там эскадру адмирала Хау, которая значительно уступала нашей в силе.
Это явилось бы решающим шансом для Америки, ибо, как только эскадра адмирала Хау окажется захваченной или уничтоженной, английская армия генерала Клинтона, теснимая с одной стороны Вашингтоном, а с другой — нашим флотом, сложит оружие или будет вынуждена обратиться в беспорядочное бегство.
Если бы этот замысел увенчался успехом, то, вероятно, он разом положил бы войне конец.
Пока Тулонская эскадра на всех парусах шла к Америке, Брестская эскадра, куда более крупная, плыла к берегам Англии, на которые она была способна высадить восемьдесят тысяч солдат. Кроме того, пять или шесть французских фрегатов, действуя отдельно от флота и крейсируя в Атлантике, должны были перехватывать английские конвои, шедшие из обеих Индий.
Так что все шло к открытому разрыву, что и случилось 24 марта 1778 года.
Тулонским флотом командовал граф д’Эстен. На борту его флагмана находились американский полномочный представитель, а также поверенный в делах Франции в Америке.
Граф д’Эстен отплыл 13 апреля, имея под своим начальством двенадцать линейных кораблей, четыре фрегата и несколько транспортных судов. Его флот прошел через Гибралтарский пролив и, идя с попутным ветром, оказался в Атлантике, тогда как английский адмирал Байрон, хотя и был извещен об этом вовремя, смог сняться с якоря лишь 1 июня.
Тем временем завершил подготовку к отплытию французский флот в Бресте. Командовал им граф д'Орвилье, храбрый и опытный моряк, горевший желанием отомстить за недавние поражения Франции. Он намеревался сражаться с английским адмиралом Кеппелем, в то время как Байрон, со своей стороны, торопился завершить снаряжение двенадцати линейных кораблей, чтобы воспрепятствовать планам графа д’Эстена в Америке.
Слава Кеппеля была давней.
Опытнейший моряк, он подкрепил свою давнюю славу более молодой славой Харленда, Паллисера и Кемпбелла, командовавшими тремя дивизионами его флота.
Семнадцатого июня английский флот, вышедший накануне из гавани, встретился с французскими фрегатами «Единорог» и «Красотка». Кеппель отдал приказ немедленно начать погоню. Между четырьмя и пятью часами пополудни «Милфорд» настиг «Единорога» и потребовал, чтобы он причалил к корме адмиральского корабля. Вначале французский капитан хотел ответить отказом на это требование, но пушечный выстрел, пущенный с линейного корабля «Гектор», показал ему, что «Единорог» очутился между двух огней и никакое сопротивление невозможно. И потому командир «Единорога» спустил флаг.[10]
Что же касается «Красотки», то ее преследовал фрегат «Аретуса», находившийся под командованием капитана Маршалла; около шести часов вечера расстояние между этими двумя кораблями сократилось настолько, что оно позволяло открыть огонь. «Аретуса» предъявила «Красотке» требование сдаться, однако командир «Красотки», г-н де Ла Клошеттери, ответил лишь тем, что приказал подать сигнал боевой тревоги. Услышав в ответ на свое требование энергичный бой французского барабанщика, «Аретуса» открыла огонь по французскому фрегату.
Французский фрегат ответил залпом из всех орудий. На этот раз военные действия начались всерьез, и два старых противника вознамерились снова вцепиться друг другу в горло.
То были самые длинные дни года. Сражение началось в шесть часов вечера, темнело в такую пору в девять, и оставшегося светлого времени было вполне достаточно для того, чтобы многие храбрецы успели отправиться на ужин к Плутону, как выразился царь Леонид. В восемь часов, утратив рангоут и такелаж, «Аретуса» ослабила огонь. В течение двух часов борьба была ожесточенной с обеих сторон, но, заметив этот признак слабости своего врага, «Красотка» обрела всю свою силу: из атакованной, какой ей приходилось быть прежде, она становится атакующей. Все те из ее экипажа, кто остался на ногах, в один голос издают единый крик: «На абордаж!» Капитану Маршаллу становится понятно, что «Аретусу» вот-вот захватят. Он направляет свой корабль к английскому флоту, который находится с подветренной стороны. Видя, что «Аретуса» начинает отступать, английские линейные корабли «Доблестный» и «Монарх» устремляются на ее защиту. Развивать столь неожиданный успех было бы непростительной неосторожностью, так что г-н де Ла Клошеттери ложится на курс бейдевинд, пустив перед этим последний бортовой залп в сторону убегающего врага, и удаляется.